Владимир Добрин
Большинство алжирцев волновали обычные, мирные вещи. Прежде всего заработок и семья. Улицы Алжира, столицы Алжира, конец 1960-х. Фото Sattler Katalin/Fortepan
Середина 1970-х. Мы, курсанты Военного институт иностранных языков (ВИИЯ), прибыли на годичную стажировку в Алжир. Я и мой одногруппник Максим поселились в городке Регайя и начали работать переводчиками на главном авиаремонтном предприятии страны.
Алжирцы, с которыми мы контактировали по службе, были в основном приятными людьми. Совсем недавно они прошли через тяжелейшую войну и большой кровью, своей и чужой, завоевали себе независимость. Но это никак не ощущалось по их поведению, если не считать отдельных начальников в погонах. Эти смотрели на всех встречных горящими глазами, словно пытались разглядеть в них заклятых врагов. Видимо, эта привычка выработалась у них за несколько лет борьбы со смертельным врагом, внешним и внутренним.
Большинство же людей давно уже волновали обычные, мирные вещи. Прежде всего заработок и семья. Причем второе напрямую зависело от первого. Жених должен был заплатить за невесту очень большой калым, наскрести который было непросто.
Поэтому долгое время здоровые молодые люди томились и страдали без женской ласки. Нравы в стране царили строгие. За девушками, подрастающими и теми, что на выданье, следили и родственники, и окружающие. И в семье их воспитывали соответствующим образом.
Взрослые одинокие женщины, видимо, тоже блюли себя, и многие молодые алжирцы не раз сетовали по поводу нехватки дамского общества. А посещать редкие публичные дома мог далеко не каждый по причине высоких расценок.
Что же касалось заработков, алжирцы жаловались на блат, то есть на протекцию при назначении на хорошо оплачиваемые должности. Но это уже всеобщая, мировая проблема.
ГЛАВНЫЙ ЗЛАТОУСТ
Большое впечатление произвел на меня главный инженер предприятия по фамилии Шами. Он был умен, проницателен, блестяще образован и, главное, необычайно обаятелен. На вид – брюнетистый южанин лет сорока, выше среднего роста, спортивный и красивый. По поведению и манерам – стопроцентный европеец. По взглядам – человек мира.
Он великолепно говорил по-французски и довольно сносно по-русски. Шами постоянно общался с советскими специалистами, которых называли там кооперантами. И допускаемые им грамматические ошибки не резали слух, поскольку смысл сказанного заглушал все языковые огрехи.
Шами всегда был шутлив, остроумен, никогда не хандрил, и при его появлении все, даже самые хмурые и углубленные в себя люди, начинали улыбаться. С каким наслаждением я слушал его рассказы об истории Алжира! А уж его разговоры с сослуживцами и нашими спецами были для меня юмористическими спектаклями.
Шами задавал всем каверзные вопросы на политические, экономические и бытовые темы. И когда подворачивалась возможность, ловко поддевал собеседника, не проявляя при этом ни малейшей враждебности или неприязни.
Он отлично разбирался в людях, и хотя со всеми держался корректно, с каждым говорил именно так, как тот заслуживал. И я с удовольствием учился у него этому тонкому искусству. До этого я увлекался российскими, западноевропейскими и американскими авторами. И вдруг встретил алжирца, слушать которого было не менее интересно.
Среди наших ходили разговоры, что Шами сотрудничает с алжирскими спецслужбами. Лично я в этом не сомневался, потому что в те времена он просто не смог бы поступить иначе, даже если бы захотел. А Шами, похоже, был патриотом. И к тому же находился на чрезвычайно ответственной должности, до которой его никогда не допустили бы, откажись он помогать своему государству и его силам безопасности.
Шами не мог действовать во вред СССР, который был главным союзником Алжира в его противостоянии с Францией и другими странами НАТО. Алжирцы, безусловно, следили, чтобы кто-то из наших или других иностранных кооперантов не контактировал с врагами их страны. И это было нормально.
Страна пережила страшную и затяжную войну. Кто-то из поверженных врагов, несомненно, мечтал о реванше. Поэтому по всему предприятию на стенах висели предупреждения о шпионах и диверсантах, сопровождаемые зловещими иллюстрациями. Подобное я видел в фильмах из нашей советской истории.
ВОСТОЧНАЯ ДИПЛОМАТИЯ
Главный же интерес Шами и руководства Алжира в отношении наших специалистов состоял в том, чтобы получать от Советского Союза максимальную военно-техническую помощь и самое современное вооружение. Они внимательно следили, чтобы у других развивающихся стран, особенно арабских, не оказалось более эффективное советское оружие, чем у них.
Для этого Шами и его многочисленные помощники затевали с нашими спецами разговоры, с какими самолетами и вертолетами они работали на родине или за границей, что они слышали об этом и так далее. При этом всячески старались раскрутить их на откровенную беседу.
Иногда Шами и его коллеги разворачивали на своих столах чертежи современной американской или британской авиатехники. И, когда наши подходили, говорили им: «Вот западники предлагают нам купить… Что вы думаете по этому поводу?»
Наших, конечно, предупреждали об этом перед отъездом. Поэтому они держали ухо востро, лишнего не болтали, обсуждали с алжирскими коллегами лишь то, с чем работали на месте. Но кто-то, видимо, ненароком все же проговаривался, потому что разборки на эту тему иногда возникали. А алжирцы неутомимо продолжали свои завлекающие разговоры.
Со мной, двадцатилетним юнцом, Шами также побеседовал сразу после моего прибытия. Первым делом он весело кивнул на мой яркий акриловый свитер, расцветка которого удивительно совпадала с французским триколором:
– Вы не скрываете свои профранцузские настроения! Отважный человек!
Я никогда не обращал на это внимание, однако подколка была заслуженной, и я пустился в объяснения. Сказал, что я не настолько глуп, чтобы пропагандировать здесь французскую символику, что свитер японский и сочетания цветов – лишь случайный каприз дизайнера. Шами добродушно усмехнулся, сказал, что это была шутка, и сменил тему.
Многие алжирцы гневно ругали французов, гордо повторяли, что дали им пинка под зад. А вот Шами никогда не говорил об этом, хотя и был явным сторонником алжирской власти. Он был умным человеком, на все смотрел с философско-исторической точки зрения и по мере сил работал на свою страну.
Продолжая со мной беседовать, он спросил, кто мои родители. Я честно ответил, что отец – инженер, а мать преподает экономику в авиационном институте.
– И мама работает! – весело воскликнул Шами. – Куда ж вы деваете столько денег!
Шами поинтересовался, каких французских авторов я читал и что о них думаю, какие французские фильмы мне понравились. И после этого разговора стал относиться ко мне с гораздо большим уважением, чем раньше.
АЛЖИРСКИЙ ПЛЯЖ
После работы я и Максим возвращались в свою квартиру и обсуждали планы на вечер. Если еще не стемнело, наша группа, включая жен специалистов, переодевалась и выходила играть в волейбол. Площадка для него располагалась на заднем дворе дома и была окружена изрядным количеством мусора. Позднее там навели порядок, но поначалу нам приходилось регулярно расчищать место для игры.
Там мы сразу познакомились с двумя переводчиками, работавшими в нашей группе. Оба были на пару лет старше нас. Один – выпускник московского пединститута имени Мориса Тореза, второй – горьковского (нижегородского) иняза. Оба находились в Регайе с женами.
В наш первый выходной день мы хотели поехать посмотреть столицу, но нам объяснили, что лучше подождать окончания Рамадана, потому что сейчас негде будет не только поесть, но и утолить жажду. Поэтому мы с Максимом и новыми знакомыми решили взять все необходимое с собой и отправиться к морю.
До моря было километров пять, и мы решили поехать на такси. В маленьком скверике вблизи мечети располагалась стоянка, на которой постоянно дежурили несколько вместительных «пежо». Мы разместились в двух из них, и, прокатившись по неширокой, но отлично асфальтированной дороге, оказались на краю высокого обрыва.
С него открывался великолепный вид на Средиземное море, на небольшой островок в километре от берега и на песчаный пляж, тянувшийся вдоль воды насколько хватало глаз. Не было лишь солнца, скрывавшегося в тот день за серым, облачным небом.
Наши более опытные коллеги договорились с таксистами, чтобы те приехали за нами через три часа, что тоже было необычным. В СССР такой услугой пользовались только люди с так называемыми «нетрудовыми доходами». Да и то не все, а лишь наиболее удачливые из них.
Эта поездка запомнилась мне нашим общим открытием. Оказалось, что в Африке можно сильно обгореть на солнце даже тогда, когда его почти не видно за облаками. Светлое, размытое пятно, не более. В тот день мы три часа провели на пляже в одних плавках – и потом семь дней мучительно меняли кожу.
ОСОБЕННОСТИ КОММЕРЦИИ
Вернувшись с моря, мы отправились за продуктами, чтобы приготовить общий ужин. В Регайе было с десяток магазинчиков, но советские граждане чаще всего ходили к Ахмету. Секрет такой привязанности заключался в следующем.
Стеклянные бутылки из-под напитков, разливаемых в Алжире, стоили там в разы больше, чем их содержимое, будь то красное вино, пиво или что-то безалкогольное. Поэтому покупать перечисленное по нормальной цене можно было лишь в обмен на пустую стеклотару. Без нее владельцы торговых точек не могли приобрести товар у производителя.
Алжирцы на это не жаловались, но советские граждане к такому не привыкли. Пиво и вино они покупали часто, а вот пустые бутылки, называемые ими «хрусталем», не всегда оказывались под рукой да и вообще в наличии. А платить в несколько раз дороже казалось им абсурдом.
Их муки и страдания не прошли мимо внимания Ахмета, и сметливый коммерсант решил ими воспользоваться. Наши люди являлись в Регайе основными потребителями жидкого товара, и Ахмет стал отпускать его без предъявления пустой тары.
«Хрустальный долг» ему порой не возвращали, но благодаря возросшей клиентуре он начал сторицей выигрывать на обороте. В то время как его конкуренты скучали у своих магазинов, озадаченно поглядывая на спешащих к Ахмету горожан.
Только у его лавки накануне каждого советского праздника разгружался большой фургон с вином и пивом. Только у него наши люди покупали напитки в остальные дни. Вскоре Ахмет расширился, превратив свою лавку в солидный магазин с широким ассортиментом продуктов. Советским гражданам он продавал из-под полы даже свиное сало, горячо его нахваливая.
На радостях он и сам стал выпивать, и частенько стоял за прилавком с развеселой улыбкой и глядящими в разные стороны глазами. В такие минуты ему трудно было подсчитывать стоимость покупок. Бытовых калькуляторов тогда не было, и Ахмет подолгу складывал и умножал в столбик, то и дело ошибаясь то в свою, то в чужую пользу.
У него мы и отоварились в тот вечер. Увидев в магазине камамбер, мы с Максимом не пожалели денег и добавили его к привезенным из Москвы российским деликатесам. Мы много о слышали об этом французском лакомстве и давно мечтали попробовать. Но когда сыр распаковали, присутствующие в один голос потребовали убрать его со стола и не портить людям аппетит таким запахом.
ШЕНГЕН НЕ НУЖЕН
Сидели до полуночи, делясь меж собой российскими и алжирскими новостями. В частности, мы узнали, почему у работающих за границей советских граждан забирают иностранные паспорта.
Оказывается, несколько лет назад двое наших переводчиков повадились летать на выходные в Европу. Тайком, естественно. Ни с авиабилетами, ни с визами у них проблем не возникало, денег хватало, и они довольно долго каждое воскресенье знакомились с всемирно известными достопримечательностями: болтались по Лувру, лазили по Колизею и посещали испанскую корриду.
Обнаружилось это по окончании командировки, когда наше посольство оформляло им необходимые визы для возвращения в СССР. Оказалось, что проставлять их просто негде, поскольку все страницы их паспортов были заполнены другими визами и штампами о пересечении европейских границ. После этого любителей путешествий не выпускали из СССР до конца 1980-х.
