Лев Левнер
Полет в чреве военно-транспортного самолета не назовешь комфортабельным.
Фото РИА Новости
Командировка началась с ночного звонка оперативного дежурного. Сонно зевая и говоря всякие нехорошие слова, с командировочным чемоданчиком, куда успел засунуть пару бутылок чистого медицинского спирта (исходя из прежнего опыта, что спирт в командировке никогда не лишний), я подошел к дивизионному автобусу. Поднявшись в салон, сразу узнал, что мы летим в Уссурийский край и, судя по составу пассажиров, где, кроме меня – лейтенанта эпидемиолога и солдата шофера, все остальные были не ниже подполковника и в должности начальников служб или замов, командировка ожидалась нескучной. Тем более что тогда наша дивизия в УрВО относилась к резерву Верхоного главнокомандования, а отношения с братским Китаем были далеко не братские. В общем, мы летели на рекогносцировку.
Вылетали мы из Челябинского аэропорта на огромном военно-транспортном самолете «Антей». Наш импровизированный пассажирский отсек от грузового чрева отделяла толстая, грубо сработанная перегородка из свежевыструганных досок. По бокам, под иллюминаторами стояли привинченные болтами низкие деревянные скамейки, завершая комфорт нашего обитания на все время полета.
ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ ТИШИНА
Закончив погрузку, самолет разбежался и взлетел, унося нас в солнечное небо к далекому неизвестному.
Мы, повернувшись боком, наблюдали в иллюминаторы, как все на земле становится нереально маленьким по мере того, как мы набираем высоту.
Несмотря на отсутствие элементарного комфорта, начало командировки мне понравилось, особенно когда самолет, победно гудя всеми своими четырьмя моторами, вынес нас в безбрежную ширь голубого неба, залитого золотистым светом восходящего солнца.
Привыкшие за долгие годы службы, вероятно, ко всему, мои звездные попутчики спокойно обживали временное пристанище. Кто-то закурил папиросу, кто-то надкусил первый бутерброд, взятый с собой, а кто-то, откинувшись к борту самолета, вытянул ноги и закрыл глаза в надежде добрать недоспанное. Ничто не предвещало каких-либо неожиданностей и тем более потрясений.
И вдруг самолет качнуло. Качнуло неожиданно резко, слева направо. Мы все настороженно переглянулись в поисках ответа.
Но тут нас качнуло еще раз… теперь уже справа налево. Появилось ощущение, что самолет простудился в ярко выраженной форме. Вместо мерного привычного гула в моторах появились кашель, насморк, чихание и всхлипывания. Подъем прекратился, и мы полетели вперед по прямой, но какими-то странными рывками.
Внезапно наступила тишина. Стало абсолютно тихо, будто уши залило воском. Тишина была недолгой, может, всего несколько секунд, но она до сих пор, когда я этот миг вспоминаю, громким криком стоит у меня в ушах.
Самолет, будто споткнувшись, остановился и без всякого планирования и разумного снижения стал отвесно падать вниз. Мы стали проваливаться в полной тишине, если не считать шум сбившегося груза в грузовом отсеке. Падение это продолжалось недолго, тоже всего несколько секунд.
И вдруг заработали моторы. Пусть с кашлем, чиханием и дрожанием всего корпуса, но сразу все четыре.
Все это и тем более то, что произошло далее, напоминало какой-то нереальный, кошмарный сон.
Самолет почти отвесно опустил свой нос и с диким грохотом понесся вниз к земле. Что-то ударило в деревянную перегородку, но она выдержала, а мы вцепились в свои скамейки двумя руками, чтобы не быть брошенными, как наши чемоданчики на перегородку, или не подлететь к потолку.
Сначала страха не было, он пришел потом. Вероятно, мозг сразу не мог найти объяснения тому, что происходит.
А моторы вдруг снова заревели – натужно как-то, басовито, зло.
Говорят, что перед смертью человек как бы мысленно пробегает весь свой жизненный путь, вспоминает близких, родных, друзей, свои поступки, хорошие, нехорошие и даже вроде бы как их анализирует. Не знаю, как у других. Может, они и прошли этот очищающий душ, но у меня даже близко не было этой блажи. Единственная мысль, обличенная в русский мат, которая билась и кричала у меня в голове со все нарастающей громкостью, была о том, что вот сейчас мы все вместе с какой-то матерью грохнемся об землю и будет чертовски, ужасно больно. И все. И больше ничего. И никакой патетики и героизма или, наоборот, дикой паники и страха.
Я с трудом повернул голову и взглянул в иллюминатор. Белые облака с просветами земли стремительно приближались к нам. Затем мы их мгновенно проскочили и маленькие игрушечные сосны стали катастрофически быстро расти.
Когда, казалось, ни о каком спасении нечего было и думать, самолет задрожал еще больше, шум моторов усилился почти до критического, нас всех так вдавило в скамейки, что чуть не расплющило. И он, как умное существо, собрав все свои силы, стал выпрямляться, слегка задрал нос, и скорость падения стала замедляться. Затем, уже перед самой землей, падение прекратилось, и мы полетели параллельно, очень близко, почти вплотную к зеленеющему полю. Затем понемногу, шаг за шагом, по метру самолет стал набирать высоту и скорость.
СПАСЕНИЕ ПАДЕНИЕМ
Мы давно уже летели опять над облаками, и солнце нещадно слепило наши глаза. А мы молча сидели друг против друга и не моргая смотрели пустыми глазами без всяких мыслей, эмоций и движений, как застывшие мумии, как статуи, как изваяния, просто как деревянные болванчики в военной форме из какой-то нелепой, жуткой сказки. Лица у всех были не белые, не серые и не красные, а почему-то желтые и сплошь усыпанные капельками пота.
Мы сидели и смотрели, не воспринимая друг друга, будто что-то надломилось в нас. Нет, не сломало, а как-то перевернуло, перемешало все понятия – все стало восприниматься немного в другом измерении.
Не знаю, какая у нас могла быть реакция дальше на пережитое и, может быть, слава богу, что не узнаю никогда, потому что летевший вместе с нами замкомдива, Герой Советского Союза Ашот Казарян сделал ее управляемой. Он нарушил молчание и пустил ход событий по своему сценарию:
– Доктор, спирт есть?
Я кивнул головой: есть.
– Ну, так чего сидишь? Давай-ка наливай.
Мне подали мой чемоданчик. И дрожащими руками под пристальными взглядами всех офицеров я открыл его, достал обе бутылки спирта, кружку и начал в нее наливать на треть чистый медицинский спирт.
Первым, не поморщившись, свою порцию выпил Ашот Казарян. За ним – все остальные. Я выпил свою порцию последним. Ни вкуса, ни крепости я не почувствовал. Спирт пился, как вода. После спирта в ход пошло все спиртосодержащее, что было у каждого в чемоданчике. Мы пили водку, причем не закусывая и не запивая. Пьяным никто не был. И только жажда мучила нас неимоверно.
К этому времени к нам вышел командир корабля и рассказал, что именно произошло на самом деле.
Оказалось, что именно на нашем самолете впервые в истории мировой авиации во всех четырех баках, изначально питавших моторы, одновременно закончилось горючее. Мало того, из строя вышла автоматическая система переключения моторов на другие, полные баки.
Все это привело к тому, к чему привело… и только бессознательные, интуитивные действия командира спасли и нас, и самолет. Вероятно, сказался опыт, приобретенный еще в годы войны. Он машинально, бездумно включил принудительную систему переключения с пустых баков на полные и подачу горючего в моторы, и они заработали. Но такая махина, как «Антей», стала уже падать, и командиру корабля ничего не оставалось делать, как только разогнать самолет до такой скорости, при которой появится возможность управления им. Для этого он дал форсаж, и машина понеслась к земле. Это был единственный выход, иначе мы бы разбились.
К счастью, ему удалось достичь скорости, когда самолет стал управляем, и командир выпрямил его, а затем опять поднял в небо.
– Ну, а остальное, товарищи офицеры, вы знаете сами. В настоящее время мы летим и нет никаких причин для беспокойства. Нужно сказать, что вы молодцы – такое испытание выдержали с честью.
– Ты лучше скажи, командир, – прервал летчика полковник Казарян, неожиданно заговорив с сильным кавказским акцентом, – на какой высоте мы начали подъем?
– На высоте 230 метров…
В салоне самолета зависла пауза. Каждый мысленно представил себе обозначенное расстояние и еще раз про себя ужаснулся: для падающей машины это был миг.
Через несколько минут нам принесли три ящика «Боржоми» и стаканы, а затем и чай, и кофе, и сухой паек.
Ни спать, ни разговаривать почему-то не хотелось. Вообще не хотелось ничего.
ПРИВЫЧКИ ВЫЖИВШИХ
Мне – врачу-психофизиологу и психотерапевту не раз доводилось убеждаться за сорок лет врачебной практики, что страх – это нормальное явление. Если кто-то вам будет доказывать, что ему в экстремальной ситуации было не страшно, не верьте ему. Ведь человек потому и называется человеком, что он может в ряде случаев этот страх подавить или усилием воли его не показать. Однако ни одно подобное испытание не проходит бесследно. Вероятно, где-то в голове появляется малюсенькая лампочка опасности, которая вспыхивает каждый раз, когда возникает момент, схожий с той чрезвычайной ситуацией, при которой эта лампочка и появилась.
Как бы то ни было, с тех пор я беру билеты на самолет рядом с проходом. Давно нет никакого чувства страха и при полетах не возникает даже мыслей о чем-либо нехорошем, но когда сидишь у прохода, чувствуешь себя как-то комфортней и спокойней. И еще одно…
Много лет тому назад, когда я, демобилизовавшись, работал врачом в челябинской хоккейной команде «Трактор», летать приходилось очень часто и, пока свежо было в памяти наше падение, я применял против опаски, да, пожалуй, страха, как мне казалось, только мной выдуманный прием. После посадки в самолет я доставал чекушку коньяка, выпивал его, закусывал конфетой и засыпал. Просыпался обычно уже по приземлению. И вдруг однажды я понял, что я не оригинален.
Мы летели из Ленинграда на предсезонный турнир в Минск вместе с хоккейной командой Ленинградского «СКА», где старшим тренером в то время был известный хоккеист Николай Пучков. Так случилось, что наши места оказались в одном ряду, можно сказать, рядом, через проход.
Как всегда, когда все уселись и самолет начал свой разбег на взлет, я достал свой коньяк, развернул шоколадную конфету и приготовился сделать то, что я всегда делал при перелетах. И вдруг увидел изумленный взгляд Николая Пучкова. В руках у него была точно такая же бутылочка коньяка и небольшое яблоко.
Он наклонился ко мне и, перебивая шум моторов, спросил: «Ты что, доктор, падал?» Я ответил утвердительно.
Потом, когда мы уже приземлились и стояли в аэропорту, ожидая прибытия багажа, Пучков, узнав мою историю, рассказал, что он не летает без коньяка после того, как из всей команды ЦСКА, в которой он играл, в живых осталось трое, в том числе Анатолий Тарасов и он, Пучков, тогда вратарь команды. Они по болезни остались тогда дома в Москве, а вся команда по требованию Василия Сталина вылетела для игры на Урал в нелетную погоду и разбилась. Не спасся никто.
– Вот с тех пор я летаю с чекушкой коньяка и только с краю, в проходе, – закончил Николай Пучков свой рассказ.
