Владимир Добрин
|
|
Алжир, столица Алжира. Бульвар Мостефа. Начало 1970-х. Фото Имре Ормоса |
Многие из нас жаждали ярких впечатлений и опасных приключений, похожих на те, что описывали западные авторы и показывали в зарубежных блокбастерах. Нам было интересно испытать свой иностранный язык, который мы так упорно изучали, послушать, как говорят его носители, узнать, о чем они думают и как себя ведут в естественной обстановке.
ВОЖДЕЛЕННАЯ СТАЖИРОВКА
Увлекательные рассказы старшекурсников, выпускников и преподавателей ВИИЯ, уже поработавших за рубежом, разжигали воображение курсантов, и они из кожи лезли, чтобы увидеть все это воочию и как можно быстрее. И при этом заработать хорошие по советским меркам деньги – чего еще желать?
Курсантам западного факультета такая возможность предоставлялась после третьего курса в виде годичной языковой стажировки. На нее отправляли примерно половину тех, кто изучал английский, французский и испанский языки, исходя из их успехов в учебе и наличия дисциплинарных взысканий. Играла свою роль и так называемая «лапа», то есть протекция. Но в этом случае она проявлялась значительно реже. Ответственность была высока, и не многие решались брать ее на себя.
Дело в том, что за границей легче было угодить в нехорошую историю, связанную с компрометирующей провокацией, с вербовкой, с «аморалкой», включавшей в себя интим с проститутками и просто с иностранками. Информация об этом сразу попадала на очень высокий уровень. И санкции были суровыми и продолжительными. Поэтому отбор был тщательный и начинался с момента поступления в ВИИЯ. Причем бывали случаи, когда кого-то возвращали из загранкомандировки сразу по прибытии на место – за то, что плохо вел себя в пути. Таких с треском выпроваживали из института и отправляли рядовым в глубинку.
СОБЕСЕДОВАНИЕ ПО-ВОЕННОМУ
Из двух французских групп, созданных на нашем курсе, отобрали десять человек. То есть половину, в которую посчастливилось попасть и мне. Ехать мы должны были в Алжир, с которым у СССР завязались самые тесные отношения во многих областях, и в первую очередь в военной.
В процессе оформления с отъезжающими проводили собеседования в различных инстанциях, начиная с ВИИЯ и заканчивая ЦК КПСС, выше которого в Советском Союзе были лишь Политбюро и лично генеральный секретарь.
Именно тогда я начал курить по-настоящему, то есть взатяжку и с наслаждением. Возможность увидеть интересную страну, о которой с восторгом рассказывали виияковцы, держала меня в приятном напряжении. И это состояние почему-то требовало никотина.
Собеседование в ВИИЯ было достаточно формальным. Полковник главного управления кадров Министерства обороны спрашивал каждого кандидата о его желании поработать за границей, задавал пару уточняющих вопросов по биографии и отпускал с миром.
После него мы поехали уже в само это управление, где с нами по очереди беседовал приятный генерал-полковник, китель которого был плотно увешан планками фронтовых и прочих наград. Листая мое дело, он задал мне странный вопрос, поставивший меня в тупик:
– Вы как, дисциплинированный человек?
С первого по девятый класс школы преподаватели и родители дружно твердили мне, что с дисциплиной у меня дела плохи. Поэтому сказать генералу «так точно» не поворачивался язык. Ответить «нет, недисциплинированный» было бы глупо, да и несправедливо, поскольку после школы я стал поспокойнее. Поэтому я пожал плечами и неуверенно произнес:
– Надеюсь, что да, товарищ генерал-полковник…
Сидевший тут же начальник курса испуганно воскликнул:
– Он надеется!!!
Я решил, что брякнул не то, и все пропало. Но генерал захлопнул мое личное дело и по-доброму улыбнулся:
– Вот и командование ваше на это надеется. Можете идти.
ВЕЩЕВОЕ ДОВОЛЬСТВИЕ
После этого надо было пройти собеседование в двух центральных комитетах – ЦК ВЛКСМ и ЦК КПСС. Идти туда следовало уже в официальном деловом костюме, в котором убывающему придется работать за границей. Чтобы разница во вкусах не дала врагу повода высмеивать советских загранработников, их одевали так, как решали наверху. И за государственный счет.
Отъезжающих отправляли на специальный склад, размещенный в обычном жилом доме, за неприметной дверью просторного полуподвала. Там молодой человек с хитроватой физиономией выдал нам однотипные «протокольные» костюмы, ботинки, рубашки и галстуки.
Но если костюмы все же соответствовали эпохе, то для дождливой погоды отъезжающие получали залежавшиеся с 1960-х годов и давно вышедшие из моды плащи «болонья» и дурацкие черные беретки. В Москве в них ходили лишь пенсионеры, и в таком прикиде нашего человека за границей можно было опознать за версту. Если, конечно, он не привозил с собой что-то приличное или сразу по приезде не покупал себе модную одежду.
АЖИОТАЖ КРЕПЧАЕТ
На Маросейке, в ЦК ВЛКСМ, румяные и довольные жизнью комсомольцы бойко задавали курсантам вопросы по текущей политике партии и правительства. А в располагавшемся на Старой площади ЦК КПСС проходил уже групповой инструктаж и ознакомление с письменной инструкцией, забавные пункты из которой попали в известную песню Высоцкого «О поездке за рубеж».
В 10-м управлении Генштаба, отправлявшем военных за рубеж, подобных инструктажей было несколько. На них уже конкретно говорилось о предстоящей работе и жизни в стране пребывания, о нравах и обычаях ее населения и о политических взглядах ее руководства. Звучали смешные истории об адюльтерах среди командированных, о холостяках, интересующихся местными дамами, об опасности «несанкционированных контактов» с иностранцами. Все это будоражило воображение, и после каждого подобного мероприятия хотелось выкурить не одну сигарету и выпить не одну кружку пива.
Но больше всего отъезжающие желали знать, что брать с собой в ту или иную страну. Но на эту тему чаще говорили в кулуарах, чем на официальных беседах. За пару дней до вылета нам насовали в Генштабе передачи своим коллегам и родственникам: советские сигареты, чай и черные сухари.
ЗАБОТЫ МИРНЫХ КОНТРАБАНДИСТОВ
Ничто из этого не заинтересовало курсантов. Зато старшие коллеги доверительно советовали им везти в Алжир побольше водки. Она обязательно понадобится на праздники, а покупать там крепкие напитки немыслимо: цена фантастически высокая. Провозить водку разрешалось максимум по литру на человека, поэтому каждый изощрялся, как мог.
Одни наливали ее в трехлитровые банки, подкрашивали сиропом, бросали в нее для вида несколько ягод, закручивали крышками и приклеивали этикетку от компота.
Другие, пользуясь отсутствием на тогдашних таможнях интроскопов, запихивали поллитровки и чекушки в прозрачные полиэтиленовые пакеты, заполненные орехами или сухофруктами.
Третьи использовали древний опыт венецианских купцов, торговавших в исламских странах. Они прикрывали любой запрещенный там товар пластами свиного сала, к которому мусульмане-таможенники не хотели даже прикасаться.
Правда, некоторые досмотрщики все же добирались до заветного напитка. И вот один из переводчиков, регулярно мотавшийся в Алжир, придумал четвертый, наиболее выгодный способ провоза туда крепких спиртных напитков.
– Я загружаю водкой два чемодана, – говорил он коллегам. – Московских таможенников при вывозе это не колышет. А вот алжирские, которым ты аккуратно все объяснишь, заглянут только в один чемодан, заберут все, что свыше литра, а ко второму даже не притронутся. В Алжире я толкаю пару бутылок продавцу любого винного магазина и с лихвой компенсирую стоимость всего конфискованного.
Я спокойно относился к водке и не собирался нарушать из-за нее таможенные правила. Но на всякий случай узнал простой и незатратный способ приготовления самогона. Однако мне он в Алжире так и не пригодился, а вот некоторые из моих коллег с удовольствием им пользовались.
В ПОЛЕТЕ
Провожая меня в аэропорт, родители, заглянули в авиабилет до Алжира. Его стоимость их впечатлила: 360 рублей составляли тогда три средние ежемесячные советские зарплаты.
Вместе с нами в Алжир летел преподаватель французской кафедры, подполковник. Его задачей было уберегать нас от неприятностей, способных создать проблемы как для нас, так и для командования института, поручившегося за наше поведение. А если что-то случится, он должен был немедленно доложить об этом в институт и действовать так, чтобы свести к минимуму последствия произошедшего.
Летели на новом для того времени лайнере Ил-62. Сразу после взлета стюардесса объявила:
– Прибытие в Будапешт в 10.30 – время московское.
Услышав это, изрядно подгулявший пассажир вскочил с места и заорал:
– Как Будапешт?! Мне в Алжир!
Стюардесса объяснила подвыпившему, что в Будапеште будет транзитная посадка, а потом – Алжир.
Мой сосед, интеллигентный, хорошо одетый мужчина лет тридцати, спросил:
– Вы спортсмены?
– Нет, переводчики, – ответил я.
– Понятно, – улыбнулся мужчина. – Я смотрю: вы все такие молодые, спортивные, подстриженные… А я преподаю географию в алжирском университете.
– А где французский учили? – спросил я.
– В средней школе, – ответил сосед. – Девять лет.
– И вам хватает этих знаний для преподавательской работы? – удивился я.
– В пределах моего предмета хватает, – усмехнулся мужчина. – Студенты и начальство довольны. К тому же я еще с репетитором занимался.
ПРИБЫТИЕ
Поле алжирского аэропорта было залито ярким солнцем. В иллюминатор я видел, как загорелая брюнетка в белоснежной блузке, форменной юбке, каскетке и больших темных очках ловко манипулировала жезлом, указывая экипажу место на стоянке.
Вдоль всего пути от трапа самолета до паспортного контроля выстроилась цепь алжирских солдат – молодых, стройных, гибких, облаченных в форму защитно-зеленого цвета. На их тонких талиях, в открытых кобурах висели огромные сверкающие никелем револьверы. Расставив обутые в берцы ноги и скрестив руки на груди, они внимательно и грозно посматривали на нас. Некоторые снисходительно улыбались. Чувствовалось, что в стране недавно произошла революция и новая власть, следуя завету Ленина, готова отчаянно защищаться.
Проходя паспортный контроль, я волновался, удастся ли мне объясниться с первым в моей жизни иностранцем, говорящим на французском языке. К моему огромному беспокойству, разговор не получился. Страж границы заглянул в мой паспорт и буркнул что-то непонятное. Я переспросил: «Пардон?», но он лишь раздраженно махнул рукой, разрешая пройти. Я был расстроен, однако запомнил обращенное ко мне слово, и уже на таможне понял, что на алжирском диалекте арабского оно означает «здравствуйте». В стране шла активная арабизация, и перед отъездом преподаватель-арабист провел с нами несколько занятий. Но он, как потом выяснилось, знакомил нас с тунисским диалектом, во многом отличавшимся от алжирского.
Ничего запрещенного мы с собой не везли, поэтому таможню прошли быстро. В зале ожидания нас встречали несколько немолодых соотечественников, оказавшихся старшими групп советских специалистов в Алжире. Зачитав по бумажкам фамилии, они распределили нас между собой и повели к выходу. У здания аэропорта стояло множество автобусов и легковушек, в том числе советские «Волги» и «Жигули». Мой начальник, мужчина лет пятидесяти, был очень похож на артиста Этуша. Однако тот иногда улыбался с экрана, а этот упорно хранил строгий вид.
Мы подошли к автобусу «Берлиет», у которого стояли советские специалисты и их жены, прибывшие тем же рейсом из отпуска. Все они были знакомы между собой и потому оживленно делились впечатлениями. Начальник первым поднялся в автобус, за ним – все остальные. Так начался один из самых интересных периодов моей жизни.
