Борис Кутенков
Зарубежные литературоведы уверяют, что вся новейшая русская проза вышла из Юрия Милославского. Иосиф Бродский писал о его стиле: «Словно не пером написано, а вырезано бритвой». Но в России отзывов о книгах Милославского очень мало. О новом романе «Приглашенная» и эпистолярной культуре с Юрием МИЛОСЛАВСКИМ побеседовал Борис КУТЕНКОВ.
– Юрий Георгиевич, вы защитили докторскую диссертацию на тему лексических и культурных особенностей переписки Пушкина. Эта тема – эпистолярное наследие – не оставляет вас и в новом романе. Чем обусловлен ваш интерес именно к эпистолярному жанру?
– Эпистолярный жанр – в своем роде Атлантида, исчезнувшая цивилизация. Самодостаточное, полностью утраченное направление в нашей, да и, разумеется, не только в нашей словесности. Сегодня симуляция эпистолярного жанра, то есть роман (романы) в письмах – а такие поползновения нам известны – дело практически безнадежное, тупиковое. Потому что исчезла сама эта вещь, а лучше сказать – культурная материя, а еще лучше – исчезла сама жизнь, в которой мыслимо было существование эпистолярного жанра. Нам, конечно, могут возразить, что сочинение писем и обмен таковыми успешно продолжены в последние десятилетия в так называемых социальных сетях. Нимало. В эпистолярной культуре есть некий несущий элемент, как говаривали прежде структурные аналитики, без которого эпистолярный жанр, достигший своих высот в XVIII–XIX веках, немыслим. Это – временные промежутки между письмами, между их написанием и получением. Эти насыщенные смыслом паузы, которые всегда учитывались (бессознательно по большей части) адресатом и адресантом. Потому-то письма (действительные, а не романные) писались так, как писались, потому что весь их «план содержания» непременно располагался в прошедшем времени, что бы мы под этими двумя словами ни понимали. От «сегодня умер NN» до «наконец-то добрался до Полотняного Завода». Даже если их писать и отправлять из одной комнаты в другую. Не говоря уж о письмах – записках путешественника (естествоиспытателя, любомудра и т.п.). Теперь письма (в их исходном, исконном виде) пишут весьма редко, потому что для написания их – как стимул, как причина – необходимо утраченное времяощущение утраченного жизненного уклада. Эсэмэска – это не письмо, a простейшая электронная модель устного обмена репликами. Так Чаадаев с Вяземским не переписывались. При всем при этом уже выработалась и продолжает вырабатываться особая стилистика – манера электронного письма со всяческими лексико-фразеологическими и графическими приемами. «Смайлики», порция скобочек слева направо, справа налево... Осталось только добиться того, чтобы между отправлением эпистолы проходило как минимум трое-четверо суток, и (кто знает?) глядишь – и наступит эпистолярное Возрождение. Но я так долго могу рассуждать о любимом жанре, да только ведь в романе «Приглашенная» на самом-то деле никаких писем нет. Там есть в изобилии юридические документы и прочее подобное. Поэтому вопрос меня сперва озадачил, покуда я не сообразил, что мой довольно нехитрый замысел разгадан. Главный герой романа написал нечто в жанре деловой словесности: письмо-отчет с приложениями: вот, мол, что ты мне поручил, вот какое задание против моей воли на меня навесил – и вот каковы результаты его исполнения...
– Как бы вы сами определили литературный генезис вашей истории? Есть ли произведения классиков, современников, на которые вы ориентировались как на образец?
– Я полагаю себя сочинителем сугубо традиционным, иерархически-принадлежным, зависимым от всего до меня написанного и вокруг расположенного. Сами принципы – скорее теории – «литературы игры», «концептуальной придумки», «постмодерна» и т.п. – меня разве что смешат, равно как и словцо «стилист» применительно к сочинительству. Потребовалось более полувека манипуляции авторским и читательским сознанием, чтобы образовался искусственный культурный контекст, где и обитает эта внеиерархическая паралитература. Благодаря арт-индустриальным системам паралитературный муляж и сегодня выдается за нечто настоящее. Арт-индустрии, впрочем, пришлось этак изящно абстрагироваться от подавляющего большинства читателей за пределами искусственного же «креативного класса», но это требует отдельного разговора, сейчас неуместного. Как недавно высказалась Нина Николаевна Садур, «...так называемая либеральная культура с ее актуальной литературой, новой драмой, пафосом якобы авангарда так и не дала ни одного полноценного имени». В основе возникновения «оригинальной», «необычной и нетрадиционной» паралитературы – хоть «чернухи-бытовухи», хоть «сюрреального нуара» – лежит важный культурно-психологический эффект, обязательно проявляющийся там, где изящными искусствами пытаются заняться с негодными средствами. Лучше всего этот эффект (синдром?) определен у Бориса Михайловича Эйхенбаума: «Раздражающие попытки освободиться от будто бы сковывающих свободу «цепей искусства»; попытки, которые обнаруживают лишь недостаточную степень обладания». Потому-то я несомненно признаю (и постулирую) обязательное и неотменимое в словесности наличие некоей «палаты мер и весов», где и находятся идеальные образцы. На них я, уж там осознанно или неосознанно, да только обязательно ориентируюсь. В случае с «Приглашенной» это прежде всего история об Орфее и Эвридике... Но, знаете ли, мне представляется, что мы с вами начинаем пугать народ. «Приглашенная» – это роман о любви. Такой любви, которая рифмуется с кровью, о которой поется в жестоких романсах, – а я их страстный поклонник. Да, это не все. Не совсем все. Но я дерзаю рекомендовать мою книгу русскому читателю именно с этой, привлекательной стороны.
– Вы подчеркиваете биографический характер воспоминаний вашего героя. Сколько в нем от вас, сколько от других увиденных вами людей?
– А откуда известно, что биографический характер записок Н.Н. Усова – это всего-то литературный прием? Это лишь допущение. В этой книге много того, что по праву может быть названо документальным, действительно существующим. А что если я всего-то сменил имя подлинного автора записок, названия кое-каких учреждений, адреса – и провел определенные редакторские преобразования, о чем, кстати, прямо сказано в примечаниях и послесловии? Все, о чем говорится в «Приглашенной», – правда истинная. И в авторе записок столько же от меня, сколько во мне от него. Но дело в ином. Сочинитель повторяет опыт Пигмалиона. Когда появился роман Юрия Тынянова «Кюхля», коллеги автора, историки литературы, утверждали, что герой романа «не похож» на свой «оригинал». На это ответил Горький, превосходно разбиравшийся в словесности и ее секретах: «Должно быть, он таков и был. А если нет – теперь будет». Так оно и получается.
– В романе, как мне увиделось, есть несколько авторов: Усов с его воспоминаниями; автор Юрий Милославский, обладающий интонацией всеведения и подчеркивающий это всеведение в примечаниях; и Ю.М., редактор воспоминаний в послесловии. Можно ли сказать, что этот роман – о разных ипостасях одной души?
– Это скорее обычная редакторская интонация условного всеведения. Я, Ю.М., комментирую Н.Н. Усова, откликаюсь на те или иные его соображения и высказывания, поясняю то, что мне представляется нуждающимся в пояснении. Не касаясь при этом собственно усовского текста. Это перекличка автора и редактора, притом что редактор обладает сходным жизненным опытом, подтверждающим опыт авторский. Но это надо читать, пересказ не поможет.
– Героиня вашего романа Александра Чумакова, в образе которой любовь преследует главного героя до конца жизни, обладает поэтическим даром. При этом самого Николая со временем оставляет поэтический талант. Есть ли здесь подспудный смысл – что это поэзия в образе Сашки преследует героя?
– Мне бы желательно с этим согласиться, состроить элегическую физиономию... Но – увы. В романе «Приглашенная» подобных символов нет. Возможно, найдутся элементы приточные, «мифологемные», однако в нем, пожалуй, больше натурализма, особого рода эмпирики, что ли. Среди его персонажей есть и такие, что зовутся бесплотными силами, но и они ничего не символизируют, а действуют, функционируют в согласии со своей эмпирической природой.
– «Приглашенная – это роман о природе любви, о самом ее веществе, о смерти и возрождении», – говорится в издательской аннотации. Как бы вы определили в нескольких словах, о чем ваше произведение?
– Издательскую аннотацию я загодя одобрил, а потому – см. выше. Впрочем, о возрождении я писать не предполагал. Возможно, так само собой получилось, и я могу быть только рад сюрпризу. Зато в аннотационном перечне, отчасти и по моему недосмотру, пропущено, что «Приглашенная» – это не только роман о любви, но и роман о материи времени, о его тварной сущности, о темпоральной плоти. Но если кто хочет читать только про любовь, может про время кое-что пропускать. Это предусмотрено.
