Владимир Добрин
Непросто уловить момент, когда воспитуемые-курсанты становятся воспитателями-офицерами. Фото с сайта www.mil.ru
СССР, 1970-е годы, Военный институт иностранных языков (ВИИЯ). После первых лагерных сборов курсанты-новобранцы возвращались в Москву, на Волочаевскую улицу.
Жизнь здесь во многом походила на ту, какую они вели в лагере. С той разницей, что спали уже не в палатках, а в комнатах, бегали кроссы не по лесам, а по городским улицам, занимались в хорошо оборудованных аудиториях.
УТРО МОЛОДОГО ДРАГОМАНА
Здесь не звучали сигналы трубы: подъем и отбой проходили по команде дежурного по курсу. Старшекурсники рассказывали, что когда-то в каждом спальном помещении над дверью висел репродуктор, осуществлявший побудку. И сразу за голосовой командой «подъем» шла трансляция текста на иностранном языке, изучаемом обитателями данной комнаты.
Это был эксперимент по погружению в нужную языковую среду при первых же проблесках сознания. Но затея провалилась с треском, причем с буквальным. Невыспавшиеся курсанты хватали стоявшие под рукой сапоги и швыряли их в репродуктор. Расстояние было небольшое, и хрупкое говорящее устройство тут же разлеталось вдребезги.
Поначалу репродукторы меняли, но утреннее метание сапог приобрело массовый характер и превратилось в состязание, похожее на то, что издавна существует в Финляндии. Правда, там сапоги бросали на дальность, а в ВИИЯ – на меткость. Покупать новые репродукторы было дорого и, главное, бессмысленно. Поэтому от ноу-хау отказались.
В будни за подъемом следовал трехкилометровый кросс по безлюдным улочкам микрорайона. Летом – с голым торсом, в холодное время – в гимнастерке, теплом нижнем белье и в шапке. И всегда в тяжелых сапогах.
По возвращении – водные процедуры в комнатах для умывания. Самая дальняя из них предназначалась для первокурсников, и они частенько лезли на чужую территорию, поближе. Но законные хозяева быстро их выпроваживали.
ЛЕКАРСТВО ОТ ЛЮБВИ
Затем утренний осмотр, завтрак и построение, на котором начальник каждого курса сообщал о предстоящих делах, объявлял благодарности и взыскания, а кого-то поздравлял с днем рождения. При этом весело добавлял: «А с невестой пока подождем!» Эту мысль внушали постоянно в течение первых трех лет обучения, пока курсанты, в том числе женатые, жили в институте.
Не раз звучало предупреждение: «Прежде чем любиться с девушкой, узнай, получила ли она паспорт». В противном случае влюбленному грозили неприятности, включая статью за сексуальные отношения с лицом, не достигшим 16-летнего возраста. Дело в том, что некоторые юные особы, а иногда и их мамаши использовали законодательство в целях захомутать в мужья и зятья перспективного, но беспечного юношу.
После построения все шли на занятия. Они были предельно интенсивными, и физподготовка, так осточертевшая всем в лагере, уже воспринималось с удовольствием. Она разгружала голову и была единственной дисциплиной, напоминавшей курсантам розовое детство. К тому же вели ее именитые наставники.
Один из них – Анатолий Киров, трехкратный чемпион СССР по греко-римской борьбе, серебряный призер чемпионата Европы и бронзовый призер чемпионата мира. Другой – Владимир Пономарев, не один год игравший за футбольную сборную страны. Для желающих в институте действовала секция карате под руководством Тадеуша Касьянова, обучавшего этому боевому искусству актеров советского блокбастера «Пираты ХХ века».
В те времена карате в Советском Союзе было под запретом, но на курсантов ВИИЯ он не распространялся. Правда, до практических занятий допускались лишь те, кто был готов к карате физически и морально.
КЕРЛИНГ С ПОЛКОВНИКОМ, ДУШЕГУБКА С ГЕНЕРАЛОМ
После занятий все шли на обед, а вернувшись, вновь расходились по классам. Начиналась так называемая самоподготовка – в обиходе сампо, то есть штудирование учебников и конспектов. Заниматься в присутствии болтливых одногруппников, перебрасывающихся шуточками и репликами, было нелегко. Зато это учило сосредотачиваться и управлять вниманием.
Иногда перед сампо проводилась уборка помещений, заключавшаяся в подметании и натирании полов. В таких случаях прапорщик-завхоз радостно сообщал курсантам:
– Так, ребятки! Мастичку я развел, щеточки приготовил! Вы уж расстарайтесь сегодня! Замначфака придет смотреть!
И ребятки, засучив рукава и брезгливо морщась, втирали в дореволюционный паркет вонючую красно-оранжевую субстанцию.
Иногда строгий заместитель начальника факультета приходил до окончания натирки. И тогда она напоминала модный нынче керлинг: грузный полковник, подобно скользящему по льду камню, неторопливо двигался по коридору, а у его ног, перемещаясь, работали швабрами курсанты.
Самоподготовка продолжалась до ужина, и покидать ее разрешалось лишь на короткое время, чтобы покурить или сходить в туалет. Это тоже развлекало. В курилке можно было услышать и обсудить новости, а в туалете – посмеяться над помпезными заголовками советских газет, прилепленными к стенкам кабинок.
Для кого-то веселой туалетной шуткой считалось сунуть под дверь кабинки зажженную газету с целью выкурить засидевшегося посетителя. Вреда от пламени не было, даже когда горящую газету бросали сверху. Но однажды в закрытой кабинке оказался начальник соседнего факультета, генерал. Произошел большой конфуз.
НОЧНАЯ ЖИЗНЬ
В конце учебно-трудового дня курсанты выходили на вечернюю прогулку. Во время нее полагалось петь незатейливые строевые песни, изрядно всем надоевшие. Но когда мероприятием командовал сержант Иванцов, в прошлом студент театрального вуза, курсанты с удовольствием горланили свежий киношный шлягер «Маруся от счастья слезы льет».
В десять вечера они возвращались в многокомнатную казарму, совершали водные процедуры, а спустя еще полчаса звучала команда «отбой». И вот тут-то для многих наступало самое интересное время суток, когда курсанты могли заняться тем, чем им хотелось. Исходя из имеющихся возможностей, конечно. За волочаевскими днями следовали незабываемые волочаевские ночи.
В поисках особо острых ощущений убегали в город. Однако ночных самоходчиков было немного, и число их постоянно сокращалось по причине исключения из института. Поэтому большинство любителей ночной жизни предпочитало развлекаться на месте, то есть в ВИИЯ. Хотя и это могло испортить послужной список.
Если кого-то застукивали за распитием спиртного, виновный попадал на гаупвахту и одновременно – в число невыездных за рубеж, на год-другой. Повторная поимка заканчивалась прощанием с ВИИЯ и отъездом на срочную службу в глубинку в звании рядового.
И все же, несмотря на это, многие не могли спать положенные восемь часов. И после команды «отбой» тут же, как под гипнозом, шли развлекаться. Одни упражнялись на перекладине, другие доделывали «домашнее» задание, третьи ворковали с подругами по телефону.
Но основная и наиболее жизнелюбивая часть полуночников желала провести несколько часов в неформальной, свободной обстановке, в которой нет ни командиров, ни начальников, ни построений, ни занятий.
Спальные помещения покидали в галифе и белых нижних рубашках. На ногах – тапочки, пригодные для быстрого и бесшумного бега в случае визита начальства. При поимке в таком виде можно было сказать, что ты просто выходил в туалет и теперь возвращаешься в койку.
Расхаживать в кальсонах даже ночью считалось дурным тоном. Третьекурсники сразу отучали от этого первогодков, презрительно бросая им: «Как в Рио-де-Жанейро? В белых штанах?» или «Как Чарнота по Парижу!»
Выходя из комнат, кто-то приветствовал друг друга возгласом: «Кому не спится в ночь глухую?» В ответ звучало короткое «эхо», после чего все расходились по намеченным местам. В основном устраивались в учебных классах, каптерках и ленинских комнатах. Там все шло по одному сценарию. На свет извлекались банки с растворимым кофе, стаканы, кружки, кипятильники, сигареты. И начинался оживленный треп обо всем подряд.
В каждом классе стоял магнитофон, на котором днем крутили иностранные тексты, а ночью – Высоцкого, Визбора, Окуджаву и модных зарубежных исполнителей. В ленкомнатах смотрели телевизор – в основном эстрадные и спортивные программы. В каптерках, расположенных в глубине коридоров, смаковали вино или пиво и негромко пели под гитару. В общем, если абстрагироваться от нижних рубашек и тапочек, обстановка повсюду напоминала бары или клубы по интересам.
НОЧНОЙ ДОЗОР
Начальство прекрасно знало о ночной жизни курсантов и боролось с ней по мере сил. Дежурный по институту не в состоянии был уследить за огромным числом полуночников. Поэтому на каждом факультете назначался проверяющий офицер, чаще всего подполковник, который следил за порядком в вечернее и ночное время, а иногда и на рассвете.
Курсанты называли его «нападающий». Стоило ему появиться в расположении факультета или на подступах к нему, дневальный свободной смены срочно оповещал бдящих в ночи. Те тут же прятали запрещенные напитки и стремительно уходили по заранее намеченным маршрутам. Если «нападающий» проявлял проворство и пытался перехватить нарушителей, те выключали освещение и разбегались во тьме, похожие в белых рубашках на пугливые привидения.
Не успевших раствориться во мраке отлавливали в тупиках и пустующих помещениях, за шторами, дверьми и даже в шкафах. Был случай, когда один из пойманных очень артистично прикинулся сомнамбулой, но его быстро раскололи, пригрозив комиссовать по здоровью.
Не желая попадать на карандаш, курсанты спасались от ночного дозора со всех ног, рискуя сломать в темноте шею. Однажды курсанты проснулись от сильнейшего удара в стену, точнее, в толстую деревянную перегородку, покрытую штукатуркой и краской. Все были уверены, что какой-то здоровенный идиот с разбега и со всей дури отработал прием карате ногой, обутой в сапог.
Но на следующее утро один из курсантов оказался с перебинтованной головой, которой, как выяснилось, он и влетел в стену, убегая от проверяющего. Начальникам он сказал, что ходил ночью в туалет и споткнулся в темноте о ступеньку. Перегородка и голова успешно выдержали испытание. Но в тот же день завхоз повесил в том месте лампочку.
НОЧНОЙ ОХОТНИК
Наибольшую опасность для бодрствующих в ночи представлял подполковник и начальник курса по прозвищу Вилли. Неизвестно, кем он работал до ВИИЯ, но его легко было представить в роли изощренного опера или бывалого фронтового разведчика. Он считался самым результативным «нападающим» и проводил свои рейды настолько хитро и непредсказуемо, что полуночники сами шли к нему в руки – поодиночке и целыми группами.
Прирожденный охотник, спокойный и терпеливый, Вилли бесшумно перемещался по темным коридорам, появляясь именно там, где его не ждали. Казалось, он умел проходить сквозь стены. И если от остальных загонщиков курсанты легко ускользали, от Вилли – очень редко.
Он безошибочно предугадывал маневр жертвы, мог подолгу сидеть в засаде, поджидая, когда спрятавшиеся от него курсанты начнут вылезать из убежищ, уверенные, что обвели «нападающего» вокруг пальца. Но в нужный момент Вилли с широкой улыбкой выходил им навстречу, извлекал из кармана потрепанный блокнот и пополнял его очередными фамилиями.
Крупная добыча обычно ждала его у телефона, по которому курсанты ночью звонили подругам. Аппарат висел у входа на факультет, и, когда в дверях вдруг появлялся «нападающий», любовное воркование прерывалось. Звонившего и ожидавших своей очереди словно сдувало ветром. И лишь телефонная трубка оставалась болтаться на проводе, продолжая что-то говорить.
Те, кому «нападающий» преграждал путь, устремлялись в туалет и набивались в тесные кабинки по пять человек в каждую. В них было тесно и душно, ноги норовили соскользнуть в унитаз, однако полуночники держались как могли, ожидая ухода «нападающего».
Но Вилли никогда не уходил. С блокнотом в руке он усаживался на ножную ванну и издевательски обращался к туалетным сидельцам:
– Ну что, голубчики, попались? Выходите, не мучайтесь. Все равно всех перепишу.
Курсанты не сдавались. Тогда Вилли смотрел на часы и предупреждал:
– Минута промедления – неделя без увольнения. Время пошло.
Маяться в выходные в институте никто не хотел, и двери кабинок одна за другой начинали открываться. Нарушители покорно выстраивались в очередь на запись. Однако через сутки они вновь бесстрашно шли «в ночное».
