Алексей Ростовцев
На Мамаев курган люди идут, как в храм.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Летом 1952 года открылся для судоходства Волго-Донской канал. В Ростов, где я тогда учился в университете, пришел из Москвы красавец-теплоход «Иосиф Сталин». Кто видел кинофильм «Волга-Волга», тому, очевидно, запомнился этот корабль. Ликование было всенародным. Волго-Дон стал символом 50-х. Страна выгреблась из послевоенной разрухи и семимильными шагами устремилась вперед, к полету Гагарина. Повсюду гудели стройки. Возносились белые города, сооружались гигантские предприятия, гидроэлектростанции, открывались новые месторождения нефти, газа, различных руд, алмазов, золота. Цены стабильно ползли вниз. Мне, 18-летнему, тогда казалось, что до счастья остался всего один поворот. Точно так же были настроены и мои сверстники.
ОСКОЛОК С МАМАЕВА КУРГАНА
В следующем, 1953 году университет отправил в экскурсию по Волго-Дону 40 лучших своих студентов. Конечный пункт – Сталинград. Все, что представилось нашим глазам, было грандиозным от начала до конца: 19-километровая плотина Цимлянской ГЭС, сама электростанция, 13-кубовые шагающие экскаваторы, рукотворное море длиной в 180 километров, все 15 шлюзов, каждый высотой с 12-этажный дом, и гигантская статуя Сталина, голова которой появилась над горизонтом задолго до того, как мы увидели город его имени. И тут я хочу процитировать неопубликованный отрывок из моего романа «Третья стража», который увидел свет сравнительно недавно.
«Наш теплоход «Маршал Ворошилов» выходит из канала на широкий волжский плес и поворачивает к Сталинграду. Город-герой, опоясавший собой целую излучину Волги, надвигается на нас громадами зданий, корпусами дымящих заводов, лесом портальных кранов.
Раны городов, даже самые глубокие, со временем затягиваются, не оставляя следа. Так и в Сталинграде: прошло всего 10 лет с той поры, как его тысячу раз убили, и вот он снова стоит новенький, с иголочки, как ни в чем не бывало, радуясь и радуя. Одного ему не хватает – уютной домовитости, которая приходит с возрастом.
Сталинград – это город-музей, город-памятник. Здесь, на площади Павших Борцов, – универмаг, из подвалов которого 31 января 1943 года вылез на свет божий генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс и, швырнув в грязный снег два своих пистолета, побрел к автомобилю, который должен был отвезти его в штаб Донского фронта к Рокоссовскому и Воронову.
Здесь братские могилы героев двух великих и страшных войн. Тут похоронен Герой Советского Союза командир пулеметной роты старший лейтенант Рубен Ибаррури, сын легендарной Пассионарии. Уж она-то могла откосить единственного сына от войны! Так нет же, послала его в самое пекло.
А неподалеку, в музее, хранится огромный и тяжелый светлой стали меч – дар английского короля Георга городу-герою. Этот меч преподнес Сталину британский премьер Уинстон Черчилль на Тегеранской конференции, которая созывалась в конце ноября – начале декабря 1943 года. После обмена подарками, само собой, имело место застолье, где старик Черчилль сильно перебрал своего любимого армянского коньяка и понес пьяный вздор, который содержал в себе, однако, крупицы чрезвычайно интересной конфиденциальной информации. Свита пыталась его увести, но он уходить не хотел, хорохорился и продолжал трепаться. Переводчик Сталина Бережков заметил, что советский лидер тоже пьян, и с опаской взглянул на него. Сталин моментально перехватил этот взгляд и, свирепо зыркнув на Бережкова желтым глазом, бросил резко:
– Не бойся, я Россию не пропью!
На щеголеватом чехословацком трамвайчике мы колесим по городу, а в районе Мамаева кургана сходим и легко взбираемся на этот невидный лысый холм, густо уставленный скромными временными памятниками полегшим тут полкам и дивизиям.
Мирно, обыденно дымят внизу заводы, клоп-буксир тащит по широкой реке здоровенную баржу, пылит грузовичок по проселку у подножия кургана. Я наклоняюсь и ковыряю перочинным ножом утоптанную серо-желтую землю, потом беру горсть ее рукой – на моей ладони лежат пять разнокалиберных ржавых осколков. Один из них кладу в карман, остальные разбирают ребята.
Этот осколок, острый, крученый кусочек металла, будет храниться у меня до конца дней моих вместе с государственными наградами и другими реликвиями – свидетельствами жизни, прожитой в нормальном человеческом темпе.
– Мы еще успеем в планетарий, – говорит кто-то из моих друзей. Даешь планетарий! По слухам, он лучше московского. Подарок демократических немцев к 70-летию Иосифа Виссарионовича. «Карл Цейсс» Йена.
– Одна нога здесь, другая – там, успеем к отплытию, – прикидываю я.
В обстановке почти взаправдашней ночи крепко засыпает кто-то из нашей компании. Храп веселит публику и раздражает лектора. Мои соседи то и дело поглядывают на часы. У меня нет часов, поэтому мое внимание всецело поглощено звездным небом.
Сеанс окончен. Перепрыгивая через три ступени, мы несемся к Волге по роскошной парадной лестнице, спускающейся от центра города в район причалов, и за несколько минут до отплытия теплохода взбегаем по крутым сходням на его палубу…».
ПАТИНА НА ПАМЯТИ
Прошло восемь лет, и я снова оказался в Сталинграде, на этот раз с женой. Теплоход «Андрей Жданов» был не туристическим, а пассажирским. Он стоял тут недолго, но на Мамаев курган мы все-таки поднялись. Я окинул взглядом знакомую картину. Здесь появилось кое-что новое. Широкая мощная плотина Сталинградской ГЭС перегородила реку. Вдали, на левом берегу, белел новый город Волжский. Знаменитый мемориал еще не был построен, но подготовка к его сооружению уже велась. Отдельные фрагменты комплекса стояли там и сям на склонах кургана. Мы подошли к беломраморной скульптуре солдата. Обнаженный могучий торс, волевое напряженное лицо, автомат и граната в руках. Теперь у скульптуры есть имя: «Стоять насмерть!» Об этом солдате поэт сказал:
Грозно катился в суровой мгле
Сотой атаки вал.
Злой и упрямый, по грудь в земле
Насмерть солдат стоял.
Знал он, что нет дороги назад, –
Он защищал Сталинград…
Прошло еще 15 лет, и я отправился в путешествие по Волге и Дону с дочерью-восьмиклассницей. Решил показать ей Россию. Время было не ахти какое. Обещанный Хрущевым коммунизм так и не состоялся. Но люди, выдававшие себя за коммунистов, еще продолжали править страной. Под шамканье Брежнева рушились идеалы. Огромная рыба гнила с головы, и головой этой была Москва. Московские школьники той поры отличались циничным пофигизмом. Им было глубоко наплевать на героические символы собственного народа. Впрочем, нынешние школьники им сродни.
Мы плыли на теплоходе «Рихард Зорге», пересекая Россию с севера на юг. Я без устали рассказывал дочери о городах, оставшихся за бортом, и об их исторических достопримечательностях. В конце концов Маринке все это надоело, и она сделала мне замечание:
– Папа, твоя голова набита бесполезной информацией.
Я возмутился.
– Какую же информацию ты считаешь полезной?
– Ту, которая приносит реальную пользу. Ну, например, дает хороший заработок или способствует достижению высокого положения в обществе.
– Ты самостоятельно пришла к этой мысли?
– У нас в классе многие так думают.
Я стушевался и закручинился. Грозный призрак рыночного прохиндейства, у которого главная ценность – бабло, уже поднимался во весь свой огромный рост над все еще великим и могучим Советским Союзом.
В Нижнем (Горьком) я окончательно рассорился с дочерью после того, как она отказалась идти в Кремль, чтобы увидеть могилу Минина.
– Стану я пересчитывать 400 ступенек ради могилы какого-то Кузьмы!
– Как! Ты не знаешь, кто такой Кузьма Минин? Ему ведь памятник поставлен на Красной площади! Ему и князю Пожарскому.
– Памятник видела.
– А что написано на том памятнике?
– Я к нему не подходила. Монументальные скульптуры лучше рассматривать издали.
– Написано там: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия». Благодарная Россия! Такого зазря не напишут.
ПОДВИГ ОТ ВРЕМЕНИ НЕ МЕРКНЕТ
Вся надежда у меня теперь была на Сталинград. И когда мы пошли на Мамаев курган к монументу «Родина-мать», пошли сквозь грохот битвы, вопли и стоны раненых, отрывистые команды, поднимающие бойцов в атаку, когда вошли в Зал воинской славы, где на стенах золотом написаны имена и фамилии тысяч и тысяч павших здесь героев, когда увидели, как древние дедушки и бабушки разыскивают на этих стенах своих сгинувших без вести сыновей – и все это под рвущую душу музыку Шумана, – моя дочь разрыдалась. И тогда я понял, что мой Сталинград исцелил еще одну заблудшую душу.
В последний раз я побывал тут в 1982 году. Взял с собой старика-тестя, который воевал в Сталинграде с августа 1942 по февраль 1943 года и чудом остался жив. Мы сошли на пристань с борта теплохода «Алеша Попович» в день открытия панорамы «Сталинградская битва» и сразу же направились к круглому зданию на крутом берегу. Но оказалось, что в день открытия панораму могут увидеть только иностранцы и только за валюту.
Выручил старый приятель – начальник разведотдела управления КГБ Полевой Эдуард Николаевич. С ним я когда-то служил в Германии. Кстати, очень грамотный оперативник, обаятельный и гостеприимный человек. Он провел нас в здание. И вот я вновь очутился на вершине Мамаева кургана и увидел то, чего еще никогда не видел: грандиозная панорама ужасающего побоища простиралась куда ни кинь глаз.
Однако довольно. Я старый человек, и мне тяжело переживать все это заново. В заключение хотелось бы дать один совет моим согражданам: если вы хотите, чтобы ваши дети выросли достойными сынами и дочерями своего Отечества, то не везите их в Лондон, а везите в Сталинград.
