Бог всегда приходит сам

Президентский дворец в Грозном после штурма. Фото РИА Новости

Зима. Питер. Я медленно двигаюсь по проспекту. Под ногами талый снег. Прохожу мимо полуразрушенного здания, вероятно, это замороженная стройка. Если судить по характеру его разрушений, похоже, будто в него попал реактивный снаряд. Внезапно подувший ветерок приносит запах костра. Комбинация из образов руин, недостроенного дома, талого снега и запаха гари моментально закидывает мое сознание в прошлое, на несколько лет назад. И я не в силах этому противостоять. Я застыл у перекрестка, с удивлением глядя на проезжающих в автомобилях людей. Что я здесь делаю? Цепляюсь из последних сил за эту реальность, но она покидает меня.

ВОЙНА, ГРОЗНЫЙ

Помню, мы сидели в разрушенном здании больницы. Развели костер прямо на паркете, в закопченном чайнике кипятили воду для чая. Она уже была горяча, но все никак не закипала.

– А ну быстро, четвертая разведгруппа, мигом на улицу, выход через десять минут! – В комнату, видимо, бывшую когда‑то медицинским кабинетом, ворвался, страшно вращая глазами, командир роты. Крикнув, он тут же выскочил вон, не дожидаясь исполнения команды. Мы зашевелились неуклюже, поднимаясь из углов, где сидели до этого на корточках в полузабытье, подпирая спинами стены.

– Сидеть всем на месте! – раздался не громкий, но четкий и размеренный голос капитана Глуховского, командира нашей разведгруппы. – Пока чаю не попьем, никто никуда не пойдет, на серьезное дело идем, кто‑то, возможно, последний раз чай пьет…

От его спокойных слов стало очень страшно. Через закопченное, чудом уцелевшее стекло, было видно, как строится за стеной в походную колонну вторая рота. Вода все не закипала.

– Почему до сих пор не на улице? – заорал промелькнувший в дверях командир роты.

– Давайте быстро заварку, – заговорщицки прошептал Глуховский.

Щепоть черного чая бросили в чайник, заварку разлили быстро по кружкам, и, обжигаясь, давай хлебать да прихлебывать побыстрее.

– Да вы что, совсем охренели здесь, рота стоит, вашу группу ждем все, мы первые должны идти! – Командир роты снова стоял в дверях.

Пару обжигающих глотков, жаль, всю кружку не выпить одним махом. Жаль, не сладкий, не такой должна быть последняя кружка чая в жизни. На серьезное дело идем – брать дудаевский дворец, а мы первые должны идти.

– Да ну вас на хер, догоняйте! Рота, вперед марш! – донеслось с улицы, это психанул командир второй роты. Вот они пошли уже. Мы, допивая чай на ходу, выбежали, заняли места в строю. Еще мгновение и мы идем в колонне между домов до площади, а там только бегом, да врассыпную. Через площадь, быстро надо – место открытое, спрятаться негде.

Впереди здание, его массив отделяет нас от открытого участка. Вторая рота уже вышла к площади и повернула за угол, вот ее хвост, мелькают спины ребят из последнего ряда и группа снайперов наших не отстают от них. Сейчас и мы за ними, до угла можно неспешно, а дальше гляди в оба. Не успели мы дойти нескольких метров этого злополучного угла, как поток грунта, гари, осколков и горячего воздуха ударил нам в лицо.

Откуда боевики могли знать направление, по которому мы пойдем? И они были готовы встретить нас, подогнав минометную батарею, ожидая нашего подхода. Под первыми же залпами мортир погибла почти вся вторая рота. Какое теперь к чертям наступление, сейчас бы вытащить раненых, убитых вынести и самому из пекла этого выйти живым!

Я выпрыгнул из‑за угла здания, служившего укрытием, и побежал куда‑то вперед, с трудом ориентируясь в пространстве, земля вздыбилась фонтаном прямо перед ногами, внезапный удар горячей волны, пахнувшей порохом, пришелся по всему телу, это остановило мой бег на мгновение, со свистом пролетели у головы осколки. Жив еще – секундное удивление, – вот и наши, лежат ничком, воздух пронизан криками раненых. Боевики не успокаиваются на достигнутом, кладут мины плотно, залп за залпом, в шахматном порядке. Мы с приятелем первого 300‑го схватили, тащим, чувствую, как пропитывается теплой кровью рукав моего бушлата, как становится липкой от крови шерсть перчаток.

Боевикам и этого мало, из высотки напротив, заработал по нам пулемет. Двигаемся медленно, тяжелый мужик – этот наш раненый. Похоже, не уйти нам отсюда. Из‑за заветного угла нашего выехала «Шилка» – спасительница, начала долбить в станочном ритме из всех четырех стволов. Двадцатитрехмиллиметровые снаряды засвистели прямо над головой, понеслись рвать в клочья бетонные плиты высотки, заставляя заткнуться проклятый пулемет...

НЕ ВЕРЬТЕ НИКОМУ

Армейские друзья? Все это миф, вымысел, не верьте никому, кто говорит, что только в армии можно обрести настоящих друзей. Кого здесь называть другом? Мордвина Евдокимова, который до армии промышлял грабежами прохожих на московских вокзалах и сбежал в армию, спасаясь от тюрьмы? Психованного татарина Зимадеева, который каратист к тому же? Он умеет прыгать сальто через забор и при этом одновременно стрелять из автомата. На все бытовые споры у него один аргумент – удар ногой в голову. Казаха – по кличке Батыр, который говорит по‑русски с трудом? Или моего землячка из Питера Кокорина, все детство проведшего в специнтернате и в двадцать лет не знающего таблицу умножения?

Они не могли быть мне друзьями. Никогда. Большинство из них я просто ненавидел. И вот теперь, кто‑то из них остался лежать на той площади. Остальные, с застывшими гримасами ужаса на лицах, в промежутках между залпами вытаскивали тела раненых и убитых товарищей. После второй ходки я вдруг понял, что бегать в полевой госпиталь за носилками куда как безопаснее, чем с носилками на площадь под обстрел. Я бы ничем не рисковал. В этой суматохе никто и не понял бы, сколько ходок я сделал на площадь, находящуюся под обстрелом.

Внезапный залп и свист мин заставляют душу сжаться в мизерный ком, и чувство такое, будто в сердце втыкают ледяной клинок. Жаль, что я не умею, как ящерица, закапываться в землю на ровном месте. Нет, я больше не пойду туда! Я лучше схожу за носилками. Но ведь кому‑то из этих придурков, которых я ненавижу, все же придется туда сходить в два раза чаще, вместо меня. И шансов остаться в живых у него остается в два раза меньше…

Помню, тогда я медленно развернулся и, преодолевая страшную тяжесть во всем теле, сначала еле‑еле, затем все быстрее и быстрее побежал на площадь, туда, где рвались мины. Клянусь, я готов был забрать причитающиеся мне 50% возможной смерти и больше не размышлять о справедливости. Потому что все, что я знаю о справедливости, – вымысел.

Справедливость совсем другая, непостижимая и совсем не справедливая, в моем понимании, вещь. Я не могу отрицать: все, что происходит в мире, справедливо, поскольку происходит с ведома и полного согласия Бога. И Бог – это не антропоморфный старичок, сидящий на облаке, указывающий, как себя вести, и угрожающий карой за непослушание. Настоящий Бог, огромен и велик, как вселенная, и доля человеческого в нем чрезвычайно мала. Слишком мала для того, чтобы тратить время на наказание такого ничтожества, как я. Он отстранен и безучастен, ему дела нет до мелких и глупых человеческих деяний, как бы масштабно они ни выглядели. Поэтому он не будет меня наказывать. Покарать себя могу только я сам. Только предавая, отрекаясь и обманывая себя, я могу превратить свою жизнь в подобие ада.

СНОВА ПИТЕР

Я стоял у перекрестка, возле светофора, а мимо меня несся разноцветный поток машин. Отсюда можно разглядеть сидящих в них людей. Они куда‑то едут, спешат и искренне верят в то, что все, что они делают, это очень серьезно. Недавно мой огромный и отстраненный Бог начал приходить ко мне той мизерной частицей человеческого, которая в нем есть. Я не ждал этого от него. И не просил. Я любил чувствовать его отстраненность и собственную самостоятельность. Он стал приходить ко мне спасительными формулировками новых мыслей, примиряющих меня с действительностью, ощущением тепла в спине и чувством свободы и спокойствия. Вот только я до сих пор не могу понять, почему он позволил ребятам из второй роты выйти на ту площадь первыми…

МЫСЛИ О СМЕРТИ

Когда мне было особенно плохо, я приходил к нему. Это был пожилой, сгорбленный еврей‑психотерапевт. Порой он долго не стригся, его голова становилась похожей на огромный седой одуванчик. На приемах он всегда очень пристально смотрел на меня, и я чувствовал цепкость его взгляда, но, что было интересно, в этой цепкости не было агрессии.

– Послушайте… – Мне всегда было нелегко начинать разговор, люди любят говорить о себе, но только лишь тогда, когда собеседник постарался подготовить для этого почву. Здесь ситуация была другой.

А он умел без слов, одним взглядом или жестом задавать сложные вопросы. И вообще он очень мало говорил при наших встречах.

Я знал, что качество ответа, который я получу, зависит от качества вопроса, который я задам.

– Я неправильно думаю о смерти… – вдруг произнес я. Меня это действительно беспокоило. – Да, я неправильно думаю о смерти, как о чем‑то неизбежном, страшном и ужасно мучительном… Я ее боюсь… И это, заставляет меня цепляться за свою бессмысленную жизнь и бесконечно жалеть себя. Как будто я видел в этой жизни что‑то хорошее. В какой‑то момент мне казалось, что если я отвечу на вопрос, что же такое жалость к себе, то она отступит… И в результате размышлений я пришел к выводу, что жалость к себе – это всего лишь глубинное внутреннее несогласие с тем, что вытворяет с тобой окружающий мир. В размышлениях о жизни и ее пределе формируется опыт. А опыт – это просто знание способов, которыми тебя отымеет общество. Единственный позитивный момент в этом – это то, что большинство этих способов одноразовые.

На этот раз психотерапевт снизошел до разговора со мной и медленно произнес:

– Ну ладно, а что значит думать о смерти правильно? Ты когда‑нибудь думал о смерти правильно?

Я начал перебирать в памяти события моей жизни. Окружающая обстановка стала исчезать. И я уже застывшим, немигающим взором смотрел куда‑то в прошлое.

– Да, да, я вспомнил!!! Это было 15 лет назад! – эти слова не были сказаны вслух, они лишь прогремели в моем сознании.

Я никогда и предположить не мог, что события той поры будут давать мне силы, чтобы жить в будущем. Это было лето 95‑го… Тогда мы в составе маленькой разведгруппы взошли на «высоту‑970».

Задача была несложной – занять высоту и в случае атаки боевиков ее удерживать. Но (да, именно опять «но») все пошло немного не так, как это было задумано. В общем, обстановка развивалась так: наши войска начали продвижение по трассе в долине, внизу, у подножия высоты, планировали занять несколько горных сел. И на склонах нашей высоты боевики устроили засаду. Отрезав одно из подразделений пехоты, они вели шквальный огонь из‑за укрытий, стараясь уничтожить ребят до прихода подмоги.

И вот теперь мы стояли на вершине высоты и слышали звуки боя, идущего внизу, совсем рядом, всего лишь метрах в двухстах от нас. Было ясно как день, что там сейчас – мясорубка. Я смотрел на ребят – своих сослуживцев… Восемнадцатилетние пацаны… Термоядерное топливо войны… Я вдруг понял, что когда‑то давно, 50 лет назад, именно такие же пацаны остановили и гнали через всю Европу гитлеровскую армию.

Не сговариваясь, все вместе мы вдруг подошли к нашему командиру, обступили его со всех сторон.

– Товарищ капитан! Разрешите! Дайте команду! Мы у них в тылу! Мы спустимся вниз и будем расстреливать их в спину! У нас четыре бесшумные винтовки! Когда они поймут, откуда ведется огонь, в живых из них останутся единицы! Остальных мы забросаем гранатами с крутого склона!

Я смотрел на ребят – своих сослуживцев… Что‑то произошло с ними. Это были уже не «наши бедные мальчики», которые ползают в грязи под минометными обстрелами, обезумев от ужаса. Да, мы знали, там, внизу, устроили засаду нашей пехоте не дураки и не простаки. И что, вступив в бой, кто‑то из нас погибнет. Возможно, даже я… Плевать! Нас уже было не остановить. Вот тогда я думал о смерти правильно! Но именно тогда не было времени осознавать соприкосновение с этой пугающей частью самого себя.

А сейчас я знаю точно, что к войне не надо готовиться, она подготовит тебя сама… или убьет… Гораздо сложнее подготовиться к миру. Он наступает иногда внезапней войны. И он гораздо более беспощадный. Он похож на медленный яд. Опутывающий, обволакивающий, усыпляющий. Боже! Сколько лет я провел в этом дурмане! Как жив‑то остался!

У меня и врагов‑то никогда не было. Я имею в виду настоящих, не тех, кто не так посмотрел, или не согласился с твоим мнением, или увел понравившуюся девушку (их обычно уводят друзья), а таких, которые при возможности, не раздумывая, убьют тебя.

Я думал, что врагов у меня нет, потому что я миролюбивый, добрый и замечательный человек. Но сейчас я понял, что это не так. Что для того, чтобы иметь врагов, надо быть сильным. А до этого надо еще дорасти.

Я вернулся в реальность. Я получил ответ на свой вопрос.

Подняв глаза, я  встретился с его внимательным взглядом. Он всегда очень мало говорил при наших встречах.

– Я понял… Самое важное в жизни – это правильные мысли о смерти, – произнес я.

– Да… – медленно ответил он. – Правильные мысли о смерти очень важны, но гораздо важнее правильные мысли о Жизни.

Но я был не в состоянии понять этого.