Юрий Сосинский-Семихат Ранним сентябрьским утром, когда пустыня Негев еще хранила ночную прохладу, я снарядился в дорогу и, взяв с собой одежды и припасов, чуть ли не на целую неделю направился к новому месту службы. Вскоре после окончания курса молодого бойца меня перебросили на одну из военных баз, которая находилась далеко на севере.
На базе надо было адаптироваться к совершенно другой жизни, отличающейся от экстремальных полевых условий, в которых мы находились недели три. Тем не менее я имел довольно слабое представление об армейской субординации. Новый командир казался человеком довольно заурядным и мало интересовался тем, как проходит служба его подопечных.
Но кроме командира на базе оказался еще один человек, который не отдавал непосредственных приказов, но вызывал всеобщий трепет и благоговение. Как мне стало известно на второй день пребывания на базе, это был росар, в переводе на русский – прапорщик, а звали его Моше. Однажды он устроил проверку в казарме: просто просмотрел инвентарь и личные вещи, заглянул в ящик стола. Но как назло кто-то, не подумав, положил на самый верх колоду игральных карт. И тут началось. Человек в фиолетовом берете не на шутку разбушевался. Казалось, карты разозлили его больше, чем найденная командиром на прошлой неделе пустая бутылка из-под водки, возможно, оставленная русскими пацанами.
Больше всего Моше хотел найти хозяина игральных карт, но никто, конечно, ему не сознавался, кто владелец. Так что досталось всем. Вот незадача – даже простая девчонка Аня, которая отвечала за дробление бумаги в бюро и никогда ни во что не вмешивалась, не смогла получить разрешение выйти в увольнительную домой! А что делать – никто не смеет ослушаться прапорщика. Он же сказал, что с базы никто не выходит, пока не будет урегулирован инцидент с игральными картами!
В общем-то, в этой ситуации пугало не наказание – ясно было, что рано или поздно все это утрясется. Но сам прапор Моше был страшен в гневе. И даже шутники, постоянно подшучивающие над командиром, не решались отшутиться во время беседы с прапорщиком. На следующий день все забылось само собой – всех, кому полагался отдых, отпустили домой, никакого расследования по поводу карт не было. Однако солдаты все еще недоверчиво посматривали в сторону конторы Моше: как он там, не лютует?
Однажды я приехал на базу с опозданием. И, конечно, не сомневался, что получу выговор и наряд вне очереди на кухне. Оглядев пустой плац, я подумал, что построение уже закончилось. Мой сослуживец Меир с кем-то говорил по мобильному телефону возле командирского бюро. Я окликнул его сразу, как только он закончил разговор:
– Меир, привет. Я, кажется, опоздал. Я пропустил построение…
– Прапорщик не здесь. Построения не было. Поторапливайся на склад, – ответил он скороговоркой.
– Хорошо, через минутку буду, – сказал я.
На складе пока никого не видно, кроме аргентинца Хулио. Появление улыбчивой Беатрис, которая выполняла функции личной секретарши прапорщика, было, как всегда, своевременным. Она кокетливо поцеловала друга Хулио в щечку и стала рассказывать про знакомого солдата, которого наказали за опоздание на базу. Теперь ему придется три недели выполнять работы по очистке топливного резервуара.
– Куда подевался прапорщик? – спросил я у Беатрис.
– Кажется, его вызвали в округ. Нас это не касается.
«Какое счастье, что не нужно ни перед кем отчитываться за опоздание!» – обрадовался я мысленно.
– И когда он теперь появится?
– По секрету скажу – никогда…
– О-го, хорошо бы…
– Шу-утка! Так вот – его не будет дня три! Но я этого не говорила, – направляясь на склад за очередной партией пончиков, радостно щебетала Беатрис. Она постоянно чем-то радовала нас в отсутствие прапорщика.
А еще прапорщик держал на базе личного попугая. И, конечно, в его отсутствие насмешек по этому поводу было не счесть. Впрочем, это был самый обыкновенный волнистый попугайчик. Звали его забавным именем Туси. Злые языки говорили, что прапор никого не любит, кроме своего попугая. Рассказывали, что однажды какой-то шутник открыл клетку и попугай исчез. Сколько шума тогда было! Но Моше не стал срываться на людях, а строго попросил Беатрис обыскать все помещения. И попугай, к счастью, быстро нашелся за шторой у окна росарской.
Труднее всего было заслужить у Моше какое-нибудь поощрение, хотя бы словесное. Однажды прапор похвалил нас за то, как красиво мы нанесли дорожную разметку для военных грузовиков. И все этому очень удивились. Но иногда, во время еврейских праздников, он все-таки забывал об армейских заботах и заводил непринужденную беседу с солдатами, расспрашивая их, как дела дома, все ли ладится в личной жизни. Чем и снискал уважение на базе, несмотря на суровый нрав.
Как-то прогуливаясь по торговому центру, я неожиданно встретил Моше. Уже год, как я демобилизовался, и армейская служба теперь казалась далекой и нереальной. Прапорщик беседовал с незнакомым офицером, а я был с товарищем, который тоже уже давно отслужил в ЦАХАЛе.
– Здравствуйте, Моше. Как служба? Я Юрий, помните?
– Здравствуйте. Нет, не помню, – добродушно ответил прапорщик.
– Ну как же, солдат на южной базе!
– Может быть.
Мы попрощались и разошлись в разные стороны.
– Как это, он даже не помнит своих солдат? – с некоторой обидой сказал я другу.
– А, не бери в голову. Прапор – он и в Африке прапор, – ответил друг.
Тут мы увидели троих молодых солдатиков, которые тащили набитые доверху неудобные вещмешки и громоздкие автоматы М-16. «Как хорошо все-таки на гражданке!» – подумал я, направляясь домой.
