Максим Кустов
Командир батальона морской пехоты Черноморского флота Герой Советского Союза майор Николай Беляков зачитывает приказ личному составу. 1944 год. Фото с сайта www.goskatalog.ru
В воспоминаниях ветеранов нет единства мнений по множеству вопросов. Например, очень по-разному оценивают участники Великой Отечественной роль Сталина в войне, необходимость существования замполитов, те или иные образцы отечественного и ленд-лизовского оружия и военной техники и многое другое. Но ветераны с поразительным единодушием утверждают, что такой беды, как дедовщина, Красная армия и Красный флот ни до войны, ни во время нее, ни после – в 40–50-е годы – не знали. Не было такого явления ни в каком роде войск.
«МЫ ДРУГ ДРУГА ПРИКРЫВАЛИ»
Вот что вспоминают фронтовики. Василий Иванович Путинцев (сайт «Я помню») начал воевать минометчиком под Ленинградом:
«Определили в минометную батарею, там и получил боевое крещение. Воевали на 120-мм полковом миномете. Учился прямо на огневых позициях, у старших товарищей. Ведь в минометной батарее меня сразу наводчиком не поставят, первым номером тоже не смогу, поначалу просто подносил мины. Прибывшее пополнение обучали «старички». Что знали, прошли, чему сам научился, то им и рассказываешь. Я сам учился у «стариков», потом передавал свой опыт».
Владимир Моисеевич Местер в конце 1944 года прибыл в воюющий под Будапештом штурмовой авиаполк из школы воздушных стрелков в Троицке практически неподготовленным: «В этой школе я пробыл меньше месяца, из которых десять дней мы были на сельхозработах в Казахстане, а десять – по картинке изучали пулемет ШКАС. Самих пулеметов не было, не говоря уже о стрельбах».
Перед первым боевым вылетом ему сказали: «Вот тебе пулемет. Он в чехле. Его не трогай! Сиди и смотри по сторонам». Видимо, не в первый раз приходили в полк стрелки, из пулемета не стрелявшие, изучавшие его лишь теоретически.
После этого началась настоящая подготовка. «Ребята помогли пулемет освоить – это было в их же интересах. Ведь мы друг друга прикрывали». Мысль отнестись к неопытному новичку по принципу «вешайся, череп бестолковый», похоже, ребятам и в голову не приходила.
Эпоха была другая. Как-то не принято было у солдат и матросов ссылаться на длительность службы как основание для унижения и «припахивания» товарищей, только начавших служить.
«НАМ ОЧЕНЬ АКТИВНО ПОМОГАЛИ «СТАРИКИ»
Сергей Николаевич Афонский в первый свой бой пошел в 1945 году под Кенигсбергом в составе мотострелкового полка: «В этом полку деды были по 50 лет. Равнялись мы на тех, кто уже отвоевал год, приобрел опыт. Они нас оберегали, воинским хитростям всяким учили. Пробежал немножко – ложись. Полежал немножко – пошел дальше. У меня быстро личный инстинкт самосохранения выработался».
Виктор Михайлович Синайский вспоминал о том, как до войны готовили стрелков-радистов для службы на бомбардировщиках:
«Нам очень активно помогали «старики», которые заботились о нас, называли нас желторотиками и всячески обучали военной премудрости. Например, когда мы приехали в гарнизон и попали впервые в наряд, надо было мыть пол в казарме. В спальне было 120 коек. Это была не комната, а громадный зал. Мы, естественно, взяли ведра, тряпки – нас было 12 человек – разлили по полу воду и стали тряпками что-то там делать. Пришли «старики», засмеялись: «Эх вы, желторотики, так вы будете до вечера мыть».
Позвали несколько человек – пришло четверо или пятеро. Взяли швабры, встали в ряд и погнали воду. И треть зала вымыли за 10–15 минут. «Вот как надо!» – сказали «старики».
Так же и к боевой подготовке молодых воинов относились:
«Помогали они нам и при обучении стрельбе. Стреляли мы кое-как. Вначале было очень сложно, потому что пулемет при стрельбе вело. И устранять задержки было трудно. Пулемет ШКАС был скорострельный, но у него 48 типов задержек. Часть из них устранимые, часть – неустранимые.
И вот однажды, когда мы в оружейной палате разбирали и собирали пулеметы и учились устранять задержки, пришел старшина, отвоевавший в Финляндии и списанный по ранению. Зашел посмотреть, как мы учимся. С усмешкой посмотрел, как мы возимся с пулеметами, и сказал: «Ну, куда вам. Так, как вы работаете, с одного захода вас собьет истребитель». – «Почему?» – «Вы же с задержкой возитесь сколько!» – «А как надо?» – «Надо мгновенно задержку устранить. Иначе вы безоружны». – «Ну покажи нам, как надо». – «Делайте задержку, дайте пулемет и завяжите глаза». Раз-два – и задержка была устранена. Вот так нас учили «старики».
Дмитрий Тимофеевич Кирячек воевал на самоходной артиллерийской установке СУ-152:
«Отношения были самые хорошие, дружественные. Каждый всегда приходил на выручку. Видишь – кто-то не успевает что-то делать, значит – помогаешь ему. Мне, допустим, помогали снаряды таскать и загружать. Что такое дедовщина, об этом мы и слыхом не слыхали».
ДЕВЯТЬ ГАВРИКОВ И БОЦМАН-ЛАТЫШ
Валентин Дмитриевич Рычков вспоминает:
«Мы, курсанты первого курса Тихоокеанского высшего военно-морского училища, были направлены на морскую практику на корабли Амурской флотии. Всех нас расписали по кораблям, и часть моего класса (это примерно шесть-семь человек) направили на монитор «Сунь Ятсен»… Корабль был очень хорошо, добротно построен, содержался отлично, а подготовка у экипажа была великолепная. Дело в том, что перед войной матросы на этом мониторе служили уже по пять лет. Казалось бы, можно увольняться, а тут грянула война, которая длилась еще четыре года. Итого – девять лет срочной службы. Матросы были высочайшего класса подготовки. Мы, курсанты, были моложе их, и они относились к нам... Никакой дедовщины и в помине не было».
Спустя несколько десятилетий такое показалось бы ненаучной фантастикой.
Краснофлотцу Александру Андреевичу Шевчуку довелось в 1940 году после учебного батальона начать службу на сторожевике «Вирсайтис» из состава флота Латвии, ставшем боевым кораблем советского Балтийского флота:
«Купцы» приходят и уводят хлопцев – кого куда. Треть учебного батальона ушла на береговые батареи, что южнее Либавы стоят (мы их строили по ночам). Потом пришел черед и нам: «Здравствуйте! Я мичман Бумберс. Я пришел вас пригласить служить… Как это? Совместно с латышскими моряками». Высокий, крупнолицый, не нашего покроя шинель, пуговицы от плеча к поясу – клином…И попадаем мы, девять славянских гавриков, в волосатые руки рыжего боцмана».
Отношение к молодым матросам – вполне товарищеское. Старшие учат молодых и работают вместе на неприятной работе – например на погрузке угля. Мысль припахать молодых, поскольку «дедушка свое отпахал», никому в голову не приходит.
«Пошел, пошел, Иванов! Березкин, не сачкуй! В яму, в яму угольную не угодите!» – шумит Петя Акентьев, машинист-одессит. Тут же, возле ямы, крутится юлой рассеянно-озабоченный механик Киртс (копия импресарио из кинофильма «Цирк»).
– Ой, салага, на кого ты похож? – смеется мой старшой Смирнов.
– А ты? – парирую я. – Точь-в-точь абиссинский негус!
Не упоминает Александр Шевчук ни о каких проблемах и в отношениях с продолжившими службу на сторожевике «Вирсайтис» латышскими моряками. Перед увольнением на берег салажат латыш Бумберс проводит срочный языковой ликбез, обучая самому необходимому для моряка в такой ситуации: «Девушка по-латышски – «мэйтэнэ». «Эс юс милу» – это значит «я вас люблю».
САЛАЖОНОК ПРИБЫЛ
Могли новички в части стать объектом шуток, это случалось. И шутки могли быть не самыми умными и добрыми. Наум Соломонович Кравец вспоминает:
«В свой 15-й разведывательный (авиационный) полк Балтийского флота я прибыл в январе 1944 года… Увидел такую картину: возле топящейся буржуйки сидят матросы, что-то пьют, закусывают, громко разговаривают, смеются. Стоит тяжелый дух: сушатся портянки. Я вошел и остановился на последней ступеньке. Стою, и даже не знаю, кого и что спросить. Кто-то обратил внимание: «А! Салажонок прибыл!»
Один из матросов встает, в руке держит кружку. Подносит ее мне и говорит: «Пей!» Я понял, что это приказ и надо пить. Я сделал два-три глотка с мороза, не поняв, что это за жидкость, и захлебнулся. Другой матрос хитро мне сует граненый стакан. Я думал, что это вода, еще хлебнул – это было то же самое пойло крепостью не ниже 80 градусов. И я прямо со ступеньки упал на пол.
Кто-то орет: «Братцы, он же помрет, лейте на него воду!» А я ничего не могу сказать – перехватило дыхание. Оттянули мне нижнюю челюсть и из чайника начали заливать воду. Наконец я вздохнул. Чернобай, как потом я узнал, говорит: «Ну, ничего – матрос получится». Когда я очухался, меня отвели в уголочек на нары, говорят: «Ладно, прописался». И я потерял сознание».
Но после этой глупой шутки ее организаторам пришлось позаботиться, чтобы она не имела неприятных последствий:
«Когда я утром открыл глаза, увидел, что лежу укрытый. Повернул голову – стеллаж в виде столика, харчи лежат, прикрытые тарелкой, чай. Я потянулся, попил чаю, у меня перед глазами все поплыло, и я опять отрубился. И так я три дня не мог выйти из запоя! Кушать я не мог, а как попью – так меня развозит. Они вечером приходят, пытаются меня привести в чувство, накормить, ставят на ноги, а я пьяный падаю. Ребята потом в шутку мне завидовали: один раз выпил и в кайфе три дня.
Надо сказать, что документы мои они сдали, получили на меня обмундирование. Когда их спрашивали, где прибывший специалист, они говорили, что ушел оформляться. На третий день слышу разговор: «Если мы его сегодня в строй не поставим, то начальство разберется, в чем дело, и тогда будет беда». Чернобай, который был старшим, мне говорит: «Ты сегодня пойдешь в строй». – «Я не могу стоять». – «Ничего, мы тебя будем держать». Вышли на построение, они меня держат».
Для шутников и их жертвы эта история закончилась благополучно.
«И БОЛЬШЕ НАС НИКТО НЕ ТРОГАЛ»
Иногда, впрочем, какие-то попытки установить свои порядки в небоевых частях имели место. Так, например, Александр Иванович Косых (сайт «Я помню»), будущий танкист, столкнулся, в учебной части в начале 1945 года с ситуацией, когда его и других молодых солдат 1927 года рождения обижали те, кто был старше всего на год.
Очень уж там плохо кормили: «Полк учебный – две с половиной тысячи! И все ищут поесть! Только когда пойдем в наряд на кухню, сами и наедимся. Или друг иногда вечером котелок принесет. Вот такие условия».
В той же части «парни 1926 года были – все что-то крали, отнимали». Но долго это безобразие не продлилось. И навело порядок вовсе не начальство: «Прибыли фронтовики. С орденами, хотя тоже 1926, 1925 года. Все прекратилось. В землянке они появились, одного вора поймали – на шею ему петлю, подняли его и чуть не повесили. Всё! И нас больше никто, младшего состава, не трогал».
Такое «саморегулирование» отношений без участия начальства в ту эпоху было характерно не только для военных. Писатель-фронтовик Виктор Петрович Астафьев по личным воспоминаниям описывал жизнь в общежитии будущих железнодорожников в войну:
«Бывший зэк попробовал было навести свои порядки, но его зажали в углу коридора и так хорошо «побеседовали» с ним, что он два дня лежал, укрывшись с головой одеялом. Собратья по жилью приносили и молча клали на тумбочку его хлебную пайку. Выздоровев, парень сразу сделался хорошим и более, как ныне принято говорить у блатных, права нам качать не пытался».
А вот что Астафьев писал о послевоенной рыболовецкой бригаде:
«Если какая нечисть затесывалась в бригаду, намереваясь взять ее блатным нахрапом, заразить ленью, картами, воровством, его били смертным боем… И он или приспосабливался к укладу жизни, или отбывал из поселка».
Но постепенно готовность силой противостоять нечисти, блатному нахрапу и в армии, и на гражданке утрачивалась. Тогда и стала расцветать вместе с другими негативными явлениями пресловутая дедовщина.
комментарии(0)