Юрий Юдин
|
|
Гусар и поэт Денис Давыдов был популярен и у британских союзников России. Мэтью Дюбург. Денис Давыдов. Раскрашенная гравюра по оригиналу Александра Орловского. 1814. Британский музей, Лондон |
Как и почти всякое острое словцо, это высказывание не совсем справедливо. Денис Давыдов был и бравый генерал, и незаурядный поэт. Абсолютно свой в той плеяде, которую мы называем пушкинской, хотя зачинателями ее были Батюшков и Жуковский.
Вообще говоря, многие русские поэты долго ли коротко находились на военной службе, а большинству пришлось и повоевать. Державин, Батюшков, Грибоедов, Боратынский, Лермонтов, Фет, Гумилев, Николай Тихонов, Вагинов, Багрицкий, Луговской, Тарковский, Твардовский, Слуцкий, Самойлов, Юрий Кузнецов – вот имена только первой величины.
Но Давыдов и в этом ряду уникальная фигура: ни у кого нет таких военных заслуг. Участник семи кампаний, прославился партизанскими рейдами в 1812 году, дослужился до генерал-лейтенанта, стал прототипом героя «Войны и мира».
Вот самое знаменитое стихотворение Давыдова, квинтэссенция его поэтической манеры. Мы приведем его почти целиком, исключая последнюю строфу, которая повторяет первую:
Я люблю кровавый бой,/ Я рожден для службы царской!/ Сабля, водка, конь гусарской,/ С вами век мне золотой!/ Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской!
За тебя на черта рад,/ Наша матушка Россия!/ Пусть французишки гнилые/ К нам пожалуют назад!/ За тебя на черта рад,/ Наша матушка Россия!/
Станем, братцы, вечно жить/ Вкруг огней, под шалашами/ Днем – рубиться молодцами,/ Вечерком – горелку пить!/ Станем, братцы, вечно жить/ Вкруг огней, под шалашами!
О, как страшно смерть встречать/ На постели господином,/ Ждать конца под балхадином/ И всечасно умирать!/ О, как страшно смерть встречать/ На постели господином!
То ли дело средь мечей:/ Там о славе лишь мечтаешь,/ Смерти в когти попадаешь,/ И не думая о ней! То ли дело средь мечей:/ Там о славе лишь мечтаешь!
1. Давыдов был не только кадровым, но и потомственным офицером: старшим сыном командира Полтавского легкоконного полка. Сам поэт писал о себе:
«Денис Давыдов родился… в год смерти Дениса Дидерота… Оба сии Денисы обратили на себя внимание земляков своих бог знает за какие услуги на словесном поприще!.. Давыдов не искал авторского имени, и как приобрел оное – сам того не знает. Большая часть стихов его пахнет биваком. Они были писаны на привалах, на дневках, между двух дежурств, между двух сражений, между двух войн; это пробные почерки пера, чинимого для писания рапортов начальникам, приказаний подкомандующим… Мир и спокойствие – и о Давыдове нет слуха, его как бы нет на свете; но повеет войною – и он уже тут, торчит среди битв, как казачья пика».
2–3. Виталий Киселев пишет:
«Его родная тетка, Мария Денисовна, от первого брака имела сына Александра Каховского, любимого адъютанта Суворова, а от второго брака – Алексея Петровича Ермолова, знаменитого российского генерала. Лев же Денисович, его дядя, был женат на племяннице Потемкина, в первом своем браке Раевской. Так что родственные связи будущего поэта и гусара были весьма обширными.
Но его язык оказался врагом его. В 1803 году он написал басню, в которой были такие строки: «Коль ты имеешь право управлять,/ Так мы имеем право спотыкаться/ И можем иногда, споткнувшись – как же быть,/ – Твое величество об камень расшибить». Молодой император хорошо запомнил эту плохо замаскированную угрозу и не простил поэта.
Давыдов был переведен из гвардии в Белогорский гусарский полк, и до конца царствования Александра I его старались обходить чинами и наградами...
Но Давыдов был блестящим офицером, так что в 1814 году ему были вынуждены присвоить звание генерала после того, как его часть наголову разбила пехотную бригаду французов.
Все в порядке? Как бы не так! После войны Давыдов живет в Москве, и однажды из Главного штаба приходит приказ о том, что генеральское звание ему присвоили по ошибке.
Взбешенный Давыдов примчался к Вяземскому и с порога начал кричать: «Штабные недоноски, низкопоклонники, трусы в угоду плешивому идолу лишают меня доброго имени!» Они стали пить водку, вскоре Давыдов заснул на диване...
Вскоре Давыдов подал жалобу, и после длинного разбирательства генеральский чин ему вернули. В Главном штабе объяснили, что перепутали его с другим Давыдовым».
4. Другой рассказ о том же эпизоде:
«После войны 1812 года у Давыдова начались неприятности. Вначале его отправили командовать драгунской бригадой, которая стояла под Киевом. Как всякий гусар, Давыдов драгун презирал. Затем ему сообщили, что чин генерал-майора ему присвоен по ошибке, и он полковник. И в довершение всего полковника Давыдова переводят служить в Орловскую губернию командиром конно-егерской бригады.
Это стало последней каплей, так как он должен был лишиться своих гусарских усов. Егерям усы не полагались. Он написал письмо царю, что выполнить приказ не может из-за усов.
Давыдов ждал отставки и опалы, но император, когда ему докладывали, был в хорошем расположении духа: «Ну что ж! Пусть остается гусаром» – и назначил Давыдова в гусарский полк с возвращением чина генерал-майора».
4–5. Из «Старой записной книжки» Петра Вяземского:
«Давыдов спрашивал однажды князя К***, знатока и практика в этом деле, отчего вечером охотнее пьешь вино, нежели днем? «Вечером как-то грустнее», – отвечал князь с меланхолическим выражением в лице. Давыдов находил что-то особенно поэтическое в этом ответе.
Давыдов уверял, что, когда Растопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рома, сказал: «Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все – пьяницы».
6. «Давыдов об одном генерале, который на море угодил в ужасный шторм, сказал: «Бедняжка, что он должен был выстрадать! Он, который боится воды, как огня».
7. Юрий Лотман пишет:
«Когда гусары Давыдова впервые показались в русских деревнях, в тылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что мундиры (и французские и русские в золотом шитье) были для крестьян одинаково чужими, и они приняли гусар за французов.
«Тогда, – пишет Давыдов, – я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях, и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ св. Николая и заговорил с ними языком народным...» Только в таком виде (армяки, борода, икона), а главное – не говоря по-французски (что тоже было запрещено гусарам-партизанам), отряд Давыдова начал быстро обрастать крестьянами, и это послужило сигналом к народной войне».
8. Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю Багратиону и сказал: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить».
Багратион отвечал: «Неприятель на носу? На чьем? Если на вашем, так он близко, а коли на моем, так мы успеем еще отобедать».
9. Вячеслав Пьецух пишет в трактате «Уроки родной истории»:
«Наполеон Бонапарт… был как раз из той категории деятелей, для которых жизнь человеческая – это плюнуть и растереть. Вроде бы французский дворянин, хотя и темного итальянского происхождения, не совсем твердо выговаривавший по-французски, представитель просвещенной нации, соотечественник Мольера и наследник идей энциклопедистов, а на поверку вышло, что обыкновенный варвар и злодей вроде Алариха, разорившего вечный Рим.
Как же не варвар и не злодей, если он дотла сжег Москву вместе со знаменитой библиотекой Ивана Грозного, тоннами вывозил наши серебряные ложки и церковную утварь, пробовал взорвать Кремль, первым взял манеру подводить под экономику противника фальшивые миллионы, велел спилить крест с колокольни Ивана Великого и очень был раздосадован, когда оказалось, что крест-то отлит из обыкновенного чугуна. Между тем французы гордятся Наполеоном, как евреи Библией, немцы пунктуальностью, русские Львом Толстым.
Так вот этот варвар, как, впрочем, и вся Европа, искренне считал нас, русаков, варварами, от которых следует ожидать любых несуразных преступлений против гуманизма, культуры и памятников старины. Видимо, французы были сильно разочарованы, когда русские в 1814 году взяли Париж и ни одной библиотеки не сожгли, ни одной церкви не разграбили и вообще, кроме гусарской выходки нашего поэта Дениса Давыдова, который собственноручно высек какого-то немецкого майора, за нами предосудительного не было замечено ничего.
Так почему же мы – варвары, а они – только балуются бенедиктином и устраивают массовые пляски на площадях? Может быть, потому, что они нас боятся, а боятся они нас потому, что нас много, а много нас потому, что мы два раза на дню спать ложимся – только и всего».
10. «После взятия Парижа Давыдов командовал бригадой, составленной из Ахтырского и Белорусского гусарских полков. В апреле 1815 года ахтырцам суждено было побывать во Франции, куда они прибыли в составе армии Барклая-де-Толли...
Ахтырский полк квартировался в местечке Аррас. Осмотрев полк, Давыдов, нашел внешний вид своих гусар плачевным. Мундиры за время боевых действий изрядно обносились, потеряли лоск.
Рядом находился монастырь капуцинок, монахини которого носили коричневые рясы. По приказу Давыдова с монастырского склада было изъято всё сукно. Давыдов решил пошить полку новые мундиры.
На параде ахтырцы выглядели блестяще и произвели впечатление на императора. После этого Александр I своим указом повелел ахтырским гусарам на вечные времена носить коричневые мундиры».
11–12. «Начав разговор о Давыдове, трудно не упомянуть о поместье Каменка Киевской губернии, принадлежавшем Александру Давыдову, близкому родственнику поэта.
Каменка прославилась главным образом благодаря его жене, Аглае Давыдовой, урожденной де Грамон... Сын поэта, Василий Денисович, так писал об этой женщине: «Она в Каменке была магнитом, привлекающим к себе всех железных деятелей Александровского времени. От главнокомандующих до корнетов, все жило и ликовало в Каменке, но главное – умирало у ног прелестной Аглаи... Она соединяла в себе какую-то величавость с редким простодушием или скорее близорукостью относительно нравов...»
Александр Давыдов от солдата дослужился до генерал-прокурора и государственного казначея и получил титул графа. От имени его Денис Давыдов сочинил стихи, обращенные к Аглае. В конце этого мадригала гусар взял-таки верх:
«Никто от радости рассудка не имел,/ Ты только на себя вниманье обратила,/ Я угостить тебя хотел,/ А ты собой нас угостила!»
В 1820 году в Каменку приезжал и Пушкин, имевший роман с хозяйкой поместья. От этого романа осталось несколько бесцеремонных эпиграмм («Иной имел мою Аглаю…») и определение «рогоносец величавый» в адрес хозяина поместья.
Обычно же это поместье вспоминают в связи с Южным обществом декабристов, где Каменскую управу возглавлял брат «величавого рогоносца» Василий Давыдов».
13. О декабристах Давыдов писал:
«Находясь всегда в весьма коротких сношениях со всеми участниками заговора 14 декабря, я не был, однако, никогда посвящен в тайны этих господ, невзирая на неоднократные покушения двоюродного брата моего Василия Львовича Давыдова.
Он зашел ко мне однажды перед событием 14 декабря и оставил записку, которою приглашал меня вступить в Tugendbund, на что я тут же приписал: «Что ты мне толкуешь о немецком бунте: укажи мне на русский бунт и я пойду его усмирять».
Эта записка была представлена нынешнему государю, который сказал: «Это видно, что Денис Давыдов ни о чем не знает».
14. Автор пьесы «Давным-давно» Александр Гладков писал, что «весь поручик Ржевский вышел из стихотворения Дениса Давыдова «Решительный вечер» (1818)», лирический герой которого то планирует овладеть любимой женщиной, то мечтает напиться «свинья свиньей».
В фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада» (экранизации пьесы Гладкова) Денис Давыдов стал прообразом товарища поручика Ржевского – Давыда Васильева.
