Сергей Черных
БДК-55 «Александр Отраковский» в походе. Фото с сайта www.mil.ru
На кораблях флота всегда в той или иной степени существовали неуставные взаимоотношения. Существуют понятия: «дедовщина» в армии и ее флотский аналог – «годковщина». Там, где офицеры и мичманы полностью отдавали себя службе, занимались воспитанием личного состава и контролем над его деятельностью, годковщина была загнана под пайолы и не высовывалась практически никогда. Там же, где руководители относились к службе формально, лениво, спустя рукава, она расцветала и приносила весьма горькие плоды.
В кают-компании были матросы-вестовые, которые тщательно отбирались для этой работы. Потому что вестовые слышали все разговоры офицеров и мичманов за столом или при проведении совещаний в кают-компании. И не должны были выносить то, что услышали, из кают-компании. То есть делиться услышанным с другими моряками срочной службы было, мягко говоря, не принято.
Тут надо учесть, что у вестовых, кроме обязанностей по приготовлению пищи, мытья посуды, стирки скатертей, накрытия и уборки столов, были еще и определенные льготы. Они в удобное для них время могли помыться в офицерской сауне, посмотреть телевизор после отбоя. Ели они, разумеется, с офицерского стола.
В 1989–1993 годах я служил на большом десантном корабле БДК-55 121-й бригады десантных кораблей 37-й дивизии морских десантных сил Краснознаменного Северного флота в должности старшего помощника командира корабля. Был у нас вестовой кают-компании призыва осени 1991 года матрос Слава Харченко из Харькова. Он смолоду был отобран для работы в кают-компании, так как был аккуратен, спортивен и организован. Когда он был матросом нового пополнения, его защищали офицеры и мичманы от возможных нападок со стороны старослужащих («годков»), так что чувствовал он себя вполне вольготно и комфортно. Прошел год, и две полосочки-лычки украсили погоны теперь уже старшины 2-й статьи Харченко. Он стал старшим вестовым кают-компании офицеров и мичманов. У него появилась возможность бывать в городе по служебным делам, закупая продукты для улучшения стола в кают-компании. Мы, офицеры и мичманы, время от времени сбрасывались по рублю для покупки сметаны, специй, салфеток и разной мелочевки вроде зубочисток для создания большего комфорта и домашнего уюта за столом. Этим занимался старший вестовой. Казалось бы, что еще надо? Служи – не хочу!
Как-то раз вечером после отбоя сижу в каюте, курю. Слышу шум в коридоре, выхожу и вижу захлопнувшуюся дверь к вестовым, слышу грохот сбегающих по трапу ног. Заглядываю в раздаточную:
– Харченко, что случилось?
– Да, – говорит, – дух (молодой матрос. – С.Ч.) залетал, бутер просил.
– А ты?
– А я объяснил ему политику партии и сказал, что сегодня не подаю.
– Смотри, Харченко, не переусердствуй!
Прошло несколько спокойных дней. Опять ночью шум, вскрик, топот ног. Старший лейтенант Ярочкин, назначенный дознавателем по этому происшествию, потом доложил, что годок Бурухтанов, которому не терпелось съесть бутерброд, посылал в кают-компанию молодого матроса Петрова с задачей добыть провиант хоть из-под земли, и это происходило неоднократно. А кроме как в кают-компании бутерброды ночью нигде не водились. Старший вестовой старшина 2-й статьи Харченко, завидев просителя в дверях, просто бил оного в лоб открытой ладонью, чтобы не оставить синяков, и отправлял восвояси. Нет чтобы пригласить Бурухтанова и серьезно поговорить с ним.
Командиром было принято решение лишить Харченко воинского звания «старшина 2-й статьи». Что и было сделано на утреннем построении при подъеме флага в присутствии всего экипажа. Начальник вещевого снабжения мичман Корецкий перед строем матросов и старшин аккуратно срезал лычки с погон старшего вестового. Я предупредил Славу, что при увольнении в запас он сойдет с корабля последним. На что он ответил, что ему по фигу. В общем, дерзко, броско, лихо! Ну, думаю, ладно.
Наступила пора увольнения в запас очередного призыва. Время шло к новому, 1993 году. Мы отпускали по три-четыре человека в день. Из призыва осени 1991-го остался один Харченко. Мы хотели отправить его домой «под елочку», то есть 29 декабря, но днем ранее произошло то, чего и следовало ожидать. Мы с замполитом сидели в обеспечивающей смене, когда после отбоя ко мне в каюту просунулась физиономия вестового Воронько:
– Чайку сделать?
«С чего это такой заботливый?» – думаю. Но говорю:
– Ну, сделай, пожалуйста.
Воронько принес чай в подстаканнике и заговорщицки попросил:
– Не выходите из каюты, пока чай не допьете, минут пять.
Я без задней мысли кивнул и прихлебнул чай из стакана. Потом сердце екнуло, я вышел из каюты – почувствовал неладное. По трапу в офицерский коридор кто-то поднимался. По нетвердой походке я понял, что «тело» перебрало и пытается добраться до койки. Еще не увидев, кто это, хотел уйти в каюту, чтобы избежать обязательного разноса нетрезвого сослуживца, но узнал по знакомому голосу, издавшему короткий стон, вестового Харченко.
– Слава, что с тобой? – спрашиваю.
– На трапе поскользнулся, упал, – отвечает.
– Что ж ты так неосторожно, вроде опытный моряк?
Смотрю, а у Славы ухо, как у Миронова после того, как его «разбудил» Папанов в «Бриллиантовой руке», под глазом зреет фингал. Походка нетвердая, речь смазанная, координация движений нарушена.
Пока Харченко пошел в раздаточную, вызываю замполита Колю Федорова, объясняю обстановку. Спрашиваю, где воинские перевозочные документы (ВПД) Харченко. Оказалось, у него, командир поручил замполиту выписывать увольняющимся в запас ВПД. Иду в каюту командира, достаю печать из сейфа. Зам со мной. Вызываю Харченко к себе.
– Ну что, матрос Харченко, пользуясь властью, доставшейся нам в отсутствие командира, мы с замполитом решили уволить вас не завтра, а сегодня. Одевайтесь, время на сборы 15 минут.
На всякий случай вызываю командира БЧ-5 Диму Тарасова, чтобы он был готов смотаться на своем «Москвиче» в Мурманск на вокзал. Вызываю продовольственника мичмана Антропова и вещевика мичмана Корецкого поприсутствовать на проводах «героя». Нас в моей каюте уже четверо. Появляется одетый по форме Харченко. Приглядываюсь, а на погонах знаки отличия старшины первой статьи! Требую военный билет и прошу мичмана Корецкого привести воинское звание вестового в соответствие! Потом приглядываюсь, а шинель-то новая. Как так, два года служил и ни капельки не износил? Присмотрелись и нашли на шинельке выведенную хлоркой фамилию молодого матроса Щукина из БЧ-4. В итоге Саша Корецкий побежал приводить в соответствие сроку службы шинель новоявленного увольняющегося в запас.
Тем временем, найдя свободное поле в военном билете, делаю запись: «За время службы в войсковой части №… … имел неоднократные случаи неуставных взаимоотношений по отношению к личному составу нового пополнения». Подписываюсь, ставлю печать. Пока Харченко был без шинели, выяснилось, что и форменка, и брюки были «изъяты» у молодых матросов. Даже ботинки не его, тоже уведены у молодого матроса. С этим разобрались довольно быстро. После переодевания Харченко уже не выглядел так браво, как вначале. Правда, Саше Корецкому пришлось несколько раз смотаться в вещевую кладовую, принося все новую рухлядь.
– А что у нас, ребята, в дипломате? – поинтересовался я, когда увольняющийся был соответствующе одет.
Да, там, естественно, был дембельский альбом. Гордость любого матроса, память о службе, фотографии кораблей и сослуживцев. Давайте посмотрим. А это что? Фотография на причале на фоне штаба флота? К черту эту фотографию порвал. А это фото нашего секретного корабля на фоне нашего секретного берега? К черту, порвал. Так, пройдясь по альбому, оставил меньше половины. Сказал Харченко, чтобы шел к трапу. Оставил в каюте мичмана Антропова.
– Толя, – говорю, – надо человека пролечить до конца. Вот тебе полфлакона шила, разведи, и дуйте на вокзал с механиком. С Корецким сядете с двух сторон от Харченко, предложите выпить за окончание службы. Сами не усердствуйте, на вокзале сдадите его на руки патрулю, который едет до Москвы. Понял?
– Понял, – сказал Толя.
По его взгляду стало ясно, что Толя действительно понял.
На вокзале «готового» Харченко сдали на руки без дела болтающемуся патрулю, объяснив при этом, что он особо буйный, пьяный, склонный к дебошу, так что ему следует особый уход. Как я понял потом, нашего героя пристегнули в плацкарте к какой-то стойке, и он «отдыхал» до Москвы.
Прошло время, получаю я от матроса Харченко письмо. Мол, так и так, приехал домой, хотел устроиться на работу, вдруг облом: «Не берут благодаря вашей записи в военном билете».
Я не отвечал. Но понял: он думал, что на военной службе все пройдет никем не замеченным. А не прошло.
Через год пришло еще одно письмо от Харченко замполиту, где наш бывший вестовой просил прощения у меня, у зама и у тех матросов, которых он нещадно бил по лбу.
Все-таки закона бумеранга еще никто не отменял. А на флоте тем более.
комментарии(0)