Как мы политэкономию сдавали

В советское время сдача экзамена по гуманитарному предмету могла превратиться в целую спецоперацию. Фото РИА Новости

Насколько я знаю, сопромат для студентов-технарей был всегда самым сложным предметом. Есть даже расхожая фраза: «На отлично сопромат не знает никто!» Таким сопроматом для нас, гуманитариев, являлась (ныне почившая в бозе) наука политэкономия. А учитывая, что мы учились не где-нибудь, а в политучилище, можете представить, какое значение придавалось знанию этого предмета.

А теперь представьте курсантов четвертой группы роты почетного караула, которые из очередного караула отправляются сопровождать в последний путь новопреставленного военного вельможу. Безутешные родственники, как правило, начинали выяснение отношений прямо над телом безвременно усопшего, нисколько не стесняясь часовых-курсантов, воспринимая их как безмолвное ритуальное приложение типа венков. Казалось, щеки покойника покрывались румянцем стыда или гнева. Но родным в процессе выяснения отношений было уже не до новопреставленного. Они с яростью гладиаторов обличали друг друга в нелюбви и неуважении к покойному, позабыв о том, что привело их в этот скорбный зал. Грохотали громы, сверкали молнии, лились потоки грязи. Теперь я думаю, что только здоровый юношеский цинизм не позволял нам впадать от увиденного в депрессию и человеконенавистничество. Но физических сил это зрелище отнимало изрядно.

А были еще наряды по кухне, в которые приходилось заступать, едва сняв парадные кители и хромовые сапоги. Переоблачившись в вонючую «подменку» и чугунные яловые «дерьмоступы», с яростью набрасывались на гору осклизлой и мелкой картошки и гору грязной алюминиевой посуды. К вечеру следующего дня, сдав наряд, доползали до заветной койки, мучимые въевшимся в волосы и кожу тошнотворным запахом подгоревшего комбижира.

А между тем экзамен по политэкономии приближается с неотвратимостью локомотива. На самоподготовке ресницы смыкались как магнитные, разве что с помощью пальцев их можно было разъединить.

И вот он – экзамен! Вся группа пребывает в громкой панике. В течение двух недель по вышеперечисленным причинам самоподготовок не было. Есть, конечно, «золотая гвардия», которая идет первой и уверенно сдает зачеты и экзамены, принимая свежих экзаменаторов на себя. Но их-то всего человека три-четыре…

Когда неотвратимость группового завала стала очевидной, Шура Пенцаков по-шекспировски, но с прямотой одесского биндюжника поставил вопрос ребром: «Таки мы будем сдавать эту гребаную политэкономию или ну его на хрен этот отпуск?» Что в переводе на язык первоисточника звучит как «Ту би ор нот ту би?».

Абсурдность добровольного отказа от отпуска очевидна для всех. Значит, нужно сдавать. Понятно, что за оставшееся время выучить этот бред невозможно. Значит, нужно придумать способ, как сделать это без потерь для экзаменаторов и для экзаменуемых.

И вот вся группа думает думу. Способы предлагаются разные: от подсыпки пургена в бутылку из-под лимонада, который выставляется для экзаменаторов на стол, до организации подпольной радиосвязи. Увы, ни один из способов не давал стопроцентной гарантии. Во-первых, экзаменатор не замечен в любви к лимонаду. Во-вторых, для технической реализации шпионской радиоигры не хватит времени.

Решение пришло откуда не ждали. Идея, по сути, была революционной.

Дано: 1) Нас в группе 36 человек, билетов экзаменационных – 40. 2) За оставшееся время выучить все билеты невозможно, но один – реально.

Вопрос: Как вытянуть именно тот билет, на который знаешь ответ?

Решение: 1) С помощью индивидуального подхода к секретарю кафедры (блондинка в коротком мини) взять на время билеты и распечатать точные копии с них. 2) Каждый учит только один билет, который и будет отвечать.

Остались сущие мелочи: как заменить билет в конверте на свой, выученный? И как заменить четыре невостребованных билета на их дубликаты, чтобы не повторялись номера? Без этих мелочей вся авантюра накрывалась медным тазом.

Группа, мобилизовав все умственные способности, искала решение. И коллективный разум восторжествовал! Решение пришло из области карточного шулерства.

Выученный билетный дубликат засовывался в рукав кителя с внутренней стороны кисти левой руки. Курсант, четко подойдя к преподавателю и доложив, что такой-сякой прибыл, левой рукой берет конверт, тремя пальцами правой (мизинцем, безымянным и средним) залазит в конверт, а оставшимися двумя (большим и указательным) вытаскивает из рукава заготовленный билет (не доставая из конверта родной), громко называет его номер и идет готовиться.

В руках Шуры-одессита этот номер смотрелся элегантно. Оставалось и всем остальным достичь приемлемых результатов. Но это уже было из области достижимого. С этой целью была сформирована «приемочная» комиссия под председательством все того же Шуры и группы наиболее подготовленных товарищей, которая жестко (и даже жестоко) требовала филигранной ловкости рук. Ведь из-за неудачи одного могли погореть все. Так что все время до экзамена было посвящено отработке манипуляций с конвертом и билетом.

Хуже всех получалось у Сиротины, он же Сирота, он же Буратино. Сходство с последним придавал длинный нос и характерная походка, когда правая рука движется одновременно с правой ногой, а левая с левой. Хуже того, у Сироты предательски тряслись руки, а во время доклада он норовил дать петуха. Но терпение и труд все перетрут. Правда, терпения ареопагу явно не хватало, но это компенсировалось дружественными подзатыльниками.

В конце концов поставленная цель была достигнута. Группа демонстрировала высокое искусство манипуляции. А замену лишних билетиков было поручено провести дежурному по аудитории в тот момент, когда нужно будет убрать учебные пособия в конце экзамена.

И вот момент истины настал! Вперед пошли самые ловкие виртуозы манипуляций. Глядя, как они успешно сдали экзамен, остальные преисполнились уверенности в успехе.

Все, кроме несчастного Буратины. Чем ближе очередь, тем сильнее его сотрясала дрожь. Группа застыла в ожидании неизбежного: радость победы и позор поражения сосредоточились в одной паре рук.

Открылась дверь и Сиротина, деревянно промаршировав к столу комиссии и выпучив глаза, проорал уставную форму доклада, как древнее заклятие, вызывающее гром и молнию. Экзаменаторы втянули головы в плечи и прижались друг к другу. В этот момент Сирота мог делать что угодно: загипнотизированные его необычным подходом и душераздирающим воплем члены комиссии не могли отвести взгляда от его выпученных глазных яблок.

Но главное – руки его автоматически произвели все необходимые манипуляции. Когда он блестяще ответил на все вопросы билета, профессор, переведя дух, ворчливо спросил: «И зачем так было на нас орать, товарищ курсант? Вы отлично знаете билет». – «Это я от волнения», – скромно потупив взгляд, отвечал приемный сын папы Карло.

Профессор, старый коммунист, подводя итоги сдачи экзамена, признался, что никак не ожидал такой хорошей подготовки. Но, будучи человеком принципиальным, поставил-таки большинству группы отличные оценки, хотя это и было против его принципов. Четверки получили только те, кто не смог ответить на дополнительные вопросы. «Хорошее знание политэкономии для нас – дело чести», – заявил в ответном слове командир группы Шура-Одесский. Чем исторг у профессора скупую слезу.

Правда, легкое недоумение экзаменатора вызвала настойчивость дежурного по аудитории, буквально вырывавшего из его рук конверты с оставшимися билетами. Но здесь его внимание отвлекли любознательные курсанты из группы прикрытия.

Посыпались вопросы о преимуществах социалистической экономики перед капиталистической. Это был любимый конек профессора. Решительно вручив билеты дежурному, он взял под локти любознательных товарищей и быстрым шагом поволок их на кафедру, чтобы там, под святыми ликами основоположников, опираясь на графики и диаграммы «Политиздата», доказать неизбежность победы социалистической экономики во всем мире уже в 1990 году!

Шел 1983 год… Мы, конечно, были в достаточной степени скептики и прагматики. Но скажи тогда нам кто-нибудь, что произойдет в нашей стране в девяностые годы, никогда бы не поверили. Власти страны ловкостью рук превзошли величайших манипуляторов всех времен и народов. А никакой политэкономии в девяностые просто не стало. Тоже своего рода фокус. H