Андрей Макаров
Вожделенная мечта советских автомобилистов без прежнего лоска.
Фото Интерпресс/ PhotoXPress.ru
«ЖИГУЛИ» ВЫ МОИ, «ЖИГУЛИ»
Не поверите, были времена, когда «Жигули» «шестерка» стоили столько же, сколько трехкомнатная кооперативная квартира в столице. В те годы в моем кронштадтском дворе на полсотни квартир было две машины: мотоколяска – у безногого инвалида и шикарный экспортный «Москвич-408» – у майора, отслужившего несколько лет в Африке. В соседнем подъезде кто-то добивал «эмку» – раритетную «ГАЗ-М1». Все!
А тут нашему судну, полувоенному-полугражданскому гибриду, в рейсе неожиданно заменили порт захода. Торсхавн (Фарерские острова) на столицу Исландии – Рейкьявик. Рейкьявик так Рейкьявик. Люди у нас по тридцать лет в море ходили и кое-что в экономической географии понимали. Радиооператор Марочкин вспомнил:
– Заходили раз в Рейкьявик. Иду по пирсу на пароход, вдруг как задует, чувствую, сейчас унесет, а у меня в руках два пакета с шерстью, парусят, сейчас руки оторвут.
– Отпустил?! – вскрикивают слушатели.
– Ногой за канат зацепился, пакеты собой придавил и переждал. А так хороший город. Шерсть, свитера, да, еще там наши подержанные «Жигули» сто долларов стоят.
Неосторожная фраза всколыхнула двести человек команды. Если наш, размером с крейсер, белый пароход шел с заходом в Балтийск или в Полярный, то на борту с удобствами размещались человек сто: здесь и команда, и минимум прикомандированных научных работников. И ничего, программу исследований выполняли. Если же предстоял поход с заходами в порты иностранных государств, на него ехали научные сотрудники из самых разных институтов. По их рассказам, в самих НИИ драка за такую командировку была еще та. В самом деле, получаешь ты у себя в Москве или Баку сто двадцать инженерских рублей, а тут заграница, валюта, можно припасть к «язвам гнилого Запада». Пусть их осуждает тот, кто в СССР не жил.
Итак, снова о «Жигулях». Сто восемьдесят членов команды. Отбросили матросов срочной службы и практикантов из Ломоносовской мореходки. Осталось сто шестьдесят. И все хотят. Прикинули возможности. Носовой трюм, бак, вертолетная палуба. Влезало не так уж и мало – машин сто. Откинули автомотовладельцев. Тех, кто пытался скрыть наличие железного коня, активно обличали товарищи. Осталось сто сорок восемь упорно желающих, из которых следовало выбрать достойных. Беспартийный предпенсионный матрос нагло заявил, что в такой ситуации коммунисты должны сделать шаг назад. Но коммунисты не сдавались и шагали только вперед. С участием профкома и представителей служб долго разрабатывали систему отбора счастливчиков. Она была сложной, справедливой и учитывала буквально все. Сколько человек проработал на судах экспедиции и сколько конкретно на данном пароходе, имел ли он взыскания, поощрения и тому подобное. Боцман, пришедший на пароход перед этим рейсом и оставшийся вне списка потенциальных автовладельцев, пригрозил, что во время погрузки пара машин случайно упадет за борт, и был восстановлен в правах. Я сам, по молодости, оказался в резерве и подумывал, приобретя машину, подъехать к пароходу, запереться и поставить командование перед фактом.
Но тут в ситуацию вмешалась холодная война, и ее ветер отвернул нас от Рейкьявика. В команде воцарилось спокойствие. Все помирились и на очередном собрании дружно проголосовали за какую-то резолюцию.
Как обычно, моя мечта сбылась у другого. Однокашник по училищу встретил меня из похода на шикарной желто-черной «копейке», которую купил в Голландии за 75 валютных рублей, что соответствовало ста баксам.
Прошло лет двадцать, я ехал в Москве на машине в районе проспекта Мира, когда под рычагом переключения передач что-то хрустнуло. По инерции докатился до тротуара, с трудом вписавшись между двумя иномарками. Когда заглянул под машину, увидел растекающуюся по асфальту масляную лужу.
Древняя «копейка» честно отъездила больше тридцати лет, сменив пятерых хозяев. Я снял магнитолу, забрал какую-то мелочь из багажника и ушел. Ее потом у меня купили какие-то пионеры как раз за сто долларов. И было жалко даже не машину, а что-то другое, что осталось далеко в прошлом.
ПОЛНАЯ ОБОРОНА
Группировка готовилась к обороне. Разведка, агентура, передовые заставы едва ли не каждый день докладывали: возможно нападение. Утром или глубокой ночью. И Москва не уставала напоминать о бдительности. И тут прикомандированный из столицы полковник подал идею полной обороны. Он даже на большом листе ватмана самолично вычертил (солдату из студентов приказал) план этой полной обороны. Окопы тянулись изгибами от КПП, державшего единственную дорогу к штабу группировки, через чистое поле к озеру. Помимо этого предусматривались рвы, проволочные заграждения, минные поля, блиндажи. Враг не пройдет ни с какой стороны. Он, враг, подберется – перед ним ров, полный грязной застоявшейся воды. Секрет бдит в засаде. Сигнальные мины. Мины взрываются, секрет докладывает о нападении, штаб с ротой охраны поднимается по тревоге, из расположенного неподалеку оперативного полка мчатся на подмогу БМП и БТРы. Ревет сирена, взлетают ракеты, строчат пулеметы – враг с позором убегает.
Вот так. Красиво, убедительно, эффектно. «Утверждаю», – украсила верхний угол ватмана размашистая роспись командующего.
На следующий день в поле выгнали взвод солдат с лопатами, прапорщика и экскаватор. Они старательно рыли два дня, соорудили первый блиндаж, а на третий ковшом порвали спрятанный в земле кабель, обесточив два села и целый микрорайон города. На устранение аварии бросили роту. Людей сняли с границы, задействовали резерв. Городское начальство увезли вертолетом на пикник. С ними для шашлыка увезли и мясо из нашего котла. Кое-как дело замяли. Перевели дух, продолжили воплощать идею полной обороны и спустя три дня повредили трубу магистрального газопровода. К счастью, ничего не взорвалось. Газ с ревом уходил в небо.
Мы поняли, что до этого жили как-то скучно. Отныне на утренних совещаниях и вечерних подведениях итогов первым делом докладывали ход восстановительных работ и лишь потом – обстановку на границе и результаты спецопераций. Газпромовцам передали нашу инженерную технику. Освободившуюся от устранения предыдущей аварии роту выставили в оцепление, пока «Газпром» ремонтировал свою трубу. В этот раз шашлыком отбиться не удалось. Генерал как раз изучал выставленный счет, когда автор идеи полной обороны зашел за разрешением начать выставлять мины. Окно в кабинете было закрыто, но генеральский крик услышали все, из проникновенной речи цензурными были лишь междометия. В переводе на литературный язык мне запомнилось: «Свистуй в свою Москву, гаденыш!»
На этом идея полной обороны была похоронена. Три года спустя я вновь оказался в тех местах в командировке. Отрытые окопы завалили мусором, блиндаж раскатали, на поле мирно паслись гражданские коровы. Зато теперь были посыпаны щебнем дорожки, покрашены бордюры и везде торчали из земли щитки с разными призывами.
