Неуставные отношения по-арабски

Фото Murtadha Sudani/Anadolu Agency/Getty Images

Во всех без исключения армиях мира отношения между военнослужащими выстраиваются не только в соответствии со статьями регламентирующих документов, то есть соответствующих уставов и наставлений, но и по рожденным самой жизнью обычаям, традициям и спонтанным правилам поведения, сложившимся за годы существования вооруженных сил в тех или иных государствах.

Не остались в стороне и армии стран Арабского Востока, в некоторых из которых мне довелось служить в начале 70‑х годов прошлого века в качестве военного переводчика, что называется, в самой войсковой гуще – в обычных подразделениях и частях сначала пехоты, а затем и войск ПВО. Речь идет о ВС Сирии и Ирака. Поделюсь некоторыми наблюдениями.

В формате «офицер–рядовой»

Солдатская масса в армиях не только Сирии и Ирака, но и большинства других арабских стран, в основе своей сформированная из крестьян‑феллахов и городской бедноты (тех же вчерашних крестьян), неграмотных либо плохо образованных и малокультурных, воспитана в жестком стиле чинопочитания и почти обожествления представителей офицерского корпуса, готовности даже не столько служить своей родине, сколько прислуживать господам в офицерской форме. Этому способствовала и скопированная арабами в пору колониализма у европейцев полуфеодальная практика приставления к каждому офицеру‑командиру или группе штабных офицеров денщиков (хаджибов), по существу – слуг, составлявших значительный процент солдатской массы. Офицеры, будучи сами выходцами не из самых привилегированных слоев общества, тем не менее относились к призывникам по преимуществу высокомерно и порой даже брезгливо – как к людям низшей касты. 

Вспоминается инцидент в Сирии, свидетелем которому я был лично: импозантный, не скрывавший своих симпатий к цивилизованной Европе командир бригады в чине генерала прилюдно жестоко избил своего денщика, хотя формально уставами это было категорически запрещено! Вопли и слезы воспитуемого вынудили советских советников плотно закрыть дверь своего кабинета и затаиться: инструкциями и специальным распоряжением сверху нам было жестко рекомендовано не вмешиваться во внутренние отношения сирийских военнослужащих. Я все же не удержался и, выскочив из помещения, поинтересовался у наблюдавших сцену экзекуции сослуживцев командирского денщика их отношением к происходящему. К моему удивлению, они нисколько не осудили избиение своего коллеги и даже, наоборот, высказались в том плане, что тот заслужил наказания за не помню какой проступок вполне справедливо!

Или другой случай, имевший место уже в Ираке. Я был не только его свидетелем, но и частично его причиной.

Дело заключалось в следующем. В учебном центре ПВО Ирака – Таджи, расположенном недалеко от Багдада, большая группа советских специалистов и переводчиков занималась обучением иракских военнослужащих эксплуатации поставленных накануне в эту страну по тем временам еще не устаревших ЗРК С‑75 «Волга» (усовершенствованная «Двина»). Чрезвычайная интенсивность обучения, как потом выяснилось, объяснялась планами недавно пришедшей к власти в Ираке группировки во главе с будущим диктатором Саддамом Хусейном ввязаться напрямую в военное противостояние с Израилем и, если созреют условия, нанести удар по традиционному региональному конкуренту – соседнему Ирану, для чего было необходимо резко усилить национальную ПВО.

Мне досталось сразу два участка для перевода: обучение под руководством советского специалиста личного состава технического дивизиона ЗРК нюансам устройства изделия, сборке зенитной ракеты в единое целое с последующей проверкой ее узлов и погрузкой на транспортно‑заряжающую машину (ТЗМ), а также обучение двух иракских унтер‑офицеров работе на автопогрузчике с целью извлечения боевой части (БЧ) из тары и ее укладкой на специальную тележку для состыковки с корпусом ракеты. Первый участок рассматривался в качестве основного и более трудоемкого, а следовательно, проблемного, поскольку, как считалось, на втором участке имевшие водительские права иракские унтеры должны были слету освоить нехитрые, хотя и ответственные обязанности. Но реально получилось наоборот: если на первой площадке набранные из различных родов войск толковые военнослужащие‑технари в званиях унтер‑офицеров быстро осваивали свои новые обязанности и демонстрировали неплохие (по оценкам советских советников) результаты обучения, то два унтера с водительскими правами, либо не желавшие работать по новой для них специальности, либо просто от природной лени, сговорившись, всячески тормозили процесс обучения, изыскивали для этого различные причины и поводы. В общей напряженной суматохе в ходе подготовки к учебным стрельбам оба курсанта (так называли обучаемых) постоянно отлынивали от работы, прятались где‑то, а будучи пойманными и приведенными на площадку для тренировок, тут же начинали жаловаться на якобы несовершенство советской техники. Частично они были правы, поскольку автомобильная техника для ЗРК была привезена в Ирак из Союза прямиком из Уральского военного округа, где хранилась под открытым небом и в некотором смысле потеряла товарный вид, имея потрескавшиеся резиновые шланги, плохо затянутые болты и т.п.

С другой стороны, все это можно было бы быстро устранить за счет изобилия запчастей на местных складах и при элементарном желании. Однако два иракских унтера этого желания явно не имели и постоянно на глазах других иракских военнослужащих, находили повод, чтобы побазарить – только бы не работать. Замечания и даже угрозы в их адрес попросту игнорировались. И вот мое терпение лопнуло. Поскольку с этими двумя по причине несложности предмета обучения мне, к тому времени уже лейтенанту, доверили заниматься самому, единолично, без помощи нашего специалиста, я и направился напрямую к командиру иракского дивизиона старшему лейтенанту Кязуму и высказал свои претензии в отношении двух лентяев. Иракский офицер, не долго думая, обматерил обоих и тут же приказал им засучить рукава спецовок. Оба унтера, поняв, чем им это грозит, стали умолять простить их. Тут и до меня дошло, что именно иракский командир надумал предпринять. Я спохватился и стал просить Кязума пощадить унтеров. Но старлей оборвал меня: «Сергей, тебя это не касается! » Он предложил «приговоренным» встать на колени и с оголенными локтями проползти полный круг по границам площадки. Мне оставалось лишь наблюдать, как за ползущими на локтях и что‑то жалобно причитающими унтерами вьется кровавый след на белом щебне. Иракский командир через несколько минут посчитал результаты воспитания достигнутыми и приказал курсантам проследовать в санчасть. Уже на следующий день оба унтера с забинтованными локтями подобострастно ловили каждое слово переводимой мною инструкции, записывали необходимую информацию в блокноты, а через неделю на «отлично» сдали практические зачеты по владению вверенным им автопогрузчиком.

Примечательно, что при таких, казалось бы, действенных методах воспитания солдатской массы в арабских армиях существуют и аналоги наших гауптвахт, управляемых военной полицией. Само собой разумеется, обращение с так называемым переменным контингентом в этих учреждениях далеко не гуманное. Я сам был свидетелем того, как наводящие ужас и ненавидимые сирийскими солдатами помидоры (как по красному цвету беретов называли военных полицейских) заставляли содержащихся на дивизионной гауптвахте рядовых военнослужащих окунаться в подернутый тонким слоем льда бассейн, якобы в воспитательных целях.

В формате «офицер–офицер»

Взаимоотношения в офицерской среде формально строились четко по уставу и внешне были лишены каких‑либо изъянов. Во всяком случае, наши советники и специалисты поначалу с удовлетворением констатировали факт подчеркнуто уважительного обращения членов офицерского сообщества друг к другу, причем вне зависимости от должностей и званий. Более того, советники неоднократно отмечали, что даже повышение голоса друг на друга, не говоря о нецензурной брани, в офицерской среде и сирийских, и иракских вооруженных сил было редким исключением.

Однако за внешним лоском в отношениях арабских офицеров порой скрывались и негативные факты: скорее искусственная, нежели искренняя доброжелательность, присутствие элементов лицемерия во внутреннем климате офицерской среды.

Безусловно, причин этому было много: устоявшиеся исторические традиции и неписаные правила общения в офицерском корпусе арабских ВС, во многом почерпнутые из европейских армий. Но были и свои особенности. В этой связи припоминается один показательный эпизод из службы в сирийской пехотной бригаде, дислоцированной на переднем крае противостояния с Израилем на Голанских высотах.

В рамках реализуемого плана боевой подготовки по рекомендации советских советников в одном из пехотных батальонов ночью была объявлена боевая тревога. Проверить выполнение предписанных требований готовности подразделения к бою комбриг в звании бригадного генерала попросил старшего советника полковника Владимира М., который, в свою очередь, приказал мне присоединиться к нему в ходе инспекции батальона. Наконец к полудню нам удалось добраться до позиций батальона, спрятать наш ГАЗ‑69 в небольшой оливковой роще и втроем с сирийским шофером по ходам сообщения пробраться на первую линию окопов. К нашему удивлению, так и не вырытые (несмотря на неоднократные указания! ) в полный профиль окопы оказались к тому же пусты: ни солдат, ни офицеров. Но в индивидуальных ячейках на брустверах лежали, по сути, бесхозные автоматы, ручные пулеметы и гранатометы. А до реального, не виртуального противника всего 200‑300 метров нейтралки! Ошеломленный старший советник бригады приказал мне и шоферу загрузить в газик несколько автоматов и пулеметов. С этим грузом мы направились прямо в расположенный километрах в семи‑восьми от переднего края штаб бригады и без приглашения буквально ворвались в фундаментальное одноэтажное сооружение, где в периоды затишья на фронте обитал комбриг.

Удивленный нашим неожиданным вторжением генерал, выслушав возмущенный монолог старшего советника и предложение строго наказать комбата, нехотя изрек в том плане, что он непременно пожурит этого офицера, а теперь, мол, в связи с занятостью он не может нас более задерживать! Тут уже советник впал в ступор и, резко развернувшись, вышел из кабинета и приказал мне выгрузить стрелковое оружие прямо перед домом комбрига, а сам уединился в своем помещении в штабе. К вечеру, немного остыв, полковник Владимир (как его называли сирийцы) вызвал меня к себе, и мы вновь направились к комбригу. На сей раз генерал был радушен, предложил нам, как было заведено, кофе и сигареты. Главный советник бригады попросил разрешения вернуться к анализу случившегося и изложить свою точку зрения. По его словам, несмотря на то что арабо‑израильское противоборство приобрело позиционный характер, законы войны никто не отменял. Поэтому оставлять, по сути, оголенным целый фланг бригады первого эшелона, даже временно, является преступлением, а виновный, в данном конкретном случае – комбат, должен быть по крайней мере отстранен от командования подразделением, а справедливее всего – отдан под суд военного трибунала! Сирийский генерал усмехнулся и постарался доходчиво объяснить свое видение проблемы. Он согласился с тем, что этот комбат разгильдяй и что он будет обязательно наказан, но не так строго, как этого требует советник. И тут же витиевато намекнул на причину своего либерализма. Как мы уяснили, у данного комбата были определенные связи в руководстве вооруженных сил, поэтому якобы со дня на день его ждал резкий взлет по служебной иерархической лестнице. И где, мол, гарантия того, что этот сегодняшний разгильдяй завтра, будучи у кормила власти, не припомнит притеснений со стороны какого‑то комбрига? На этом в несостоявшейся дискуссии была поставлена точка.

По существу, можно было понять сирийского генерала, тем более зная о его собственном нелегком служебном пути, взлетах и падениях как результатах многочисленных в тот период государственных переворотов и частых смен военного руководства в стране. Хотя сирийцам еще повезло, поскольку в сравнении с тем же Ираком, да и некоторыми другими арабскими странами в этой стране смена власти проходила относительно мягко, без многочисленных жертв, прежде всего среди военных!