Сергей Черных
Немецкий корабль стал на флоте притчей во языцех.
Фото Федерального архива Германии
Летом 1985 года наш эскадренный миноносец «Осмотрительный» находился в Балтийске – главной базе Балтийского флота. Командиром корабля у нас был тогда капитан 2 ранга Александр Иванович Бражник, опытный моряк, замечательный человек и отличный учитель для подчиненных.
Мы готовились к переходу на Дальний Восток. Стояли у 73-го причала недалеко от выхода на фарватер. С утра предстояло выйти в море на выполнение боевых упражнений. Ночью два портовых буксира приволокли какое-то судно и привязали его прямо у нас под кормой. При этом носовой швартовый конец этого «Летучего голландца» закрепили на причальный кнехт, на который был заведен наш кормовой швартовый конец. Утром выяснилось, что это старое немецкое судно, доставшееся по репарации Советскому Союзу сразу после войны. Оно давно выслужило срок эксплуатации, стояло где-то на базе отдела фондового имущества флота.
Но именно это судно выбрали киношники исполнить роль печально известного немецкого лайнера «Вильгельм Густлов», того самого, которого 30 января 1945 года в результате торпедной атаки потопил командир подводной лодки С-13 капитан 3 ранга Александр Маринеско, отправив на дно тысячи фашистов. Судно выкрасили в желтый цвет, нарисовали на форштевне свастику. На борту красовалось название лайнера. Утром мы рассмотрели черные подпалины на надстройках от «пожаров», красочно снятых кинооператорами на пленку. Видимо, съемки закончились только вчера.
С ненавистью взглянув на фашистский знак, подняли флаг и гюйс, сыграли «Учебную тревогу». Старпом капитан 3 ранга Виктор Ничипуренко поднялся на главный командный пункт (ГКП), включил трансляцию и дал команду: «Корабль экстренно к бою и походу приготовить!» Ветерок был отжимной, но не сильный, два-три метра в секунду. К концу приготовления корабля к выходу в море на наш причал прибыли швартовные команды с соседних кораблей, чтобы отдать наши концы. Ничто не предвещало никаких трудностей, но тут выяснилось: «умники», которые швартовали нос «фашиста», просто набросили носовой конец на кнехт на причале, а не продели сквозь наш огон (петля на конце швартового конца), поджали нос к причалу буксиром, обтянули конец как могли и закрепили «восьмеркой» на кнехт на борту судна. По окончании приготовления наш командир дал команду: «По местам стоять, со швартовов сниматься».
Дополнительные швартовые концы убрали быстро. Носовой швартовый конец отдали без проблем. А кормовой-то под «немецким» концом! Командир дал команду на секундочку скинуть носовой конец «немца», быстро отдать наш кормовой и обратно накинуть носовой швартовый конец «Псевдовильгельма» на кнехт. А тем временем наш нос мало-помалу покатился влево. Как только «на секундочку» сбросили носовой швартовый конец «фашиста» и отдали наш кормовой, нос «немца» тут же тоже пошел влево под влиянием отжимного ветра. Парусность у него была неслабая. Да и был он пустой, как барабан, судя по высоко находящейся ватерлинии. На бак (носовая часть палубы) киношного судна выскочил, по всей видимости, единственный присутствующий на борту «моряк» в спасательном жилете и замахал руками. И тут командир по громкой связи, по верхней палубе, дает команду: «На «Вильгельме», отдайте якорь!» Ответ не слышно, звук уносит ветер. Да и расстояние приличное; от крыла нашего ходового мостика до бака «фрица» больше сотни метров. Командир запрашивает: «Ют (кормовая часть палубы) – ГКП! Что он там отвечает?» Ответ с юта: «Он кричит: «Отдать якорь не могу! Он у нас деревянный». Пауза...
Секунды две-три командир осмысливает полученную информацию и понимает, что судно, стоящее по корме – бутафорское, предназначено отправиться на переплавку и на нем ничего нет, даже якоря. Потом, надо отдать должное Александру Ивановичу, он быстро приказывает опустить обе выдвижные движительные рулевые колонки (ВДРК) и прижать корабль на прежнее место к причалу. Надо объяснить, что эсминцы нашего проекта имели две ВДРК (одна в носовой части корабля, другая в кормовой). Это, по сути, два дополнительных винта, поворачивающихся под днищем на 360 градусов каждый и позволяющих развернуть корабль длиной 156 с лишним метров практически на месте или, как в данном случае, прижать к причалу нашу махину в 8 тыс. т как нечего делать. Через несколько минут встали на прежнее место. К счастью, за это время ветер стих почти до нуля.
Ошвартовались без заводки дополнительных концов. Вооружили трап, отправили на берег нашу швартовную команду, подали на киношное корыто бросательный конец, проводник и самый легкий полипропиленовый кончик 100 мм. Благо, с этой задачей единственный «немецкий» матрос хоть и с трудом, но справился, выбрал все веревки вручную и закрепил на баке, просто набросив огон на свободный кнехт. Работая нашим шпилем на юте самым малым, потихонечку подтянули нос бедолаги, отпорным крюком зацепили свисающий с борта швартовый конец «Вильгельма» и, наконец, набросили его на кнехт на причале, предварительно продев его через наш огон. Матрос с «Густлова» сбросил наш полипропилен, и мы быстро смотали его на нашем юте. В итоге снялись и через несколько минут вышли на полигон в Балтийском море для выполнения боевых упражнений.
Контрразведка даже от болезни спасает
На кораблях флота сотрудник особого отдела (особист) всегда дружил со штурманом. Дело в том, что штурманская рубка находилась, как правило, сразу за ГКП. И у штурмана всегда был кофейник, причем не пустой. В штурманской можно было покурить, если командир не очень строгий. Но великий смысл такого альянса был не в «покурить» или «кофе попить», а в том, что особисту в море надо было за командиром корабля приглядывать. И командир это прекрасно знал. А если присматривать в упор, командир скоро взвился бы и послал бы кого угодно и куда угодно, так как командир на корабле в море есть царь и бог.
А как же личный состав, спросите вы. Будьте спокойны. Каждый примерно десятый или пятнадцатый матрос являлся «помощником» особиста или, говоря попросту, осведомителем. Поэтому обо всем, что происходило «в низах», особист узнавал сразу.
Наш особист на гвардейском большом противолодочном корабле «Гремящий» был славным мужиком. Когда мы в 1981-м пошли на вторую по длительности боевую службу (264 дня) во всей эскадре Северного флота, он не откосил. Звали его Владимир Иванович Матвеев. Моряк, одним словом. После «Гремящего» я служил еще на двух кораблях и учился на офицерских классах в Ленинграде, прежде чем через восемь лет судьба опять свела нас с Владимиром Ивановичем. Получилось так, что мы жили в одном подъезде на Северной заставе в Североморске. Как положено, дружили семьями. Я был старпомом на большом десантном корабле БДК-55, а Владимир Иванович обслуживал нашу бригаду десантных кораблей Северного флота.
Как-то раз, когда я «сидел» в обеспечивающей смене старшим на борту, приходит ко мне вечером в гости на корабль Владимир Иванович и спрашивает:
– Сауна есть?
– Есть, – отвечаю, – а куда она денется?
– Заводи,– говорит,– попаримся.
А я чувствую себя неважно, как-то не очень хочется мокнуть в таком состоянии.
– Я, – говорю, – наверное, заболел.
– Ничего, – говорит, – сейчас я домой смотаюсь, эвкалиптовые веники, меда и малины привезу, включай свою жаровню, пускай греется. Сейчас мы тебя лечить будем.
И пошел на причал, сел в свою «восьмерку» и полетел домой за медом, вареньем и вениками. Я вызвал вестового, попросил навести порядок в сауне и включить ее на 90 градусов. Через 15 минут Владимир Иванович вернулся с двумя объемистыми лечебно-оздоровительными вениками и поставил на мой стол в каюте две 250-граммовые баночки: меда и малинового варенья. «Ну, сейчас вылечит», – подумал я и вызвал через рубку дежурного фельдшера с термометром. Померили температуру – 37,4.
– Ну, пошли, помолясь, – деловито обмолвился Владимир Иванович.
Несколько заходов в парилку, тщательная обработка двумя вениками сразу, контрастный душ, растирание довольно жесткой мочалкой сделали свое дело. Да и Владимир Иванович старался. Поддавал пару, капал в ковшик какие-то чудодейственные капли, перед тем как плеснуть водички на камни электрической печки, работал вениками, как зверь. Я почувствовал легкость в теле. Завернувшись в простыни, вернулись в каюту. Владимир Иванович попросил принести перечницу с черным перцем. Взяв пустой чайный стакан, закрепленный над умывальником, мой «доктор» вытряхнул в него содержимое перечницы, где-то с половину чайной ложки перца.
– Шило есть? – спрашивает.
– Конечно! – отвечаю.
– На два пальца плесни, больше не надо.
Плеснул, как было сказано. Развел водой из-под крана «по широте», то есть градусов 65–70. Прикрыл стакан ладонью, чтобы не грелся. Получилось чуть меньше полстакана. Перец осел на дне. Иваныч открыл баночки с вареньем и медом, дал мне чайную ложечку из принесенного стакана с чаем и строго приказал:
– Теперь размешай, и залпом! Не запивай, сначала медом, потом малиной закуси.
Я так и сделал. Сели пить чай. Курим, чай пьем, вполголоса беседуем о том о сем. Через пять минут меня прошибло потом.
Как только Иваныч откланялся, я принял горизонтальное положение и вроде бы сразу провалился в сон. Через какое-то время проснулся и не могу понять, где я. Смотрю на противоположную переборку, а она... оплавляется. Вот это номер! Свешиваю ноги с кровати и босиком добираюсь до стола. Голова чугунная. Включаю свет. Знаю, что ковровая дорожка в каюте малиновая, но сейчас она... зелено-фиолетовая. Мурашки побежали по коже. Первая мысль: «Может, спирт метиловый? Да нет, из этой бутылки кто только не «причащался». Да мы и меняли на складе технический этиловый спирт на питьевой, получая при этом не килограммы, а литры. (По приказу командующего флотом в килограмме спирта было 1250 миллилитров при температуре 20 градусов Цельсия.) Да и выпил-то граммов 100, не больше. Тогда что? Включаю связь с рубкой дежурного, опять прошу прислать ко мне фельдшера с термометром. Втыкаем градусник мне под мышку, ждем минуты две. Результаты смотрит фельдшер, мне не показывает и смывается из каюты. Через две минуты другой термометр торчит у меня под мышкой. Фельдшер вынимает его, и у него делаются круглыми глаза! Я выдергиваю у него из рук несложный прибор, смотрю и глазам не верю: 40,6. Не слабо. С трудом поднимаю глаза.
Буквально через две минуты приходит дежурный по кораблю, стучится и докладывает:
– Товарищ капитан 3 ранга. Командир корабля сказал, что будет через 10 минут. А вам предоставлено два выходных дня. Одевайтесь, за вами сейчас штабной «уазик» приедет и домой отвезет.
Кое-как одеваюсь, надеваю шинель, выхожу к трапу. Вахтенного у трапа вижу, как через пластиковый пакет. Холода не чувствую. Спускаюсь, сажусь в «уазик», через пять минут дома. Еле разделся. Жена просто испугалась. Добираюсь до кровати. Ложусь. Звонок в дверь. Иваныч принес анальгин. Посидел со мной, посочувствовал, пожелал выздоровления. Пошел домой. Через сутки я был в строю и выполнял свои служебные обязанности. Все-таки он меня вылечил!
Ловить крыс надо уметь
С момента постройки корабля на нем живут крысы. Чем питаются, когда корабль еще не заселен, одному богу известно. Но живут. Их присутствие ощущается по писку за переборками, по погрызенным овощам в провизионке, по вони, когда какая-нибудь из них отправляется в крысиный мир иной. Для борьбы с этим злом используются разные силки, сделанные из тонкой рыболовной лески или из первой струны от гитары, проводится регулярная дератизация. Дежурным по кораблю выдаются на ночь «воздушка» и пара десятков пулек для битья врага на камбузе. Для стимулирования ловли крыс командиром эпизодически объявляется:
– За сто пойманных крыс матросам и старшинам будет предоставлено десять суток отпуска плюс дорога. Офицеры и мичманы будут поощрены в индивидуальном порядке.
Учетом количества уничтоженных тварей занимался я, старший помощник командира большого десантного корабля. Учет велся по хвостам, то есть сдавались не тушки крыс, а хвостики от них. Приходит как-то матрос Худайбердыев, просит хвостики принять.
– Еле поймал, – говорит, – хитрые они очень!
Надеваю рабочие перчатки, беру хвосты. Что за дела, не пойму? Два хвоста гнутся, а три нет! Пригляделся: два от крыс, а три от свеклы. И почти не отличить.
– Все пять – незачет, – говорю.
– Как незачет?
– А вот так незачет! Крысы, они хитрые, сволочи.
Выбросил все в иллюминатор. И добавил:
– Не видать тебе, Худайбердыев, отпуска, как собственных ушей! Эксперимент вполне занимательный, но, к прискорбию, попытка не удалась.
Потому что не нужно даже пытаться надуть старпома!
комментарии(0)