Молитва о спасении

Сила оружия должна подкрепляться силой духовной. Фото © РИА Новости

Однажды, когда я учился во втором или третьем классе, наша учительница Лидия Павловна, жившая со своей мамой в соседнем подъезде, провела с нами что-то вроде урока антирелигиозной пропаганды. Вернувшись из школы под впечатлением яркого рассказа о том, как «попы дурят народ», я первым делом пристал к своей русской бабушке, Анисье Ефимовне, человеку глубоко верующему. Она не пропускала ни одного большого церковного праздника и при первой возможности брала меня с собой на службу в церковь в Ваганьково. В этой же церкви ее и отпевали после кончины в начале 1965 года.

– Бабушка, а ты знаешь, – говорил я, делая круглые глаза и искренне желая донести до ее «обманутого» сознания идеи атеизма, – что все эти церковные чудеса – всего лишь ловкие фокусы, что на иконах специально рисуют слезы или вообще прикрепляют трубки с водой и, таким образом, обманывают людей.

Дальше меня понесло, как Остапа. Я взахлеб рассказывал о только что услышанном в школе. Мама с бабушкой молча переглянулись.

– Вообще-то, Раиса Георгиевна, мама Лидии Павловны сама ходит в церковь, – сказала моя мама. – Между прочим, часто вместе с твоей бабушкой стоит службу.

– Ну и что? – сказал я и попытался продолжить «воспитательную» беседу.

– А то, что ты еще мал и соплив, – отрезала бабушка. – Подрастешь – поймешь. Вашей Лидии Павловне велели вам так сказать, она и сказала. Она человек подневольный. Такая нынче политика у государства, чтобы люди в церковь не ходили. А мне грех твои слова слушать. Мне Бог детей спас во время войны. И Гришку, и Николая.

ЗЛО В ЛЬНЯНОМ КРАЮ

Через три недели после начала войны немцы подходили к Смоленску. 15 июля вторая танковая группа Гудериана, преодолев сопротивление наших войск под Оршей, захватила старинный город Красный, почти ровесник Москвы. Одна колонна немецких танков рванула к Смоленску, до которого оставалось всего 45 километров, другая – наступала южнее, в направлении Ельни. 16 июля немцы ворвались в Смоленск, но захватить весь город с ходу не смогли. Наши войска контратаковали и где-то на отдельных участках даже потеснили немцев. Третья танковая группа Гота, наступая от Витебска, обошла Смоленск с севера и захватила Ярцево. Начиналось Смоленское сражение, на два месяца задержавшее наступление гитлеровцев на Москву.

Рядом с Красным раскинулись деревни Середнево, Сырокоренье, Нитяжи, Варечки, протекают речки Лосвинка, Дубрава, Литвинянка. Местная топонимика говорит о тесном переплетении культур русских и белорусов, о непростой истории этого края, успевшего побывать частью и Великого княжества Литовского, и Речи Посполитой. Отсюда когда-то и пошел род Балусовых. В этом льняном краю они появлялись на свет, росли, женились или выходили замуж, пахали и сеяли, рожали детей, уходили воевать, сюда возвращались, находили здесь вечный покой.

В 1812 году здесь, по Старой Смоленской дороге, рвались к Москве войска Наполеона. У них на пути встала дивизия Неверовского, сформированная из необстрелянных новобранцев. И задержала французов, дав возможность главным силам русской армии отступить. У деревни Сырокоренье в начале августа французы форсировали Днепр. А спустя три месяца они снова переправлялись здесь через эту реку, но уже под ударами русских войск, пинками гнавших их на запад.

Старший брат мамы Григорий к началу войны вступил в партию, успел поработать учителем. В сороковом году был призван в армию. Воевать с фашистами пришлось в артиллерийской разведке сначала на Северо-Западном, а потом на Ленинградском фронте.

Другой мой дядя по материнской линии, Николай, тоже был членом ВКП(б) и служил оперативником в НКВД. Вместе с отступающей армией отступал и он, а после освобождения Смоленщины так и остался в этой области наводить порядок в городах и селах, бороться с бандитами и беглыми полицаями.

Третьему, самому младшему, Ивану к началу войны исполнилось только шестнадцать. В армию его не призвали как по причине недостаточного возраста, так и быстрого наступления немцев. Ваня был комсомолец и помогал чем мог партизанам. Его выследили свои же односельчане, которые добровольно пошли служить немцам. Бабушка иногда рассказывала, что иной раз немцы вели себя по отношению к местному населению человечнее, чем полицаи.

– Иногда идет через деревню отряд немцев, – рассказывала она, – смотришь, кто-то банку тушенки бросит или полбуханки хлеба, особенно если видят, что дети малые стоят, оборванные, голодные… Может, кто из них своих детей вспоминал, у кого-то совесть, если не просыпалась, то шевелилась. А вот полицаи… те были чисто звери...

По своей свирепости и жестокости, ненависти к людям предатели соперничали с эсэсовцами, этими извергами рода человеческого.

Ивана долго и зверски били. Должны были расстрелять или повесить. Лютой казни удалось избежать чудом. Бабушка собирала по деревне самогон и какие-то продукты, чтобы выкупить у старосты Ваню, спасти от лютой смерти. Кто-то из добрых людей отдавал последнюю курицу, краюху хлеба или кусок сала, десяток картофелин. Хотя и самим есть было нечего.

Ваню не казнили.

– Он и так у тебя издохнет, – говорил староста моей бабушке, загребая рукой собранную еду и выпивку. – Вон как мы его отделали, краснопузого. Будет знать, как партизанам помогать.

Тогда Иван не умер. Его выходила мать, моя бабушка. Правда, он на всю жизнь остался инвалидом. У него отбили все, что можно было отбить. У него никогда не было детей, он все время болел и умер, едва дожив до сорока лет. Он запомнился мне очень худым, с ввалившимися щеками, острым кадыком, длинным носом с горбинкой, ставшей характерной меткой балусовской породы. Да и лицо все его было как будто составлено из острых углов, в том числе и широкие скулы, обтянутые пергаментно-восковой кожей нездорового землистого оттенка. Только глаза все время улыбались…

ВЫСШАЯ СИЛА

Бабушка, провожая Григория в армию, сунула ему в карман вырванный из школьной тетрадки листок с «охранительной» молитвой. Начинается она так: «Живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится...»

Григорий, проявив недостойную для члена партии несознательность, так и носил в нагрудном кармане гимнастерки листочек со словами молитвы. Но однажды он его потерял, видимо, случайно обронил. Листок с молитвой попал к замполиту. То ли сам нашел, то ли передал кто из доброжелателей.

– Балусов, как же ты, член партии, – начал замполит воспитательную беседу с моим дядей, – можешь носить с собой эту поповскую чушь? Ты что, в Бога веришь? А ведь я думал, ты – сознательный боец, настоящий коммунист. А теперь придется с твоим персональным делом разбираться. Боюсь, придется тебе расстаться с партбилетом.

Как следует «проработав» моего дядю, замполит ушел, взяв слово с проштрафившегося бойца уничтожить листок с молитвой. Из партии разведчика Балусова так и не исключили. То ли замполит оказался человеком невредным и дело замял, то ли о том случае просто забыли в круговерти жестоких боев под Ленинградом. А может быть, партработник пошел на повышение, был переведен в другую часть, а то и просто убит или ранен. Листок с молитвой мой дядя все же сохранил и всю жизнь до самой кончины считал, что молитва, которую прислала ему мать, моя бабушка, его хранила. Через всю войну он прошел как завороженный, без единой царапины. Победу встретил в сорок пятом под Кенигсбергом.

– Сидим мы как-то в мелком перелеске, – рассказывал дядя Гриша, – переводим дух, чтобы перейти на новые позиции. Ни окопов, ни укрытий вокруг. Вдруг начинается минометный обстрел. Мина то здесь рванет, то там. Только разрывы слышны и крики ребят, которых осколками накрывает. Это как лотерея, как в карты с судьбой. Только от тебя ничего не зависит. Я сижу под каким-то кустом, и вдруг как будто какая сила меня поднимает с насиженного места. Перебегаю, согнувшись в три погибели, на другое место, метров за десять–двадцать. Вижу, туда, где я только что сидел, перебегает другой солдат. Только присел – бац! Мина. Парня того – на куски. Разорвало, разбросало...

Вот такая история. Человек верующий скажет: «Чудо… Господь спас». Человек неверующий объяснит случайностью, редким и счастливым стечением обстоятельств, а если он еще и силен в математике, то даже вычислит степень вероятности с точностью до каких-нибудь тысячных или миллионных. Тот и другой будут правы. Каждый – по-своему.