Чем пахнет казарма

Армейская казарма используется как инструмент воспитания военнослужащих «через коллектив», когда все нацелены на выполнение одной задачи. Фото РИА Новости

Первые месяцы курсантской жизни вспоминаются через самые примитивные ощущения и чувства: прежде чем научился видеть и различать, я обонял и осязал. Но все-таки «эволюционировал», продираясь сквозь частокол чужих и собственных угловатостей, сбивая нежные розовые пятки, приговоренные на четыре года к пребыванию сапогах, пробивая стриженой головой завесу действительности, пахнущую потом и отрыжкой, чесноком и фекалиями, салом и гуталином, хлоркой и ружейным маслом.

ВДЫХАЯ ЧЕРЕЗ НОС

Первые запахи:

– от строя («красив в строю, силен в бою»);

– от казармы (которая для нас, новобранцев, как внушал начальник политотдела училища, – второй дом);

– от спортгородка, этой «сокопотовыжималки», на которой от бронзовых старшекурсников услышал: «Милый, здоровье надо не укреплять, а беречь»);

– от пропахшей дымом палатки полевой кухни в которой мы прожили первый месяц, сбиваясь в селедочно-консервное братство, перетягивая чужое одеяло на себя, увертываясь от дождевых капель, падающих сквозь дырявый брезент, вздрагивая от химерных сновидений, одним глазом высматривая впотьмах свои вещи, сложенные «по правилам» в ногах деревянных нар, чтобы твои деньги, документы и часы «Победа» (память о любимом деде Тихоне) не «сделали ноги»;

– от еженедельной помывки в бане, где, оказывается, важно «задом не поворачиваться», иначе новые портянки иногда исчезают, и тогда можешь, по словам старшины «жаловаться в ООН, а глядя соседа, понимаешь, что ему еще тяжелее, чем тебе, в очках с «пуленепробиваемыми» стеклами (как медкомиссию прошел, непонятно), поминутно запотевающих;

– от казарменного туалета, совмещенного с двумя рядами железных умывальников, который вопреки усилиям сотен курсантов содержался, как правило, в чистоте, но порой чугунные напольные унитазы начинают вдруг возвращать на поверхность содержимое;

– от курсантской столовой… Впрочем, об этом – отдельное слово, связанное с извлечением из особого ящика памяти отдельных запахов и ощущений.→

ПЛАЦ И СТОЛОВАЯ

Столовую, согласно распорядку дня, мы посещали строем, трижды в день. Каждая рота – свой мир, свой старшина, свое место построения на плацу. Иногда строй шагал с песней, реже – молча, чеканя шаг. Песен в репертуаре было с десяток, их разучивали на строевых тренировках.

Поначалу многое в этом ритуале казалось диким, глупым и ненужным. Почему, построившись в отведенном месте, часто приходилось выстаивать по 10–15 минут, ожидая какого-то курсанта? Зачем его ждать и искать: жрать захочет – сам прибежит... В такие минуты подмывало сказать старшине, что семеро одного не ждут. Но в армии – ждут, и даже чересчур, в ущерб времени, отводимому на «прием пищи».

Очевидно, в этом проявлялось воспитание «через коллектив». Шла ломка через колено, но не тебя конкретно, а всех разом.

Непонятным казалось требование выходить на построения с начищенными сапогами. Зачем? Чтобы в столовой запах ваксы поглощал дыхание горячих щей? (300 человек в батальоне, 600 сапог в свежем гуталине заваливают с улицы в теплую столовую… Правда, на первом курсе на это мало кто обращал внимание: очень есть хотелось.) К тому же никак не хотелось верить, что можно прожить сутки, капитально выложившись физически и «приняв пищу» всего три раза.

Приближаться к пониманию, что если ты не станешь съедать, что дают, другой еды уже не будет, хоть ты тресни от голода и обиды, – приходилось тяжко и муторно, сглатывая досадный комок, зажимая ущемленное самолюбие, выдавливая юношеский максимализм, несовместимый с погонами.

В столовой каждому курсанту и сержанту было определено «место под солнцем». Рассаживались по отделениям, занимая свой кусок длинной лавки за десятиместным деревянным столом. За каждым столом командовал сержант, следивший за девяткой курсантов, которые, в свою очередь, наблюдали за действиями «вожака».

Садились и вставали почти синхронно, по общей команде старшины. Команды были строго уставными: «Рота, садись!» и «Рота, встать!» Времени в промежутке хватало. К тому же училище – не войска, где, как рассказывали, «духам» приходилось выходить из столовой, неся хлеб и кашу в пригоршне.

ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА

Еда и столовая утварь (чугунные «тараны» с супом и кашей, железные кружки с компотом, тяжеленный чайник с якобы чаем, два черпака-разводных, алюминиевые ложки и вилки, хлеб, нарезанный по норме на человека) сервировались заблаговременно, в период «заготовки пищи», юрким суточным нарядом, лихо справлявшимся с массой предусмотренных распорядком задач.

После рассадки по лавкам за каждым столом поднимался курсант, назначенный сержантом. В обязанности «раздатчика пищи» входило удовлетворение непомерных потребностей восседавших за столом едоков. Тут важно было иметь исправный глазомер и чувство меры, в противном случае раздатчик рисковал за 15–20 минут нажить себе недругов надолго. Хлеб и сахар брали самостоятельно.

Сливочное масло, выдавленное в форме большой таблетки, выдавалось на завтрак. Курсанты, чей рост составлял 190 сантиметров и выше, получали дополнительную пайку масла. В нашем батальоне такие были, но друзей у них не было. Несчастные люди, они винили во всем сливочное масло.

На первом курсе съедалось все или почти все, даже пресловутое «первое блюдо», которое на последующих курсах многими игнорировалось: то ли из-за качества «средней паршивости», то ли из-за поверья о добавляемом в щи броме или иных таинственных ингредиентах.

КОЗЫ И БАРАНЫ

Впрочем, бром был не помехой для их скорострельных встреч с молоденькими официантками (они появились в курсантской столовой через год) в полюбившихся многим здешних подвалах, среди сухих пайков и мокрых кошачьих лужиц. Такие свидания нередко приводили к болезненным последствиям, однако изредка свидания в подземном полумраке перерастали в светлое, но ускоренное бракосочетание.

Специфика училища – Высшего политического, находившегося (пусть на расстоянии в 700 верст) не только в поле зрения политуправления, но даже и Старой площади (то есть ЦК КПСС в лице всемогущего отдела административных органов) – накладывала заметный отпечаток. Примерно через год-полтора после начала «эксперимента» от услуг официанток училищу пришлось решительно отказаться. Вместе с милыми барышнями испарилось возбуждавшее неокрепшую психику ароматное облако («Красная Москва», «Сигнатюр», «Может быть…»). Мораль проста: не заводи коз в огород. Если, конечно, хочешь, чтобы в твоем огороде все цвело и «перло».

Но вернемся к «нашим баранам». На втором курсе вместе с появлением в столовой официанток произошли и существенные изменения в интерьере. Обжитые «рабоче-крестьянские» десятиместные столы с длинными лавками командование заменило легкими столиками на четыре-пять персон. Столы накрывались белыми скатертями с прозрачной клеенкой, появились ножи и чайные ложки, приборы для специй и салфетки. Все это было призвано облагородить мужавшие и грубевшие курсантские души.

Ножей на каждого не хватало (может, так было задумано), обычно на столе их было один-два. Сделав бутерброд с маслом, курсант передавал нож соседу. Сливочное масло было крепко замороженным, так что нож приходилось опускать в стакан с горячим чаем либо прикладывать к чайнику. Не дождавшиеся ножа тоже не впадали в уныние: лихо управлялись с маслом черенком вилки или ложки.

МАСЛО СЪЕЛИ – ДЕНЬ ПРОШЕЛ

Мой сосед за столом Виталий подходил к приготовлению своего бутерброда нешаблонно: сооружал на одном из флангов хлебного куска нечто вроде окопного бруствера. Поглощался такой армейский «сэндвич» с конца, противоположного брустверу, на который постепенно наезжали круглые глаза Виталика под толстенными стеклами очков. Цель достигнута – масляный вал под носом. Довольный собою хозяин бутерброда выполняет заключительную серию челюстно-лицевых движений. Все, кончено. Жизнь удалась!

Среди нас были так называемые диетчики. Эти молодые люди «страдали желудком», постепенно зарабатывая ярчайший цветок из букета армейских профессиональных заболеваний – гастрит. Не торопясь, впрочем, породниться с язвой – верной спутницей офицерского корпуса, – они регулярно получали в столовой пищу, приготовленную отдельно. Впрочем, нередко их рацион отличался от общего лишь добавлением в кашу топленого масла или маргарина.

Со сливочным маслом связано и другое воспоминание. Когда мы были на первом курсе, выпускники с четвертого курса торжественно передавали нам в столовой тарелки со своим маслом (горками сложенные машинные «таблетки»). Происходило это за 100 дней до выпуска.

В тот день нам не верилось, что пройдет несколько лет и, отсчитав по календарю «100 дней» до нашего долгожданного выпуска, мы тоже порадуем маслом желудки первокурсников, обращавших к нам свои вылупленные глазищи, полные признательности. Крепитесь, мужики, доживете и вы до своего звездного часа…

Кстати, отсчитывали время курсанты каждый по-своему.

Одни перечеркивали крестиками дни-цифры в карманном календарике, отчего он быстро принимал вид замысловатых фигур и линий. Другие высчитывали точное количество суток до очередного (зимнего или летнего) отпуска. Третьи, внезапно открыв в себе тягу к скрупулезной статистике, ухитрялись переводить оставшиеся недели и месяцы в часы и минуты. Были и такие, кто вел счет времени по еще не съеденным кубикам масла.

ИГРА В ЯЩИК

С прожитыми неделями дело обстояло куда конкретнее. По заведенному кем-то и когда-то армейскому правилу каждое воскресенье за завтраком на столе появлялись яйца. Сваренные вкрутую, по два экземпляра на душу населения. Так что подсчитывать недели в училище можно было и с завязанными глазами: нащупал на столе два яйца, знай – неделя на исходе.

Но вот после того, как яйца съедены (схаваны), повязку с глаз лучше было все-таки снять. Потому что начиналась новая шкала отсчета: традиционный воскресный кросс в нижнем парке (3000 метров). Либо марш-бросок (6000 метров) во всей амуниции, с оружием и противогазом по лесополосе. Либо наводивший тоску зеленую «спортивный праздник» с поднятием тяжестей (гиревое двоеборье). Либо армейская эстафета на училищном стадионе, где роль эстафетной палочки исполнял тяжелый деревянный ящик из-под боеприпасов, плотно набитый песком (не землей, а снаружи заколоченный гвоздями, чтобы песок не высыпался. Такая вот игра в ящик.

Жизнь протекала по Маяковскому: «Мускул свой, дыхание и тело – тренируй с пользой для военного дела!» Так или примерно так у каждого советского курсанта начинался путь к лейтенантским звездам. Когда же это все закончится, думал каждый, мысленно представляя, что уж через четыре года наконец-то вздохнем и заживем.

И невдомек было, что тогда для тебя все только и начнется. А твоя офицерская жизнь: сложенная не из гранита и стали, а сотканная из человеческих желаний, плоти и крови, будет подвергнута жестким испытаниям на долгие десятилетия и на большие расстояния, на сильные чувства и звенящие, как серебряные струны, нервы.