Дарья Данилова
Красоту нельзя понять мозгом... Константин Сутягин. Сен-Жермен-де-Пре. 2013
Недавно у Константина СУТЯГИНА вышла новая книга «Про счастье и Париж. Записки художника», которая и стала поводом для беседы Дарьи ДАНИЛОВОЙ с автором.
– Константин, вас знают прежде всего как художника. А почему вы решили стать еще и писателем?
– Ну вообще я с детства думал, что стану писателем. Но так как был провинциальным мальчиком, то не знал, что существует Литературный институт. Думал, надо сначала набраться жизненного опыта, а уж потом писать книжки… Поэтому пошел в военное училище – чтоб быть похожим на любимых Хемингуэя и де Сент-Экзюпери. Но там у меня не пошло, и я поступил в МВТУ имени Баумана. А параллельно решил учиться живописи, причем тоже из любопытства, «для опыта» – но вдруг оказалось, что это и есть главное.
– А где учились живописи?
– В студии Евгения Стасенко. Шел по улице, сорвал объявление на водосточной трубе: «Объявляется набор в студию живописи» – и вот… Мне иногда везет в жизни. Там был хороший творческий «бульон», из которого выросла целая группа серьезных художников – «Бауманская школа живописи». Потом «митьки»... До сих пор удивляюсь, что это питерское, а не московское объединение! Москва же веселее, простодушнее, наивнее. Но при этом в Москве был только МОСХ, а из неофициальных – какие-то скучные концептуалисты-умники, как будто они и не москвичи. Поэтому очень обрадовался, когда в 1990 году во Дворце молодежи открылась выставка «митьков» – для меня это была встреча с чем-то своим, давно знакомым, о чем я сам думал, но не знал, что так можно. Оказалось, есть ребята, которые думают так же (только почему-то живут в холодном эстетском Питере).
– Это уже третий том ваших «Записок». Вы всегда что-то записывали?
– Это третья увесистая книжка в проекте издателя Сергея Биговчего, а до этого была увесистая книжка в издательстве «Наше наследие». А еще до того – «Патриотический букварь» в издательстве ОГИ… А до того – книжки в митьковском издательстве Миши Сапего... Всегда ли я писал? Да. Художник всегда носит с собой блокнот и карандаш. Увидит что-то интересное – и зарисовывает. Только другое, не то, что видит писатель. Например, зависла в закатном небе стая черных галок, а внизу речка, и на ее светящейся розовой глади черная рябь... И вот эту рифму («птички» в небе – черточки на воде) художник и зарисовывает в блокнот. Всегда записываю, какое-то волнующее сочетание мыслей, событий, кто-то что-то сказал, а я при этом что-то подумал – какие-то «рифмы», сочетания пятен, которые нельзя назвать сюжетом. Я не писатель. А зачем все это делать – записывать, зарисовывать, допустим, как тень от столба перечеркнула дом – другой вопрос. Не знаю, наверное, болезнь.
– Вы пишете в книге: «Если нет стиля, то нужно чудо, какая-то неожиданность... А где взять?» У вас как раз очень узнаваемый почерк (стиль?). А к какому направлению вы сами себя причисляете?
– Ой, это пусть искусствоведы придумывают. Не хочу сам себе ставить диагноз. Могу только жаловаться: во рту сухость, тут болит, здесь чешется, по ночам хихикаю… А как называется моя болезнь – пусть врач скажет. А вообще где они? Какой последний термин изобрели наши искусствоведы после «сурового стиля» 60-х годов? Сказали им, что живопись умерла, и они успокоились.
– Вы последнее время часто говорите и пишете о мифе. Что для вас миф в живописи, зачем он?
– Да я просто называю какие-то вещи словами, мне удобными, а «миф» это или что... Замечали, как часто один человек не может понять другого? Казалось бы, на ровном месте начинают спорить, не слышат друг друга, и у каждого своя логика, свои факты… У каждого свой миф, который объясняет им их картину мира. Даже не объясняет… Миф – это коридор, в который вдруг провалился, и дальше идешь по нему, и все тебе понятно (пока не свернул в другой коридор). Пока находишься в поле действия мифа, не нужно ничего объяснять. Прошлым летом мы были в Африке, в экспедиции по следам русской эскадры, которая в 1920 году вышла из Севастополя, – Босфор, Дарданеллы, Средиземное море, классика! – но в Европе им не разрешили сойти на берег, и они бросили якорь в Африке (Бизерта, бывший Карфаген). Спустя почти 100 лет мы встречались с людьми, которые помнили тех русских, какие-то фото, воспоминания, могилы под пальмами… И все время было их жалко – а почему, думаю (пытался объяснить себе, но не мог). Ведь никого не осталось в живых, ничего нет! А комок в горле почему-то стоит… В чем его природа, кого я тут жалею? Или почему, когда мы читаем об изгнании Данте из Флоренции, нас охватывает жалость? Ведь это было сотни лет назад – даже Флоренция уже совсем другая! А вот именно потому: наткнулся на электрический провод «миф об изгнании». Не замечал его раньше, а как наткнулся – дальше ток начинает идти через тебя: затрясло и слезы из глаз.
– Или философский пароход, уплывающий из России. Он тоже стал одним из символов изгнания...
– Да, это и есть пружинки искусства – если нет мифа-провода, то ничто не дергает. Формализм, пустота – нет любви, нет слез, нет личного опыта (каждый носит в себе этот миф об изгнании, хоть в микроскопическом виде – пусть даже давным-давно папа в угол поставил, «иди отсюда!»). Миф – это чувство, сопряженное с вечностью: все провода-коридоры мифа тянутся из главного штаба. А «миф об изгнании», конечно же, идет от изгнания Адама и Евы из Рая, только мы не понимаем этого, не видим схему электропроводки, потому что не инженеры. Силовые линии натянуты всюду, но не видны обычным зрением. А художники обнаруживают их своими компасами, подключают произведения искусства, как электроприборы, – и они работают. Например, миф о последнем защитнике крепости тоже всем понятен почему-то, даже не важно, какой крепости (можно не принимать этот миф, но он понятен без всякой логики, понятен своей красотой, которая влечет). Или миф о борце, который несет людям свет… А дальше провод тянется к мифу о человеке, который обязательно должен сказать правду, и пусть там хоть что, хоть потоп, хоть на костер его (Джордано Бруно) – ничего не страшно. Человека несет энергия этого мифа, коридор закрыт со всех сторон своим непререкаемым смыслом, и даже нельзя себе представить, что может быть по-другому. «По-другому» = «кощунство». Миф революционера, который выходит на площадь, и пусть его бьют дубинками – а он прав и счастлив, ура!!! Прометей, который украл у богов огонь и принес его людям, и пусть потом орел клюет его печень, а он прав... Миф всегда рифмуется с вечностью, провода тянутся от Начала, и вполне может быть, что миф «Прометей» связан со Змеем с Древа Познания, который тоже ну просто не мог молчать, не мог не сказать людям правду! Дескать, ну как вы можете тут жить?!! Вы же ничего не знаете!!!
– Выходит, энергия мифа может созидать, освобождать, но неправильно понятый, грубо повернутый в нужную кому-то сторону, он может и разрушать.
– Массовое искусство – оно ведь тоже всех цепляет, тоже вполне себе мифологично, то есть понятно всем. Три кита масскульта – «секс, страх, насилие» – это тоже провода. Масскульт точно так же берет в плен – как в другой ситуации нас захватывает миф о самопожертвовании. «Жизнь пожить за други своя» ничуть не слабее по воздействию – сколько гениальных фильмов снято! Но «секс-страх-насилие» гораздо проще изобразить в искусстве, проще сыграть: три секунды – и деньги в кассу. А миф о самопожертвовании за три секунды не изобразишь. За три секунды будет не самопожертвование, а суицид.
– А как людям учиться чувствовать, когда глубина переходит в попсу, миф – в манипуляцию?
– Вкус – великая вещь. Он позволяет различать фальшивки, избегать некрасивых мыслей, некрасивых поступков. Вкус – это когда чувствуешь не детали, а сразу целое (а потом прикидываешь, подходит к целому эта деталь или нет). Хорошо бы научиться чувствовать красоту, ее силу, напряжение... Красоту перестали воспринимать как нечто основополагающее и бесспорное, как физический параметр – вес, рост… Как температура: печку пощупал – горячая, не поспоришь! Так и красота. Сегодня красоту пытаются понять мозгом (смотрят на печку и размышляют: сколько туда дров закинули, каков КПД и т.д.). Смотрят на картину и думают: «похоже – не похоже», «известный художник – не известный», «какое направление в искусстве», «что хотел сказать художник» и т.д. И все рассыпалось.
– А что такое красота? Например, Караваджо – великий мастер. Но томные выражения лиц и позы его мальчиков мне всегда казались чем-то на грани… а за этой тонкой гранью уже как будто просвечивает вульгарность.
– Скажу осторожно: должна быть энергия, которая тащит куда-то зрителя… А вот куда – другой вопрос. Существует античная связка «истина–добро–красота». (Я бы еще жестче связал «истина = добро = красота».) То есть искусство как влечение к красоте, истине и добру… Но точно так же существует влечение к безобразному. Не буду перечислять все гадости, которыми влечет современное искусство, сами знаете. Вампиры, уроды, пришельцы, призраки-пираты Карибского моря… С непривычки глянешь – стошнит. А потом привык, пригляделся, принюхался, хм… даже интересно!
– Особенно грустно, что детей наших приучают к этому с младенчества.
– Думаю, безобразие тоже привлекает, как и красота (только привлекает в другую сторону). Мы забыли, что надо чувствовать искусство, как печку (тепло – холодно). А древние очень хорошо различали: влечение к холоду, Танатосу (смерти) – и влечение к Эросу (любви). И почему одних влечет одно, других – другое, тоже не объяснить логически – это только не требующий доказательств миф, коридор, в который провалился.
– И художник может развить миф, а может и размыть его. Например, какой-нибудь город мы видим часто глазами художников, писавших его.
– Да, есть холодный миф «Россия – тюрьма народов» и «Москва – большая помойка». И существует миф, что Париж – самый прекрасный город в мире. Для его создания работали тысячи художников, поэтов, киношников, музыкантов – они создали гениальный коридор, попав в который, видишь Париж их влюбленно-восторженными глазами, и не нужно ничего объяснять. А помойки и парижский бардак не видны из этого коридора. Удобства ни при чем – мне, например, очень хочется жить в Москве 1963 года… Притом, что там нельзя было купить бутылку приличного французского вина, съездить в Париж нельзя было и мечтать, а работать нужно было не «в офисе», а рыть метро или ехать в Сибирь на стройку. Но был гениальный фильм «Я шагаю по Москве», и благодаря ему жить в Москве 1963 года было счастьем. Счастье – тоже миф-коридор, из которого все выглядит прекрасным и значительным, теплым.
Точно так же из коридора «несчастье» ничего радостного не видно, а тянет холодом и затхлостью. (Миф «несчастье», кстати, дешевле. Его проще воспроизводить-поддерживать – как проще поддерживать масскульт. Как проще по своей природе стремление к Танатосу.)
– Теперь понятно, почему названия всех трех ваших книг-альбомов начинаются словами «Про счастье…»
