Екатерина Маевская  |
| В сторону библейских смыслов.
Василий Поленов. Рабби Гиллел. Портрет-этюд «Старик-еврей» для картины «Среди учителей». 1896. ГТГ |
– Авигдор, ваша книга «Еврейский взгляд на русский вопрос» уже в первые дни после выхода обратила на себя, как мне кажется, повышенное внимание. Ждали вы этого?
– Моя книга написана как серия философско-теологических эссе, привязанных к реальным событиям нашего времени. В ней также содержится попытка вступить в диалог с Александром Солженицыным по широкому спектру сущностных вопросов, затронутых им в книге «Двести лет вместе». Нельзя сказать, что я выбрал «ширпотребные» темы. Но российский читатель, как я еще раз убедился, ищет серьезного разговора о главном. Он нацелен на смыслы, а не на развлечение. Отсюда и успех.
– У вас много отсылок к личным воспоминаниям. Вы говорите о сложности бытования евреев в СССР и запрете на изучение иврита и иудаизма, о том, что именно это и усиливало тягу к запретному. Несмотря на некую обиду, есть ли ностальгия по советскому прошлому? Было что-то, безвозвратно ушедшее с эпохой?
– Никаких обид. Есть чувство досады в связи с вынужденным противостоянием, навязанным нам советскими властями. Ностальгия – это чувственная категория. Не стоит основывать на чувствах смысловые суждения об эпохе и о такой сложной и великой стране, как СССР. Могу засвидетельствовать, что в годы моего становления вокруг меня оказалось множество прекраснейших людей. Не опишешь словами степень благородства и мудрости психолога Марка Боймцагера. Он самолично лазил под колючей проволокой в Мордовии, чтобы передать каким-то заключенным лекарства. А моя учительница фортепиано в Гнесинском училище, Наталья Андреевна Мутли? Ее я видел всегда на более высокой ступени, чем Прекрасную Даму Блока и Белого. Мои первые восемнадцать лет жизни прошли в Москве, и я благодарю Создателя за каждый день того драматического опыта, которому не сыщешь подобия. Никто не написал полно и правдиво о том времени, а жаль. Да, было подавление, были тяжелые притеснения. Но помню, как в тринадцатилетнем возрасте я пошел на службу в костел одним воскресным утром со своим другом – украинским католиком. Ему было четырнадцать лет. Выйдя из костела после службы, мы пустились в спор. Я жестко критиковал некоторые аспекты увиденного, опираясь на свои первые представления о вере. Он возражал мне, а потом умолк, поднял палец руки вверх и сказал многозначительно: «Видимо, Богу угодно, чтобы ты был иудеем». И он помог мне найти синагогу. Вот так выглядела внутренняя жизнь двух подростков. Сегодня я вижу в этом не только поиск пути и свободы, но и настоящую свободу...
– Уже с первых строк вы часто обращаетесь к Солженицыну. Книга строится как некий диалог. Даже позволю себе несколько субъективное суждение – диалог-противостояние с Солженицыным. Можно ли сказать, что он представляется вам неким «буфером» в русско-еврейском вопросе? Считаете ли вы его в чем-то неправым?
– Даже великий Солженицын не захотел подняться над социальным аспектом и попробовать обсудить метафизический смысл русско-еврейского симбиоза. Многие его рассуждения в книге «Двести лет вместе» высоки и неоспоримы, а вот тенденциозность в выборе тем и в преподнесении фактов – как слой дегтя. И также в его разборе отсутствует самое главное: любое обсуждение еврейского следа в России требует метафизического и религиозного понимания. А Солженицын просто игнорирует истинный многовековой Израиль и только ведет разговор с обрусевшими, либеральными или революционными отщепенцами с нашей исторической обочины.
– Вы приводите массу цитат из статьи Солженицына о Бродском, построенную на сплошных придирках к поэту. Почему, на ваш взгляд, Солженицын так не хочет понять Бродского?
– Подробно приведенные цитаты указывают на более глубинную тенденцию, нежели сердечную косолапость, назойливо преподносимую Солженицыным по отношению к творчеству и личности Бродского. Это напоминание всему еврейскому народу, что его подлинное призвание – это теология и метафизика. И даже не физика, не поэзия, не шахматы и не скрипка. Не поймите меня неверно: тут нет пренебрежения науками и ветвями искусства. Мы говорим о том, что должно быть самым важным и чем пренебрегли. А Солженицын напоминает нам: не туда путь держите, не о том пишете и грезите. Понять Бродского Солженицын не в силах: это его эмоциональный антипод. Солженицыну чуждо чувство юмора, его бесят полутона.
– Если бы в наши дни вам выпала возможность личной встречи с Александром Исаевичем, помимо основного вопроса книги о чем бы хотели поговорить с ним?
– Хотелось бы продолжить разговор с последних предложений его Нобелевской лекции. И двинуться в сторону высоких библейских смыслов, оставив в стороне социальные и политические споры.
– Кто из писателей близок вам? И какую цитату вы бы привели из классики, чтобы охарактеризовать собственную судьбу?
– Мои писатели сегодня – это светочи теологической мысли. Вот несколько имен: Виленский Гаон, рабби Хайим-Моше Луцато, Раввин Авраам Ицхак Кук... Я также постоянно читаю Рене Генона, Василия Розанова, Николая Бердяева. Если попытаться вместить самое сокровенное в одно предложение, то обращусь к сказанному легендарным рабби Нахманом: «Куда бы я ни шел, куда бы я ни ступал, я держал путь в Землю Израиля».
– Книга весьма неоднородна: наряду с Пушкиным, Бродским, Галичем, Мирзаяном вы упоминаете об одной из важнейших на сегодняшний день проблем Израиля – о создании Палестинского государства. Как видится вам решение в данном случае исламского вопроса? Решаем ли он?
– Если США, Европа и арабские страны перестанут вмешиваться в наши дела, то мы договоримся с нашими арабскими соседями в два счета. А пока могу засвидетельствовать, что жизнь в Израиле намного интереснее и качественней, чем в любом мыслимом месте на земном шаре. Невзирая на все проблемы.
– Вернемся к основному. С 90-х годов вы открыто говорите о близости, пересечении путей Сиона и России. Какова их природа? Это прежде всего ментальная, духовная близость? Смотрят ли сегодня Израиль и Россия в одном направлении? Казалось бы, в советском прошлом приходилось говорить о еврейском вопросе, который хотели и пытались решить. А существует, существовала ли русско-еврейская проблема?
– Еврейско-русский симбиоз стал основополагающей и болезненной темой для нашего поколения, как и для предыдущих. Опыт показывает, что обрусение и ассимиляция российских евреев никак не приводят к благим результатам. Вся моя книга посвящена идее того, что русские почвенники и израильские почвенники сумеют найти общий язык и исправить то, что было испорчено революционерами, ассимилянтами и либералами. Русский народ всегда был восприимчив к мессианской идее. Сегодняшний Израиль – это первичный оплот всего мессианского процесса. Сам факт возвращения еврейского народа на Святую землю – это претворение слов библейских пророков. Такие грандиозные события найдут свой путь к сердцу России, когда мы, израильтяне, начнем говорить о сущностном и метафизическом, а не повторять пустые лозунги о безопасности и правах человека и народа.
– Спустя длительное время появилась возможность приехать в Москву. Кажется, в 90-е? Чем для вас стало возвращение в Россию?
– Все сказано у Галича в его гениальном творении «Когда я вернусь»: «И я упаду, побежденный своею победой...» Мало кто способен прочувствовать это до основ. Требуется живой опыт, чтобы понять и пропеть. В 90-м году я приехал в Москву после без малого 12 лет. Сразу представляю себе встречу с подругой детства на станции метро «Арбатская», внизу. Заметив меня издалека, она не побежала, а полетела ко мне птицей. Впилась глазами, притрагиваясь к самым душевным корням. «Ну, как ты?» И надо ответить правдиво и лаконично, как прошли 12 лет жизни. А потом закрываешь глаза и падаешь. Откуда взять столько сил, чтобы сдерживать слезы и на могилах близких, и в объятиях любимых друзей? «И я упаду, побежденный своею победой...» Затем самолет снова приземляется в Израиле. Сходишь с трапа и целуешь снова асфальт Святой земли. Еще более осмысленно.
