Бедуинские шатры в советской бригаде

На Востоке кофе пьют из чашек, которые невозможно поставить на стол.  Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

Выехали рано утром, чтобы к обеду вернуться в штаб бригады. Минут через пятнадцать езды по пустому шоссе, соединявшему Дамаск с оккупированной израильтянами Эль-Кунейтрой, мы увидели раскинувшийся в паре километров от дороги комплекс черных палаток-шатров, а вокруг них мирно пасущихся верблюдов и овец. Для меня, уже прослужившего почти два года в этой местности, такая картина была не в новинку. Время от времени кочующие по юго-востоку Сирии арабские кочевники-бедуины со своим скарбом забредали в расположения нашей и других бригад первого эшелона дивизии, даже несмотря на то что это было не только небезопасно, но и не укладывалось в элементарные нормы соблюдения режима секретности и маскировки в прифронтовой полосе.

На наши вопросы, почему им разрешают это делать, сирийские офицеры обычно пожимали плечами и говорили, что, мол, у них принято блюсти национальные традиции, а бедуины, издревле беспрепятственно перемещаясь по землям стран Ближнего Востока, якобы демонстрируют «присущую арабам свободу поведения и тем самым как бы олицетворяют объединяющий всех арабов символ единой нации!»

Главный же советник бригады, не так давно прибывший в Сирию, впервые увидел бедуинов и был озадачен моим неубедительным объяснением причины их присутствия в расположении бригады. Он дал команду шоферу подъехать к шатру бедуинов. Мое предупреждение о том, что в принципе эта проблема нас как представителей советнического аппарата при сирийских вооруженных силах не касается, было отвергнуто, и мы лихо в облаке поднятой нашим газиком пыли подъехали к главному шатру. Единственное, чему внял полковник Владимир, так это моему совету не подходить к верблюдам и тем более не дотрагиваться до их плюшевых боков. Я по собственному опыту знал, что это делать чужестранцу и тем более иноверцу категорически запрещено.

Навстречу нам из шатра вышел пожилой бедуин, одетый в национальную арабскую одежду с клетчатым платком на голове, прикрывавшем плечи и шею. Как оказалось, это был отец семейства, которого тут же окружили многочисленные домочадцы. Советник официально представился, я перевел, а наш шофер в непринужденной манере пояснил цель нашего визита: мол, русских заинтересовала бедуинская экзотика. Бедуин пригласил нас в шатер и тут же дал какие-то распоряжения нескольким женщинам, откуда-то незаметно появившимся перед нами. Интересно, что все они, разного возраста, были с открытыми лицами и нисколько не робели в присутствии иностранцев, да еще в военной форме.

Внутри шатер, видимо, использовавшийся как гостиная, был устлан коврами и какими-то тряпками-покрывалами, а посредине лежали подушки и пуфики, на которых нам, в том числе и шоферу, было предложено расположиться. Рядом с подушками стоял большой транзисторный приемник, из которого плавно лилась арабская мелодия. Для начала бедуин, говоривший на смеси арабского литературного языка и сирийского диалекта, видимо, для приличия поинтересовался нашим здоровьем и пару слов сказал о погоде, подчеркнув, что по всем приметам лето должно быть жарким. Я перевел и приготовился к ответному монологу советника, а затем выяснению причин пребывания бедуина с семьей в расположении бригады. Но в этот момент полог шатра откинулся, и внутрь вошла бедуинка со стопкой маленьких чашек с выпуклым дном и кофейником с длинным носиком. Хозяин пригласил нас испить бедуинский кофе и тут же по арабскому обычаю предложил нам сигареты, кстати, американские – недешевые и дефицитные в тот период в Сирии.

Я уже имел опыт употребления этого напитка с использованием специфической посуды, то есть маленьких чашек, которые нельзя поставить на стол, их приходится постоянно держать в руке. К тому же этот кофе, приготовленный по особому рецепту с добавлением больших доз кардамона и других специй, наливается в чашки в очень малых количествах, поскольку, как считается, будучи весьма приятным на вкус, но очень крепким, в больших количествах негативно воздействует на здоровье, особенно тех, кто страдает сердечными заболеваниями. Я быстро рассказал советнику о нюансах данной кофейной церемонии, не забыв предупредить о том, что после завершения употребления кофе надо немного покачать в руке чашку, что будет означать «достаточно», и чашку у вас заберет прислуга.

Пока женщина разливала кофе, бедуин перехватил инициативу и завел разговор о политике. После изложения какой-либо сентенции из области международных отношений и развития ситуации на Ближнем Востоке он тут же просил советника прокомментировать сказанное им или высказать собственное мнение по тому или иному вопросу. Советник забыл о цели визита к бедуину и погрузился в обсуждение с ним ближневосточной ситуации. При этом полковник Владимир периодически с удивлением интересовался, откуда бедуин знает детали обсуждаемой темы и из каких источников черпает информацию. Бедуин же, небрежно кивнув головой в сторону транзисторного приемника, сказал, что «ознакамливается с точками зрения всех заинтересованных сторон, слушая радиостанции и друзей, и врагов». Я сам с большим любопытством выслушивал грамотные и логичные монологи бедуина и переводил с арабского на русский сказанное им советнику, а затем слова советника с изложением официальной позиции нашей страны с русского на арабский.

Вдруг в плавно текущую беседу вмешался наш шофер Абу Стыф, обративший мое внимание на то, что советник Владимир «злоупотребляет напитком», который снующие рядом женщины постоянно подливают в его чашку. Бедуин, услышав предупреждение шофера, также поинтересовался, «не навредит ли чрезмерная доза кофе здоровью советника». На это полковник Владимир бодро заявил, что «ему, сибиряку, не страшны никакие экзотические напитки!». Я перевел, и беседа потекла в прежнем русле. Однако время поджимало, правила приличия требовали откланяться. Что мы и сделали. Советник был в восторге от бедуина, как, впрочем, и бедуин от советника. Мы очень тепло попрощались с гостеприимным хозяином, так и не поинтересовавшись, что же он делает в расположении бригады.

Времени было достаточно, чтобы посетить батальоны, но полковник Владимир вдруг на полпути приказал шоферу поворачивать назад в штаб бригады. Я поначалу удивился, но, взглянув на сильно покрасневшее лицо советника, понял, что с ним что-то произошло. На вопрос, почему он изменил решение о посещении переднего края, Владимир небрежно ответил, что ему надо поработать с документами. Но я понимал, что причина в другом. Да и шофер, поначалу удивившийся изменению планов, взглянув на советника, сказал мне, что «с полковником что-то не так».

Вернувшись в штаб бригады, Владимир завалился на койку в нашем кабинете и признался мне, что у него заныло сердце и, судя по всему, резко подскочило давление. При этом он поначалу отверг мои предположения относительно причины недуга, заключавшейся в злоупотреблении кофе, и отказался от обращения к медикам, которые располагались неподалеку в отдельном кунге. Я сидел у койки лежащего с закрытыми глазами советника и не знал, что предпринять. Владимир открыл глаза и попросил меня, чтобы я никому не рассказывал о его «подвиге». К счастью, буквально минут через 20 в штаб бригады из поездки в артдивизион вернулся подполковник Василий К., советник предпенсионного возраста, специализировавшийся на артиллерийских вопросах, у которого всегда с собой была так называемая полевая аптечка. Он дал старшему советнику бригады каких-то сердечных пилюль, и тот постепенно ожил. Ни Владимир, ни я, разумеется, ни в тот раз, ни позже никому не рассказывали о причине недуга. Бедуинская экзотика оказалась не без подвоха!