Поклонение чаше «Генуя»

Чистота – один из постулатов службы  на корабле. Приборки производятся четыре  раза в день перед каждым приемом пищи.  Фото РИА Новости

Погода в эти дни нас не баловала. Солнца не было, море слегка штормило. На верхней палубе было неуютно – дождь, ветер, даже в нашем кормовом кубрике под палубой юта чувствовались бортовая и килевая качка. Правда, настроения это нам не портило – ведь впереди нас ждал город на Неве, увольнения на берег, новые впечатления, а после практики и долгожданный месячный отпуск, да еще и уже с двумя нашивками на левом рукаве белой форменки! Но это все ждало нас в ближайшем будущем, а настоящее оказалось более чем прозаичным.

Разместившись на корабле, мы, естественно, включились и в организацию службы корабельных нарядов. Кто-то из ребят заступил дневальным по отсекам нашего большого кубрика, кто-то начал с дублера вахтенного артиллерийского дозора по погребам с боезапасом, кто-то попал в наряд на камбуз, а мне, как и моему приятелю и однокашнику Женьке Монахову, выпало по графику нарядов дежурство по кормовому гальюну, расположенному по левому борту, недалеко от нашего кубрика. Для тех, кто не в курсе, поясню. Экипаж легкого крейсера проекта 68-бис «Железняков» насчитывал более тысячи человек. Да плюс еще более двух сотен курсантов. Естественно, контроль мест общего пользования – гальюнов и умывальников – был необходимым требованием корабельной службы.

Что же представлял собой кормовой гальюн? Это просто: вдоль борта непосредственно под верхней палубой находилось помещение, где в ряд размещалось штук 20 железных унитазов специального профиля для того, чтобы становиться на них обеими ногами. Лишь через много лет я случайно узнал, что официальное название этого сантехнического чуда звучит весьма романтично – чаша «Генуя». Под всеми этими чашами проходила фановая труба, по которой забортной водой с помощью специального постоянно работающего насоса происходил смыв продуктов жизнедеятельности экипажа непосредственно за борт.

Вот этот объект вечером мы с Женькой и приняли у сменившейся пары наших однокашников. Женька поступил в училище со срочной службы, служил матросом на эсминце, на Черноморском флоте. Поэтому особенности корабельных нарядов были ему не в новинку. «Володя, главное тут – не пускать в гальюн бачковых с отходами и приборщиков с обрезами (обрез на флоте – ведро или тазик), а то забьют трубу костями и ветошью – хрен пробьем», – сразу объяснил мне сверхзадачу опытный Женька. Бачковые – это по графику меняющиеся матросы, отвечающие за получение пищи на камбузе и мытье посуды с выносом отходов с одного, как правило, «бака». На «баке» столовались 8–10 человек личного состава, а отходы выносились в больших лагунах (по сути, это огромная кастрюля).

Разные буржуйские штучки типа упаковывания отходов в полиэтиленовые мешки с последующим утоплением нашему флоту были чужды. А посему все, что оставалось после приема пищи, просто выносилось на ют, к срезу кормы, где была надежно закреплена бочка с вырезанными днищами. Туда, на радость парящим за кормой чайкам, и выкидывались отходы и любой другой мусор. Чтобы не утомлять читающих этот рассказ не относящимися к делу подробностями, скажу только, что вечер этого дня прошел для нас с Женькой относительно спокойно. Разгильдяев (на флоте употреблялось другое слово), ленившихся нести отходы к бочке на верхней палубе, нам удалось в большинстве своем отсечь после ужина и вечернего чая. Перед отбоем Женька размотал пожарный рукав, подключил его к пожарному гидранту, закрепленному здесь же, на переборке гальюна. Мощной струей мы прошлись по унитазам и палубе, собрали мусор в специальный обрез и пошли выносить его на ют, к бочке. Море продолжало штормить, корма ощутимо «гуляла» под ногами. Мы выбросили мусор, быстренько нырнули по наклонному трапу в открытый люк кубрика и разошлись по своим койкам с матрасами из крошенной пробки. А вот с утра все пошло не так…

То, что волнение на море усилилось, мы поняли, еще не проснувшись. И вот наконец сигнал побудки, голос вахтенного офицера по внутренней трансляции: «Команде вставать, койки убрать!» Следом, через пару минут, команда закрыть все люки и двери, ведущие на верхнюю палубу, и запрет личному составу на нахождение наверху. Потом еще одна команда – задраить иллюминаторы в помещениях по обоим бортам. Мы с Женькой, прибежав в наш кормовой гальюн, перед тем как исполнить команду, конечно, посмотрели в иллюминаторы. Дождь прекратился, но белые гребешки на гребнях волн показывали, что баллов четыре-пять уже точно есть.

Нам не удалось долго пофилософствовать на тему превращения нас в настоящих морских волков, так как прошла команда «начать малую приборку», а по ее окончании – «команде – завтракать». Погода погодой, а распорядок дня никто не отменял. Однако кусок свежеиспеченного белого хлеба с маслом и стакан крепкого чая с сахаром в условиях качки смогли принять не все матросские и курсантские желудки. Кто-то просто не хотел есть, кого-то тошнило. С аппетитом съеденный завтрак рвался обратно. Меня, честно сказать, тоже мутило, но хлеб с маслом вроде бы улегся как положено. Тем не менее, когда мы с Женькой, наскоро перекусив, прибежали на наш объект, вид того, что представлял собой еще утром сверкавший чистотой гальюн, вызвал у нас очень сильное чувство тошноты. Да еще и народ постоянно прибегал – ведь выход наверх с отходами и по прочей нужде был запрещен. Кроме того, до вожделенных унитазов успевали добегать явно не все.

В общем, все время до начала занятий по плану практики мы с Женькой провели со шлангами, ветошью и прочими приборочными материалами в руках. Когда мы, уже порядком измотанные, пошли наконец на занятия, Женька мрачно сказал: «Не с...ы, Володя! Это фигня была. Вот если море не успокоится, нам бы хотя бы обед пережить». И он оказался прав: море не успокоилось и обед мы пережили. Но как!

Перед обедом, как обычно, малая приборка. Мы опять навели порядок в гальюне и наконец услышали по трансляции долгожданную команду: «Окончить малую приборку! Бачковым – накрыть столы!» Пошли к своим бакам (мы были в разных отделениях, поэтому и сидели в соседних отсеках кубрика). Наскоро пообедав, я забежал к Женьке: «Ну что, пошли?» «Нет, нечего нам там сейчас делать, все равно выход на верхнюю палубу еще запрещен и все отходы в гальюн потащат, – ответил мой напарник. – И чего нам «адмиральский час» пропускать? Поспим маленько, а потом и двинем». На том и порешили. Болтанка продолжалась, мы видели, что многим было не до еды, кого-то выворачивало наизнанку. Тем не менее я себя уже начал ощущать более-менее сносно, организм привыкал. Поэтому без всяких лишних переживаний закинул себя на свой второй ярус и отрубился.

Проснулся от толчка дневального по кубрику. Открыл глаза. В кубрике был полумрак, горело дежурное освещение. «Адмиральский час» еще не закончился. «Володя, вставай, гальюн забился. Вон дежурный по кораблю вас с Женькой вызвал», – вполголоса, чтобы не разбудить спящих, сказал дневальный. Я увидел стоящего у двери капитан-лейтенанта с сине-бело-синей повязкой на рукаве (цвета флага «рцы», означающего принадлежность к какому-либо дежурству). Спал я одетым, поэтому быстро спрыгнул с койки, нашел свои ботинки, обулся и подошел к офицеру. Одновременно из полумрака появился и Женька.

«В общем, так, сынки – гальюн забился. Отходы и дерьмо – через края. Но вахта ваша, значит, вам и пробивать», – сочувственно глядя на нас, произнес дежурный по кораблю. Мы молчали, переваривая услышанное. «Сейчас дам по кораблю команду, чтобы в гальюн не лезли в связи с аварийными работами. Чем-то еще помочь?» – прервал наше молчание дежурный. «Да, товарищ капитан-лейтенант! Пришлите к нам в гальюн кого-нибудь из трюмных, я скажу, что нужно сделать», – попросил Женька. «Добро», – дежурный кивнул и вышел из кубрика.

Ну, а мы пошли в гальюн. В общем, мы увидели там ровно то, что нам сказал дежурный по кораблю. Разве что ко всему тому, что плескалось в чашах «Генуя» и было размазано по палубе, добавился и тошнотворный запах, ведь иллюминаторы были задраены нами же. Конечно, мы первым делом их открыли, дышать стало немного легче. Я вопросительно посмотрел на Женьку. Он махнул рукой в сторону двери: «Погоди, дождемся трюмного». Ждали недолго. Через пару минут по трапу застучали ботинки и к нам спустился невысокий смуглый матросик из трюмной группы. «Ну, чего надо?», – видно было, что его тоже оторвали от подушки раньше времени и оказание помощи каким-то курсантам его не очень радует. Женьку недовольная физиономия присланного бойца не смутила. Мы вместе опять подошли к двери гальюна, матрос-трюмный заглянул внутрь, зажал нос руками и сделал шаг назад.

«Видишь?» – спросил Женька. Матрос кивнул. «Давай притащи нам с аварийно-спасательных щитов чопы, чтоб в очко входили, и ветоши побольше. У нас тут рядом только два щита, а нам надо штук двадцать чопов. Добро?» – Матрос опять кивнул и исчез. Чопы – это деревянные пробки в виде разнокалиберных конусов, предназначенные для затыкания пробоин от снарядов в подводной части корпуса корабля во время боя. На каждом из щитов с аварийно-спасательным имуществом, закрепленных на переборках по всему кораблю, их было по нескольку штук.

Конечно, мы еще не изучили корабль и в отличие от матроса не знали, где находятся эти щиты. Пока ждали возвращения трюмного, забрали несколько чопиков с расположенных рядом двух аварийных щитов, и Женька объяснил мне, что нам предстоит сделать. Вскоре матрос вернулся и позвал нас за собой наверх по трапу, в коридор. Там нас ждали два мешка из какой-то старой рогожи. В одном были чопы, в другом – тряпье из распоротых старых матросских трусов и тельняшек. «Все, браток, спасибо. Закончим – притащим чопы к рубке дежурного по кораблю. Добро?» «Добро». Матрос убежал досыпать, а мы спустились с мешками в гальюн.

Дальше все было просто: мы обматывали подходящие по размеру чопы кусками ветоши и на ощупь руками забивали их в отверстия заполненных вонючей жижей унитазов. Конечно, сначала мы разделись и отнесли наши робы в кубрик, оставшись в трусах и ботинках. Некоторые чопы не подходили по размеру и плохо держались. Приходилось их вытаскивать, выбирать другие или наматывать больше ветоши. За этой творческой работой нас и застал зашедший узнать, как дела, командир роты. Впрочем, увидев нас, измазанных по самые плечи, и, вдохнув пару раз воздух у двери гальюна, ротный только кивнул и, тоже зажав нос рукой, испарился.

Когда все унитазы, кроме одного, последнего, были забиты накрепко, мы размотали пожарный рукав, подключили его к системе, ствол тоже туго обмотали старыми тельняшками. Наступил «момент истины»! Мы с Женькой в четыре руки изо всех сил воткнули ствол в скрытое под поверхностью этой адской смеси очко последнего унитаза. Потом покрутили, чтобы потуже вошел. Наверное, излишне говорить, что руки наши по плечи были в «этом самом», а лицо – в 10–20 см от поверхности колыхающейся субстанции. О чем мы думали тогда? Мне и самому сейчас не вспомнить. Точно знаю одно: иногда встречавшиеся мне на жизненном пути люди вызывали гораздо большее отвращение. Вот как-то так.

«Вова, держи теперь изо всех сил. Я дам давление. Если не удержишь – не пробьем, и фонтан из очка подволок и все переборки дерьмом зальет», – с этим напутствием Женька вытащил руки на поверхность, стряхнул налипшую гущу и подошел к вентилю пожарного гидранта. Я сказал, что готов. Женька начал медленно крутить маховик. Шланг наполнился водой и стал похож на амазонскую анаконду. Потом Женька открыл кран еще больше. Анаконда начала вырываться из рук. «Не удержу, Женька!» – крикнул я. Женька метнулся ко мне, плюхнулся рядом, с размаху схватился за ствол обеими руками. Брызги залили нам лица, но мы опять прижали чуть было не выскочивший из очка ствол. Прошло где-то то с полминуты. Я почувствовал, что держать стало легче.

«Жека, вроде получилось?» «Сейчас, Володя, перекрою воду, поглядим!» – с этими словами Женька опять отбежал к гидранту и начал быстро крутить маховик в обратную сторону. Брезентовая анаконда сдулась и безвольно улеглась на заблеванную палубу гальюна. Ну, а дальше все было просто замечательно. Мы вытащили забитые нами чопы из всех унитазов и радостно смотрели, как все, что там плавало, уходит вниз, в трубу. Потом вытащили ствол из последнего очка, прошлись мощной струей по всему гальюну, остатками ветоши из мешка насухо протерли палубу. Конечно, обмылись под струей холодной морской воды сами. Посидели немного на корточках, прислонясь спинами к железной переборке. Собрали чопы в один мешок, грязную ветошь – в другой и, нарушив запрет, как были, в трусах и ботинках, поднялись на верхнюю палубу.

Было достаточно прохладно. Мы быстро выкинули в бочку без дна мешок с ветошью, а мешок с чопами, как и обещали, притащили к рубке дежурного по кораблю, доложив, что задача выполнена. Дежурный, уже знакомый нам капитан-лейтенант, посмотрел на нас и, приказав зайти в рубку, вызвал по связи кого-то из старшин трюмной группы. За три-четыре минуты, которые прошли до прихода старшины, дежурный по кораблю несколько раз пошмыгал носом и недоуменно покрутил головой. Потом, видно, понял, откуда исходит запах, но нам не сказал ничего. Но вот прибежавшему старшине, кивнув на лежавший у двери мешок с чопами, приказал: «Давай, трюмный, эти чопы верни обратно на щиты с АСИ (аварийно-спасательное имущество), а курсантам найди горячую воду и кусок мыла, пусть отмоются хорошо! Понял?» Старшина отвел нас, как я понял, в кормовое машинно-котельное отделение крейсера, где в каком-то то уголке из хитросплетения трубопроводов, кабель-трасс и манометров торчала незаметная медная трубка с вентилем, на котором лежал кусок хозяйственного мыла. «Мойтесь сколько нужно, мужики», – сказал старшина и исчез. Мы по очереди подставляли свои макушки под эту струю горячей воды и были абсолютно счастливы.

К вечеру море утихло. Вечернюю поверку ротный проводил на верхней палубе. «Курсанты Монахов и Цмокун, выйти из строя», – неожиданно услышали мы его голос. Мы с Женькой вышли на два шага вперед и повернулись лицом к строю. «За проявленную инициативу…» и что-то там еще, не помню уже, нам была объявлена благодарность. Мы ответили «Служим Советскому Союзу», а я подумал о том, что это, как ни крути, получается, первое мое корабельное поощрение. Потом было много всякого – и поощрений, и взысканий, но вот эту первую флотскую благодарность я запомнил на всю жизнь.