Аварийное всплытие

Для подводника каждое всплытие корабля – самое яркое и интенсивное ощущение. Фото с сайта www.mil.ru

Растворяясь в сгущающейся темноте, черная громадина корпуса субмарины медленно уходила в глубину. Солнечный морозный день, синее небо, шумы моря и ветра – все это осталось там, наверху, и теперь существовало лишь в воспоминаниях.

Стрелка глубиномера неспешно скользила вниз по циферблату. Что-то завораживающее, сладостно-тревожное было в этом неумолимом падении.

– Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина сто метров!

– Есть седьмой, – гулко, словно с того света, голосом старпома прохрипел центральный.

Сползание в бездну

Замечаний нет – это, конечно, сильно сказано. Если приступить к перечислению их всех, на это уйдет часа два, но толку не будет: о них и так все знают, так как в центральном посту происходит приблизительно то же самое.

Так же, как и у нас, еще с перископной глубины там начался дождик. Через изношенные сальники клапанов и забортной арматуры внутрь лодки неумолимо сочится вода. Интенсивность протечек с ростом наружного давления все возрастает. Нельзя сказать, что льет как из ведра, но боцман, сидящий на рулях глубины, предусмотрительно накинул на плечи плащ-палатку.

Шутка ли – идем на глубоководное погружение! Это своеобразный экзамен, который должна пройти каждая подводная лодка перед выходом на боевую службу. Необходимо погрузиться на предельную глубину и пройти там несколько часов полным ходом, совершая различные маневры и пристально наблюдая за поведением корабля. Затем надо успешно всплыть, что, как вы понимаете, тоже немаловажно.

К привычным звукам за бортом постепенно прибавляются новые. На глубине сто сорок метров корпус обжался и время от времени начал явственно потрескивать. Кое-где вода уже не капает, а стекает, журча вполне ощутимыми струями. Что поделаешь, кораблю почти тридцать лет, капитального ремонта не было давно, скорее всего никогда, а текущие и различные внеплановые – это обычное латание дыр!

Плавное сползание в бездну продолжается. Безмятежно журча, лениво переливается вода за бортом. Клацают, периодически открываясь-закрываясь, перепускные клапаны гидравлики. С глухим шипением перекладываются кормовые горизонтальные рули. Капают на голову и стекают за шиворот слезы выступившего на подволоке конденсата. Все буднично и спокойно. Ощущение уютного, сырого... склепа. Как обычно...

– Седьмой, глубина двести сорок метров, замечаний нет! – как и положено через каждые десять метров, продолжаю я монотонные доклады.

– Есть седьмой! – словно из другого измерения, хрипит через дребезжащий динамик центральный пост.

Аварийная тревога

В этот момент что-то звонко лопается и с металлическим раскатистым грохотом ударяет по корпусу. Ощущение, словно весомый кусок железа свалился с высоты в гулкий, вибрирующий трюм. Осмотрев отсек, я докладываю в центральный пост.

Реакция центрального на этот раз озадачивает. Ее попросту нет. Центральный молчит! Повторяю доклад – результат тот же! Внутренне напрягшись и мигом вспотев, я начинаю готовиться к худшему.

И предчувствия меня не обманули. Неожиданно напряженная тишина разрывается оглушительным трезвоном колоколов громкого боя. Через секунду оживает и «Каштан»:

– Аварийная тревога! Поступление воды в пятый отсек! Аварийное всплытие!

Тягучие мгновения тишины...

– Три электромотора полный вперед! Боцман! Кормовые рули на всплытие! Держать дифферент пятнадцать градусов на корму... Пятый, доложить обстановку! – разносятся по трансляции резкие, словно пулеметные очереди, лаконично-лающие слова команд.

Я физически ощущаю, как шевелятся на голове в секунду намокшие волосы. И надпочечники вбрасывают в кровь все новые и новые порции адреналина.

– Этого еще не хватало...

Загудели, запели надрывно три главных гребных электродвигателя, забурлила, заклокотала взбаламученная винтами вода за кормой. Задрожал, поблек в плафонах и без того неяркий свет. Оглушающие, раздирающие душу звуки аварийной тревоги, резко смолкнув, все еще звучат в ушах.

Глубина двести пятьдесят метров! Но стрелка глубиномера не думает останавливаться и продолжает движение вниз...

На предельной глубине

– Продуть цистерны главного балласта! – В голосе командира ни нотки паники! Это меня несколько обнадеживает. И хотя продувать балласт на такой глубине – бессмысленное занятие, но впоследствии я понял, чем руководствовался командир, принимая такое решение. Лучше уж израсходовать весь запас ВВД, используя последний шанс, чем сгинуть в пучине с его полным запасом.

Вот с реактивным ревом воздух высокого давления врывается в балластные цистерны. Упругие струи пытаются вытеснить наружу тонны балластной воды, что на такой глубине сделать весьма непросто: противодействие водяного столба очень сильно снижает эффективность работы сжатого воздуха. По железу корпуса, по трубам ВВД, скрежеща и натужно гудя, пробегают волны зубодробительной вибрации.

Воздух, ранее закачанный мощными компрессорами в десятки высокопрочных баллонов и хранящийся там до сей поры, истошно ревя, выполняет свою нелегкую работу. Сейчас все зависит только от того, что в данный момент совершается быстрее – продувается балласт или аварийный отсек наполняется забортной водой. Наша надежда на спасение в том, чтобы все же быстрее продувался балласт!

Все взгляды прикованы к зеленоватому циферблату: стрелка глубиномера остановилась возле отметки двести восемьдесят (предельная глубина!) и, чуть подрагивая, замерла в раздумье...

Корпус продолжает противно потрескивать, журчит стекающая с подволока в тазы и банки забортная вода. Новый хлесткий удар где-то по правому борту! Снова что-то пружинисто отрывается и, громыхая по железу, падает в узкое пространство между корпусами.

Волна парализующего холода пробегает от пяток до макушки, когтистой лапой сжимает грудь, на лбу выступает ледяная испарина. Липкое, ползучее чувство осознания обреченности и совершенной беспомощности холодным обручем сдавливает горло и грудь. С той мерзкой детальной отчетливостью, с какой, возможно, перед глазами умирающего проносится вся его жизнь, мне мысленно представляется вся кошмарная картина разворачивающейся катастрофы.

Там, в пятом, в нескольких метрах от меня, произошло что-то непоправимое. Под чудовищным давлением с оглушающим шипением и свистом в отсек врывается тугая, твердая, как железный прут, ледяная струя. Сокрушая все, она сбивает с ног и калечит людей, оказавшихся у нее на пути. Натыкаясь на непреодолимые препятствия, она разбивается в пыль, заполняя отсек густым промозглым туманом. И с каждой секундой лодка стремительно тяжелеет и тяжелеет, принимая в себя все новые и новые тонны воды!

– Что дальше? Видит бог, ничего хорошего...

За считаные минуты пятый будет затоплен полностью. Теоретически лодка еще может всплыть с одним затопленным отсеком. А практически... и с такой глубины... Затопив пятый, через несколько минут море неминуемо вломится и сюда: межотсечные переборки не рассчитаны на такое давление. Как глупо вот так погибать – не видя врага в лицо и не имея ни единой возможности противодействовать обстоятельствам!

Там, наверху, за железной скорлупой корпуса, за четвертькилометровой толщей воды сейчас еще светит зимнее солнце. В высоком небе плывут ватные облака, упругий ветер срывает пенные барашки с игривых волн. И воздух – морозный, свежий! Еще дальше, за невнятным горизонтом, – скалистый берег в кружеве прибоя, переливающийся по сопкам теплыми огоньками вечерний город. Беззаботные люди, спешащие по своим делам, знакомые запахи, милые звуки... Жизнь – такая желанная и далекая!

Неужели прямо сейчас раздастся оглушительный хлопок, море с металлическим скрежетом сомнет эту тонкую переборку, отделяющую свет от тьмы, и свинцовой тяжестью ворвется сюда? И никуда не убежать, не спрятаться! И вдруг сразу все кончится?! И навсегда?! И никто никогда не узнает, что здесь произошло, какие мысли в последнее мгновение проносились в моей голове...

Нервно, чуть заметно подрагивая, стрелка глубиномера замерла в раздумье – куда податься на отметке двести восемьдесят метров. Хрупкий, едва установившийся баланс может быть в любую секунду нарушен. В какую сторону качнется этот роковой маятник?

Из последних сил

Где-то под ногами в сырой щели неглубокого трюма натужно гудят три линии вала, вращая на полных оборотах винты. Там, в корме, за дейдвудными втулками водонепроницаемой переборки, за границами прочного корпуса, в тишине и холоде вечного мрака они сейчас из последних сил молотят черную воду, выталкивая нашу жалкую скорлупу из губительных объятий глубины.

Словно в театре перед началом спектакля, все тускнеют и тускнеют в плафонах на подволоке лампы накаливания. Постепенно их цвет превращается из ярко-желтого в чуть красноватый, а на зигзаги спиралей уже совсем не больно смотреть. В отсеке становится еще сумрачнее и как бы даже прохладнее.

Вся энергия запасенного в аккумуляторах электричества идет сейчас прямым ходом на самое главное – на питание прожорливых электродвигателей. До отсеков доходят лишь жалкие ее остатки. Работающие на полных оборотах электромоторы гигантскими насосами вытягивают из аккумуляторных батарей сотни и тысячи ампер столь дефицитного здесь, на глубине, электричества.

Вся эта искрящаяся раскаленная лава всасывается, втискивается в проводящие жилы силовых кабелей и проносится по бортовым кабельтрассам через всю подводную лодку. Стиснутые по окружности раскаленными обмотками статоров, бешено вращаются массивные якоря-роторы мощных электромоторов. Они жадно поглощают это раскаленное и живительное для них пойло.

Адским жаром пышет железо вокруг. Пронзительно и надсадно воют вентиляторы. Но весь этот ад, вся эта жизнь и борьба существует где-то там, далеко. У нас же в седьмом по-прежнему тихо, промозгло и сумрачно.

Стрелка глубиномера продолжает мелко подрагивать, вибрируя вместе с железом корпуса. Я смотрю на ее трепетный танец и, словно магическое заклинание, бормочу под нос:

– Давай... Давай... Давай...

И тут словно благая весть снизошла на меня. Я вдруг ощутил, что душа моя как бы встрепенулась и тело непроизвольно подалось вверх. Какими-то потаенными фибрами души я уловил переломный момент, робкое движение качнувшегося в нашу пользу маятника. И хотя стрелка глубиномера подрагивала все на тех же двухстах восьмидесяти метрах и даже вроде бы еще опустилась, но я уже знал, что мы всплываем и скоро окажемся на поверхности!

Подтверждение этого не заставило себя ждать. Воздушный пузырек в дугообразной, изогнутой выпукло вверх стеклянной трубке дифферентометра нехотя качнулся влево и медленно пополз... пополз... Градус... два... три... пять!

Путь наверх

– Ура!!! Всплываем! – раздался за моей спиной чей-то истошный крик и тут же осекся, словно в страхе, что может вспугнуть этот едва забрезживший шанс.

– Двести восемьдесят... Двести семьдесят пять...

Глубина уменьшается! Всплываем! Но почему так медленно?.. Балласт продут, электромоторы натужно воют на предельных оборотах, а лодку как будто кто-то держит за хвост!

Но вот поехало, понеслось:

– Глубина двести семьдесят... двести шестьдесят... двести сорок... двести...

Пройдя определенный рубеж, разогнавшись и получив инерцию подъема, лодка начинает буквально взлетать. Сжатый воздух в ЦГБ с уменьшением забортного давления расширился, выдавил из цистерн остатки воды, что еще больше увеличило скорость подъема. Глубиномер работает уже в режиме вентилятора. Стрелка несется в обратном направлении, и за ней не уследить.

– ...Сто восемьдесят... сто пятьдесят... сто...

Палуба вздымается, стремительно растет дифферент на корму! Десять... пятнадцать... двадцать пять градусов... тридцать! Это же предел!!!

Словно на скоростном лифте нас увлекает наверх. Ноги в коленях непроизвольно подгибаются, наваливается сила тяжести.

И вот подводная лодка пробкой вылетает на поверхность!

Как потом рассказывали очевидцы, повидавшие всякое, зрелище было достойно лучших голливудских фильмов. Представьте: стальной снаряд весом в две с половиной тысячи тонн и длиной под сотню метров на скорости хорошо разогнавшегося экспресса, увлекая за собой тонны глубинной воды, выскакивает из моря – и в клубах пара и пены, вновь обрушивается брюхом в пучину! Поистине незабываемое зрелище!

Жалко, что мне не довелось запечатлеть это снаружи. Но зато я имел счастье в полной мере прочувствовать все прелести нашего всплытия изнутри.

Мне удалось испытать радость и стремительного взлета, и не менее стремительного падения. От которого я, кстати, до сих пор храню вполне ощутимую отметину на своем черепе. Когда я состарюсь и полысею, она станет видна всем, и я буду с гордостью носить ее как боевую рану, полученную на службе Отечеству.