Юрий Юдин
Памятник Михаилу Муравьеву-Виленскому 18 октября 2023 года открыли в Калининграде, что вызвало сильное неудовольствие в соседней Польше. Фото с сайта www.gov39.ru
Отец нашего героя Николай Муравьев был основателем привилегированного военного училища – школы колонновожатых, выпускавшей офицеров Главного штаба.
В 1810 году, 14 лет от роду, Михаил Муравьев поступил в Московский университет, где при помощи отца основал «Московское общество математиков». В 1811 поступил в школу колонновожатых. Был назначен преподавателем математики и экзаменатором.
Во время Бородинской битвы, в шестнадцатилетнем возрасте Муравьев был одним из защитников батареи Раевского. Его ногу повредило ядром. С тех пор он ходил, опираясь на трость. После выздоровления находился при начальнике Главного штаба. Принимал участие в битве под Дрезденом, произведен в подпоручики. В 1814 году был назначен в гвардейский Генеральный штаб.
Как и многие из рода Муравьевых, был декабристом, членом «Союза благоденствия», одним из авторов его устава. После выступления Семеновского полка в 1820 году отошел от тайных обществ. Был арестован по делу декабристов, сидел в Петропавловской крепости. Военные заслуги спасли его от суда – по личному распоряжению Николая I он был оправдан. С той поры Михаил Муравьев сделался убежденным монархистом.
Принимал участие в подавлении польского восстания 1830–1831 годов. Позднее служил губернатором в Гродно и в Курске, с 1857-го – министром государственных имуществ. С 1863-го – снова гродненский, минский и виленский генерал-губернатор, руководил подавлением восстаний в Северо-Западном крае, то есть в той же Польше. В 1865 году был пожалован графским титулом и фамилией Муравьев-Виленский. Был председателем комиссии по делу о покушении Дмитрия Каракозова на жизнь Александра II. Кавалер ордена Андрея Первозванного.
1. «В 1830-е годы Муравьев занимал пост гродненского губернатора. Местные шляхтичи спросили у него: «Не родственник ли вы того Муравьева, которого повесили за мятеж против государя?» (имелся в виду Сергей Муравьев-Апостол). Губернатор ответил: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, я из тех, которые сами вешают». После этого за ним закрепилось прозвище Муравьев-Вешатель».
2. Петр Семенов-Тян-Шанский пишет: «Когда по случаю назначения его Курским военным губернатором ему представлялись все чины губернии, он узнал в одном из них того самого жандармского офицера, который имел поручение арестовать его и привезти в Петербург для сдачи в Петропавловскую крепость по делу декабристов. Переезд из южной армии до Петербурга продолжался несколько дней, в течение которых жандармский обер-офицер обращался с арестованным очень гуманно, предоставляя ему при остановках на станциях достаточную свободу, которою Муравьев пользовался весьма охотно. Узнав этого жандармского офицера на своем губернаторском приеме, Муравьев подошел к нему и сказал, что он, конечно, не забыл тех личных услуг, которыми он от него пользовался в то время, когда он состоял у него под арестом, но, встречаясь с ним уже в качестве губернатора, он считает долгом заявить ему, что он служить с ним в качестве его начальника не желает, так как опасается с его стороны таких же послаблений служебных обязанностей, какие он обнаружил во время первого их знакомства».
3. «Генерал Муравьев впервые встретился с Николаем Васильевичем Гоголем у Ивана Васильевича Капниста, который, знакомя их, сказал Муравьеву: «Рекомендую Вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя».
Гоголю не понравилось такое представление, и он нахмурился.
Муравьев обратился к Гоголю: «Мне не случалось, кажется, сталкиваться с Вами?»
Муравьев обладал внушительной внешностью, так что обиженный Гоголь довольно резко ответил: «Быть может, ваше превосходительство, это для меня большое счастье, потому что я человек больной и слабый, которому вредно всякое столкновение».
4. Будучи министром государственных имуществ, Муравьев резко выступил против освобождения крестьян. При этом не побоялся противостоять политике царя Александра. Как отмечает историк Иван Воронов, на протяжении всего 1861 года напряженность между Александром II и Муравьевым только росла, и вскоре император по существу обвинил министра в скрытом противодействии своей политике по крестьянскому вопросу.
4. «Муравьев применил против повстанцев эффективную тактику: были сформированы отряды легкой конницы, заместителями командиров которых были жандармы. Они постоянно маневрировали на выделенной им территории, уничтожая отряды мятежников. Командирам было предписано действовать решительно, но в тоже время «достойно русского солдата». Муравьев обложил высокими военными налогами имения польских шляхтичей и конфисковал имущество тех, что были замечены в поддержке сепаратистов».
5. Корней Чуковский пишет: «Всякий раз, когда заходит речь о грехах и пороках Некрасова, раньше всего вспоминают ту пресловутую хвалебную оду, которую он прочитал Муравьеву-Вешателю на обеде в Английском клубе 16 апреля 1866 года. Утверждают, что двуличие Некрасова ни в чем не сказалось с такой очевидностью, как именно в этой чудовищной оде...
Чтение оды происходило уже за кофеем, когда обедавшие покинули обеденный стол и перешли в галерею. Тут выступил некто Мейснер и прочитал Муравьеву стихи своего сочинения, которые всем очень понравились... Совсем иное отношение вызвали к себе стихи Некрасова. Эти стихи покоробили всех. «По словам очевидца,– повествует Бартенев,– сцена была довольно неловкая; по счастью для Некрасова, свидетелей было сравнительно немного». Это подтверждается показаниями барона Дельвига [Андрея Ивановича, генерал-инженера, кузена Антона Дельвига, поэта пушкинского круга]... «Крайне неловкая и неуместная выходка Некрасова очень не понравилась большей части членов клуба»,– повествует Дельвиг...
Ясно представляешь себе всю эту сцену. Муравьев, многопудовая туша, помесь бегемота и бульдога, «полуслепой инквизитор в одышке», сидит и сопит в своем кресле… Подходит Некрасов и просит позволения сказать свой стихотворный привет. Муравьев разрешил, но даже не повернулся к нему, продолжая курить свою длинную трубку... По словам одного литератора, Муравьев окинул его презрительным взглядом и повернул ему спину.
«Ваше сиятельство, позволите напечатать?» – спросил Некрасов, прочитав стихи.
«Это ваша собственность, – сухо отвечал Муравьев,– и вы можете располагать ею, как хотите».
«Но я просил бы вашего совета»,– настаивал почему-то Некрасов.
«В таком случае, не советую, – отрезал Муравьев, и Некрасов ушел, как оплеванный, сопровождаемый брезгливыми взглядами...
Моральная победа, по мнению многих, оказалась на стороне Муравьева».
6. Следующие отрывки также извлечены из статьи Чуковского «Поэт и палач» (1920). «Польское восстание, для усмирения которого Муравьев был назначен диктатором Польши, вызвало в русском обществе прилив националистических чувств. Развитию и укреплению этих чувств немало способствовало вмешательство европейских держав, выступивших на защиту поляков. Неприязнь к европейским державам усилила так называемую ультрарусскую партию московско-славянофильского толка, куда входили митрополит Филарет, Погодин, Тютчев, Леонтьев, Катков... Муравьев стал ее кумиром».
7. «В придворных и чиновных кругах Петербурга Муравьева ненавидели издавна, и раньше всех Александр II, который, как ни старался, не мог подавить в себе чисто физическое отвращение к нему... Графы Шуваловы (отец и сын), князь Долгоруков, барон Ливен, Иван Матвеевич Толстой – тесная кучка близких друзей государя… ничего, кроме презрительной ненависти, не питала к диктатору Польши. Самым ярым врагом Муравьева был давнишний приятель царя князь Суворов, петербургский генерал-губернатор… Когда Суворову предложили подписаться под приветственным письмом к Муравьеву, Суворов ответил: «Я людоедов не чествую».
8. Степан Киселев пишет: «Высшее общество Петербурга собирало подписи для поздравительного адреса в честь Михаила Муравьева... Суворов отказался поставить свою подпись и публично назвал Муравьева «людоедом».
Тютчев моментально написал язвительное стихотворение, начинавшееся словами: «Гуманный внук воинственного деда...» Ведь его дед, Александр Васильевич Суворов, в 1794 году принимал активнейшее участие в подавлении польского восстания и, как считал Тютчев, с удовольствием подписался бы под этим адресом».
9. Снова Чуковский: «Министр внутренних дел Валуев, бывший в глазах Муравьева тайным сторонником Польши, врагом России, космополитом, приверженцем европейских идей, казался ему воплощением всего бюрократического Петербурга... И в конце концов Петербург победил Муравьева. При первой же возможности диктатор был милостиво свергнут с престола и со всякими – почти похоронными – почестями превращен в простого генерала, в одного из тех апоплексических, жирных, никому не нужных стариков-генералов, каких много гуляло тогда по Невскому, по солнечной стороне... Александр II почтил его высочайшим рескриптом, коим даровал ему графский титул, но отстранил от государственных дел».
10. «Наступила весна 1866 года. Муравьев постепенно погружался в забвение. Газеты писали уже не о нем, а о Гладстоне, о Пруссии, о голоде в Бессарабии, о «Преступлении и наказании» Достоевского, о концерте Рубинштейна, о каком-то петербургском купце, который на многолюдном обеде в купеческом собрании вдруг по-суворовски закричал кукареку... Муравьеву осталось одно: умереть.
И вдруг [после покушения на императора]… ему снова дают огромную власть, уже не над Варшавой или Вильной, а над его давнишним врагом, над ненавистным ему Петербургом... Валуев, встретивший Муравьева в тот день, когда Александр II снова призвал его к власти, записал у себя в дневнике: «Видел Муравьева во дворце. Он еще не был в кабинете государя, но один факт, что за ним послали, что его сочли нужным, снова изменил его во всех внешних приемах и в настроении духа. Он иначе ходил, иначе садился, командовал рейткнехтами, сердился, что его заставляли ждать».
11. «Все ждали от Муравьева каких-то гениальных чудодейственных мер, которые магически сокрушат радикалов. Что это за меры, никто не знал, но свято верили, что Муравьев их знает и применит с молниеносной внезапностью. Оттого-то, когда выяснилось, что он не маг, а просто ретивый палач, который ни к каким чудесам не способен, все его былые приверженцы… тотчас охладели к нему. Но тогда еще верили в его чудотворную силу, и клуб решил в ближайшую же пятницу, 15 апреля, избрать его своим почетным членом, а в субботу 16-го дать ему торжественный обед. (Избрание в почетные члены Английского клуба было исторической почестью, оказываемой лишь немногим – Кутузову после 12-го года, Паскевичу-Эриванскому, Ермолову, а также Аракчееву и Бенкендорфу.)
…У Некрасова уже не было выбора. Если бы он отказался от чтения стихов Муравьеву, это было бы сочтено демонстрацией: присутствовать на этом обеде и не сказать приветственного слова значило публично заявить свое несочувствие муравьевскому делу, открыто причислить себя к моральным соучастникам цареубийцы».
Считается, что главным мотивом этого поступка Некрасова было желание спасти свой журнал «Современник». Это ему не удалось: журнал высочайшим повелением был закрыт. Оду свою Некрасов печатать не стал, и до нас она не дошла. Приписываемые Некрасову стихи «Бокал заздравный поднимая…», как установил Борис Бухштаб, принадлежат перу стихотворца-дилетанта Николая Никотина, начальника особой канцелярии при генерал-губернаторе Муравьеве.
12. Василий Розанов писал: «Удивляло всегда меня, что где бы я ни встречал (в глухой русской провинции) мелкого чиновничка, бывшего на службе в Северо-Западном крае при Муравьеве, – несмотря на многие годы, протекшие со времени этой службы, самая живая память хранилась о нем. Неизменно на стене – его фотография в рамке, среди самых близких и дорогих лиц; заговоришь ли: не почтение только, но какая-то нежность, тихий восторг светится в воспоминаниях. Ни о ком еще я не слыхал от подчиненных маленьких людей отзывов, столь мало разделенных, так единодушных не в смысле только суждений, но, так сказать, в их тембре, в их оттенках, интонациях».
