Владимир Добрин
В советские времена окраины города Фрунзе активно застраивались типовыми пятиэтажками, но авиаторам и переводчикам приходилось жить в помещении бывшей конюшни. Фото РИА Новости
Военные переводчики, трудившиеся в столице Советской Киргизи городе Фрунзе (ныне Бишкек), поначалу селились в офицерском общежитии. Оно располагалось в центре города, по соседству со штабом учебного центра для иностранцев, и представляло собой длинное и весьма унылое одноэтажное строение.
Говорили, что в 1920-е годы, во время Гражданской войны, здесь размещалась конюшня. Позднее на лошадях воевать перестали и стойла переоборудовали в жилье для военных авиаторов и переводчиков.
УТРО ДРАГОМАНА
На входе в бывшую конюшню дремала пожилая консьержка, а в ее комнатенке на стеллажах громоздились десятки чемоданов. Это была камера хранения и ресепшен одновременно. По «холлу» и коридору бродили переводчики – лейтенанты и капитаны.
Их военные рубашки были расстегнуты, галстуки отсутствовали или болтались на заколке. Помимо питомцев Военного института иностранных языков (ВИИЯ) среди них были выпускники МГИМО и различных языковых вузов, призванные на два года в армию. Из комнат доносились громкие голоса, смех и музыка. Пахло спиртным и табачным дымом.
Интерьер в комнатах был однообразным. Вдоль стен – застеленные кровати, стулья и тумбочки. В центре – круглый стол, на нем графин с водой и граненые стаканы. В углу – платяной шкаф.
Жизнь в этих апартаментах также не баловала разнообразием. По утрам отвратительно дребезжал будильник, отключаемый ударом ладони по кнопке. Кто-то сразу закуривал, наполняя комнату дымом. Кто-то хватал со стола графин и, запрокинув голову, вливал в себя живительную влагу. Кто-то нараспев, словно творя молитву, начинал материться по поводу необходимости идти на работу.
Но идти все же приходилось. Незадолго до выхода в общагу возвращались любители ночных похождений: бледные, с кругами под глазами, но бодрые и в чудесном расположении духа. Живописуя свои приключения, они спешно смывали следы губной помады, надевали форму и вместе со всеми бежали к автобусу.
НЕ СТРАШЕН СОН, ДА БЕЗЖАЛОСТЕН ТОК
Устный перевод лекций по шесть часов кряду полезен для овладения языком, но чрезвычайно утомителен. Особенно после бурно проведенной ночи. В этом случае его можно сравнить с пыткой средней тяжести.
Главное в такой ситуации – не заснуть в процессе перевода. Ради этого приходилось стоять или ходить, потому что стоило переводчику присесть, как веки его склеивались, и преподавателю приходилось будить его громким покашливанием или тычком указки в бок.
Многое зависело и от темы занятий. С пилотами боевых самолетов и вертолетов работать было трудно, но интересно. А вот с электромеханиками – нудновато. Для них в аудитории вывешивались обширные, сверхнасыщенные схемы, и разбираться в них человеку гуманитарной профессии было скучно.
А если преподаватель еще и оказывался флегматиком, ситуация осложнялась до предела. Один неторопливый апатичный подполковник усыплял и аудиторию, и переводчика не хуже матерого гипнотизера. Я неизменно подпадал под его чары, даже когда приходил на занятия прекрасно выспавшимся.
Стоило подполковнику открыть рот, как на меня накатывала неодолимая сонливость. Преподаватель медленно водил указкой по схеме и монотонно бубнил: «Ток идет, идет, идет, идет… тут сопротивление… дальше идет, идет, идет, идет… здесь реле… дальше идет, идет… трансформатор… идет, идет, идет…»
Схема была огромная, во всю стену, и истязание длилось часами. Я изо всех боролся со сном, но ничего не получалось. Голос лектора действовал неотвратимо и безотказно. Напрасно я старался держать глаза открытыми, ходил, тряс головой и больно щипал себя за руки. Ничего не помогало.
А стоило хоть на секунду прислониться к стене или сесть на стул, все мои усилия летели прахом: глаза сами собой слипались и вместо перевода шло сонное бормотание. Подполковник громким голосом возвращал меня к реальности и лекция продолжалась.
Я с нетерпением ждал перерыва, чтобы хоть на несколько минут забыться крепким сном. Но звенел звонок, преподаватель умолкал и магия прекращалась. Сонливость моя улетучивалась как по волшебству. Хотелось бегать, прыгать, петь и танцевать.
Но как только лекция возобновлялась, морок вновь окутывал меня с головы до ног. Порой аудитория состояла всего из двух-трех человек, и тогда преподаватель расслаблялся. Словно в полусне, он говорил еще медленнее, чем обычно, при этом периодически закрывал глаза и поклевывал носом.
В такие моменты я уже не находил в себе сил к сопротивлению и немедленно отключался. Слушатели деликатно молчали. Тут преподаватель вскидывал голову, похлопывал меня по спине, и занятия возобновлялись. И ток все шел, шел, шел…
ПАЛАТА ДЛЯ БУЙНЫХ И КЕЛЬИ ДЛЯ ТИХИХ
После работы многие отправлялись в Дом офицеров, стоявший неподалеку от общаги. В нем размещались библиотека, кинотеатр и небольшое уютное кафе – самое посещаемое место в здании. Переводчики называли его казино, хотя азартные игры там не велись.
Там пили пиво, сухое вино и шампанское. На некоторых столиках можно было увидеть бутылки с минералкой, которую почему-то наливали понемногу, выпивали залпом и сразу набрасывались на еду. В тару из-под «Нарзана» или «Ессентуков» буфетчица наливала водку и по-тихому продавала ее проверенным клиентам.
К вечеру, после веселых прогулок по городу, переводчики собирались в общаге. Комната № 6, прозванная, понятно, «палатой», была самой просторной, и там устраивались массовые посиделки. Это был как бы клуб при гостинице.
Сидели и не только на стульях, но и на кроватях, тумбочках и подоконниках. Самое удивительное, что в палате числились и постоянные жильцы. Как они там спали, непонятно, потому что до глубокой ночи, а порой и до рассвета молодые здоровые переводяги обычно резались в преферанс, чествовали очередного именинника или травили байки. Подавляющее большинство из них курило, и к утру на стеклянном подносе посреди стола высилась гора зловонных окурков.
Так жили молодые переводчики. В первые дни после получки они питались в ресторанах, затем в кафе и, наконец, в пельменных, да к тому же в долг.
Переводчики постарше, не нашедшие себе пристанища в городе, жили тихо, в маленьких двухместных комнатках, где с аккуратностью заскорузлых холостяков вели «домашнее хозяйство»: чайнички, плиточки, сковородочки и кастрюльки.
В свободное время они подолгу колдовали со своей утварью, готовя обед и ужин. А по вечерам с наслаждением пили по-особому заваренный чай с вареньем, медом или сгущенкой. Где-то далеко у них были жены и дети, никогда не приезжавшие к ним в Киргизию. Сами они, давно привыкнув к такой жизни, терпеливо ждали пенсии, чтобы вернуться наконец домой.
ФРУНЗЕНСКИЙ БАЗАР
В выходные дни молодые обитатели общаги просыпались не раньше 10 утра. Сидя в постелях и прихлебывая пиво, они со смехом вспоминали события прошедшего дня и смотрели по телевизору развлекательные программы. После чего большой компанией шли на самый богатый местный рынок.
Он располагался в центре города и был переполнен всякой вкуснятиной. Ароматные дыни, от небольших шарообразных «колхозниц» до пудовых «торпед», лежали навалом повсюду. На вяленую дыню в виде слипшихся желто-коричневых ломтиков никто даже не смотрел.
С конца лета и до поздней осени здесь продавались свежие арбузы, абрикосы, персики, груши, сливы. Виноград, черный, синий, красный, зеленый, розовый и янтарно-желтый, можно было купить круглый год: летом – с ветки, зимой – слегка подвяленный.
Ряды сухофруктов тянулись на десятки метров. Кучи инжира, чернослива, урюка, прозрачной кураги, кайсы и разноцветного изюма переливались в лучах солнца. Порой горы товара закрывали продавца. Все это выглядело упоительно в сравнении с полупустыми прилавками магазинов.
В мясных рядах лежали ощипанные и потрошеные гуси, утки, куры, индейки. Тушки кроликов были без шкурок, но с мохнатыми кончиками лап, чтобы покупатель видел, что это не кошка. Здесь же висели освежеванные бараньи туши. Свинина продавалась в обособленном павильоне в углу рынка, и ее тоже было немало.
Здесь торговали и экзотической снедью. Мы не понимали, зачем на рынке на каждом шагу лежат большие мотки тонкой проволоки в белой изоляции. Мы полагали, что ее выносят с какого-то местного предприятия, чтобы подвязывать заборы садовых участков и отягощенные плодами ветви деревьев.
Но это оказалась всем известная ныне фунчоза. В то время ее еще не знали в европейской России. Это восхитительное дальневосточное кушанье, особенно в горячем виде, пришлось нам по вкусу. И когда мы угощали им кого-то в Москве, гости воровали друг у друга «прозрачную лапшу» прямо из тарелок, каким бы богатым ни был стол.
Но чаще всего переводчики ходили на рынок за удивительной, великолепной закуской – корейской капустой и морковью, которые они успели распробовать и теперь закупали в невероятных объемах.
Вернувшись с рынка, они вываливали корейскую закуску на подносы, перемежая ее классическими солеными огурцами, помидорами и мочеными яблоками. На отдельных тарелках раскладывали мясо, сыр и лепешки. Бутылки помещались в ведра с ледяной горной водой, и начинался коллективный воскресный обед.
НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Каждую ночь в общаге что-то случалось. Иногда приводили или приносили «тело», то и дело роняя его в коридоре. Разбуженные ворчали: «Бухой ведет бухого!» Но бывало, что пьяненького приводил его трезвый начальник, не желавший, чтобы подчиненный попался на глаза дежурному полковнику.
Однажды общагу заволокло дымом, послышались крики, и постояльцы в исподнем стали выбегать в коридор. Кинулись искать очаг пожара – и в одной из комнат обнаружили тлеющий матрац, а на нем спящего переводчика. Он лежал навытяжку, с закрытыми глазами, весь окутанный дымом, словно жароупорный йог. Парень не проснулся, даже когда его на матраце выносили из комнаты. И лишь громко и внятно произнес: «Так держать!»
Однажды моему приятелю Максиму нужно было выспаться в тишине перед очень ответственной работой, и он попросил у консьержки ключ от свободной комнаты. Та исполнила его просьбу, но живший в том номере переводчик досрочно вернулся из командировки и принялся среди ночи стучать в запертую дверь.
Максим не знал, что это хозяин, и открывать не стал. Он вновь уснул и очнулся лишь когда его настойчивый коллега забрался в комнату через форточку. За свой южный, почти итальянский темперамент парень носил прозвище Петруччо. И сейчас, оправдывая его, он тащил за собой через форточку подружку.
Девушка была крупная, и трещавшая рама грозила рассыпаться вместе со стеклами. Петруччо попытался открыть окно, но оно оказалось заколочено. Ночные пришельцы не замечали в темноте Максима, а он спросонья не мог решить, как ему быть: подать голос или притвориться спящим.
С помощью кавалера девице все же удалось протиснуться в форточку, и она пропищала:
– Там кто-то лежит…
Максим не стал отзываться.
Петруччо озадаченно пробормотал:
– Точно… Откуда он тут взялся?
– А ты говорил, никого нет, – тихо вздохнула девушка.
Максим лежал лицом к стене и молчал. Ему было страшно неудобно, но идти было некуда, и он надеялся, что пара ретируется. Однако Петруччо решительно объявил:
– Да и хрен с ним! Он в лоскуты. В хлам. Даже не проснулся. Пошли!
И влюбленные устроились в противоположном углу комнаты. Максиму казалось, что этот кошмар не кончится никогда. Он проклинал себя, что не закрыл на ночь форточку и не подал голос, когда девица лезла в окно. Тогда она наверняка убралась бы, а теперь было поздно.
Оставалось надеяться, что Петруччо устал с дороги и скоро уснет, но не тут-то было. А когда силы его наконец иссякли, комната наполнилась таким богатырским храпом, что уснуть стало еще сложнее. Максим забылся лишь на рассвете, когда веселая пара, как нечистая сила, убралась из комнаты через окно.
