По двум-трем костям

Многие авторы второго тома антологии были не только поэтами, но и художниками. Александр Немировский. Без названия. Первая половина 1980-х. ллюстрация из второго тома антологии «Уйти. Остаться. Жить»

В 2019 году выходит из печати второй том антологии «Уйти. Остаться. Жить» в двух частях, посвященный поэтам, которые ушли из жизни молодыми в 1970–1980-х годах. Книга еще до своего выхода стала заметным событием в литературном мире: фрагменты публикуют эстетически полярные издания – от «Волги» и «Интерпоэзии» до «Прочтения» и «Литературной России». О восстановлении облика малоизвестного поэта и о том, почему было важно представить в антологии «нового» Николая Рубцова, с Борисом КУТЕНКОВЫМ беседовал Глеб КОТОВ.

– Борис Олегович, предыдущий том антологии «Уйти. Остаться. Жить» был посвящен поэтам, умершим в конце XX – начале XXI века. Обращение к предыдущим десятилетиям выглядит логично, но все же были ли у вас дополнительные соображения относительно выбора именно этого периода?

– Летом 2012 года, обсуждая идею пкрвых литературных чтений «Они ушли. Они остались», мы с соорганизатором чтений, журналистом, культуртрегером Ириной Медведевой решили затронуть именно постсоветский период. К тому моменту я активно занимался проведением литературных мероприятий с участием ныне здравствующих поэтов, и подумалось, что очень мало внимания уделяется тем, кто ушел из жизни на рубеже веков. А ведь большинство из них просто не могли получить широкую известность в «новой» стране с ее развитием технологий и информационной перенасыщенностью. Кроме того, мне была интересна тема раннего ухода из жизни многих и многих поэтов в этот период (обозначенный поэтом и критиком Виктором Куллэ в выступлении на вторых литературных чтениях «Они ушли. Они остались» как «миллениарное обострение»), хотелось исследовать ее причины. Среди последних – неуслышанность в условиях культурного переизбытка, ощущение потери аудитории, невозможность вписаться в новую иерархию ценностей. Занимает меня эта тема до сих пор, но крен в новой антологии сделан в сторону литературоведческого анализа в рамках очень разных поэтик; главная задача – показать, как именно поэтов нужно читать, и попытаться определить их место в литературной иерархии, а многих и ввести в культурный контекст. Этот контекст постсоветского времени осмыслялся нами на протяжении шести лет, что прошли с момента первых чтений «Они ушли. Они остались»; за это время мы рассказывали о поэтах первого тома в разных городах и весях – от Мурманска до Хельсинки, от Тарту до Коктебеля, и почувствовали некий предел усилий. Поэтому обращение «вспять» действительно было логичным. И оказалось, что поэтов, заслуживающих внимания и не успевших получить признания, в последний период существования советской империи было не меньше, но «проявиться» им было сложнее по другим причинам, главная из которых – канон соцреализма, жестко ограничивавший пространство «разрешенного».

– Всего в двухтомнике будут показаны судьба и творчество 36 поэтов. Есть ли некая черта, обусловленная, быть может, временем, эпохой, которая их объединяет?

– Об этих чертах так или иначе говорят многие статьи в антологии, советую обратить внимание, например, на мемуар Ольги Постниковой об Илье Рубине (1941–1977) или статью Юлии Подлубновой об Алексее Еранцеве (1936–1972). Таким образом, вырисовывается одна из главных задач – попытка объединить в рамках одной книги конфликтующие поэтики: с одной стороны – авангардистов, чья невозможность вписаться в соцреалистический тренд была обусловлена вполне внятными эстетическими причинами, с другой – тех авторов, которые делали что-то интересное и живое, отталкиваясь от «канонической» поэтики (пожалуй, в каждой из двух частей второго тома можно с большой условностью выделить эти группы). Кроме того, много биографических перекличек и совпадений среди представленных в антологии поэтов: «авангардист» Николай Данелия (1959–1985) – сын режиссера Георгия Данелии, снимавшего фильмы по сценариям Геннадия Шпаликова (1937–1974); отдельная линия – поэты-правозащитники: вышедший в 1968-м на Красную площадь Вадим Делоне (1947–1983), Илья Габай (1935–1973), Юрий Галансков (1939–1972). Сергей Морозов (1946–1985) перекликается еще с двумя авторами антологии: как и Марк Рихтерман (1942–1980), учился в семинаре Тарковского и унаследовал черты его поэтики, а в юношеские годы публиковался в альманахе Дворца пионеров под одной обложкой с Леонидом Губановым (при жизни эта публикация стала одним из двух журнальных выходов поэта к читателю). Намжил Нимбуев (1948–1971) переводил с бурятского стихи своего земляка Дондока Улзытуева (1936–1972)…

– Расскажите, пожалуйста, немного о значимых лично для вас авторах антологии.

– Каждое имя дорого – и чем больше погружаешься в мир каждого поэта, слушая рассказы о нем на «Они ушли. Они остались» и вновь вычитывая верстку антологии, тем дороже оно становится. Понимая всю субъективность выбора, отмечу в первую очередь поэта из Белоруссии Игоря Поглазова (1966–1980). В свои неполные 14 лет это был акселерат, создававший не по возрасту зрелые стихи, менявшийся, по свидетельству Дмитрия Губина (который работал тогда в питерском журнале «Аврора» и первым опубликовал стихи Игоря после его смерти – спустя восемь лет хождения их в самиздате), «не по дням, а по месяцам». Москвич Владимир Полетаев (1951–1970) профессионально занимался стихотворными переводами, учился в семинаре Льва Озерова в Литинституте. Поражает строгость этого юноши к себе – его стихотворение с заветами, данными собрату-переводчику, призывает судить автора (то бишь себя) по гамбургскому счету, разделяя понятия «суд» и «осуждение». Были сомнения по поводу включения в антологию Николая Рубцова (1936–1971), любимого мной с детства, одного из первых поэтов, которых я прочитал в своей жизни. Его сборник, когда мне было 10 лет, принес домой друг бабушки, внешне поразительно похожий на Рубцова, и эта книжица надолго стала «настольным» чтением. По понятным ностальгическим причинам подборку я составлял с особой любовью – и попытался представить Рубцова неожиданного, не имеющего ничего общего с «певцом дубов и березок», которым его пытались сделать в рамках патриотического проекта. Подборка убедила моих коллег. Еще один значимый для меня герой антологии – автор ошеломительной духовной лирики Владимир Гоголев (1948–1989) учился в Литинституте и был отчислен из-за несовместимости его мировоззрения с официальным советским. Усилием воли остановлю себя в перечислении: к «нынешним» поэтам я еще привыкаю. Каждое утро, бросаясь к литературным делам, ощущаю свой долг перед многими требующими моей заботы и поддержки – сейчас это целая «орава» талантливых поэтов двух томов антологии. Почти физически чувствую исходящий от них завет и стимул к посмертному продолжению жизни.

– Я знаю, что в числе авторов статей о поэтах немало солидных имен. Скажите, пожалуйста, пару слов о них.

– Внятная культуртрегерская задача состоит в попытке объединить разнородные пространства – и представить те точки зрения, которые далеки от замкнутости на групповых интересах. Именно поэтому особое удовольствие для меня как для редактора – предложить стихи для анализа критику, который, может быть, при других обстоятельствах не узнал бы даже имени этого поэта, и затем самому прочитать их его независимым или же пристрастным взглядом. А в случае если их «знакомство» перерастает в дружбу и влечет за собой новые культуртрегерские инициативы, чувствую особого рода «теневую» радость. Конечно, сегодняшняя ситуация раздробленности (о которой поэт и критик Марина Кудимова, автор предисловия к антологии, скептически сказала в одном интервью как о преобладании «лицензионного сознания»: легитимность получают те, у кого есть «удостоверение» принадлежности к «своим») не располагает к такой независимой позиции. Но сам я читаю всю литературную периодику – от «Знамени» до «Нашего современника», и мне интересны (причем в личностном аспекте) разные критики, оказывающиеся в нашей книге под одной обложкой, может быть, впервые: от Ольги Баллы и Валерия Шубинского до Данилы Давыдова и Юрия Орлицкого, от покойных Натальи Горбаневской и Вениамина Каверина (чьи очерки о поэтах републикуются в книге) до ныне здравствующих Евгения Абдуллаева и Олега Демидова, от Михаила Айзенберга до Дмитрия Быкова. Культуртрегерская позиция предполагает, что свой литературный проект я должен по возможности доносить до публики с максимальной активностью, так как сегодня всего и всех очень много и книга почти наверняка не дойдет до громадной части читателей, которым она может быть важна. Историко-литературный подход предполагает некоторую дистанцированность от личного отношения – именно поэтому характер антологии «Уйти. Остаться. Жить» не вкусовой или отражающий эстетические приоритеты определенного сегмента, но максимально полно представляющий срез поэтик и аналитическую картину выбранного периода.

– Труднее ли оказалось собирать материалы для второго тома с учетом того, что в случае с первым была большая вероятность найти современников, а тут пришлось копнуть прошлое, архивы?

– Здесь особенно отмечу работу одного из редакторов антологии, поэта и культуртрегера Николая Милешкина, благодаря которому два позднесоветских десятилетия представлены максимально полно. Именно он проводил часы и дни в Ленинской библиотеке, сканируя сборники, перерывая антологии и предлагая «новонайденных» поэтов. Вы верно заметили, что сложность поиска материалов обусловлена временной дистанцией, об этом в антологии написала Ольга Аникина, попытавшаяся разыскать сведения о герое своей статьи Михаиле Фельдмане и убедившаяся, что никто из ее респондентов не имеет о поэте ни малейшего представления, кроме информации, полученной из справочных источников. Аникина сравнила эти поиски с реконструкцией личности и жизни античных поэтов, возможной только благодаря их стихам, и археологическими раскопками, благодаря которым удавалось воссоздать облик доисторического животного по двум-трем костям. В других случаях родственники и хранители архивов охотно шли навстречу; так, Ремма Арштейн, которой родители Владимира Полетаева перед смертью завещали его архив, внесла в подборку важные изменения, позволила ознакомиться с рукописями, автографами. Иван Ахметьев принял участие в публикации ушедшего друга Сергея Трофимова (1953–1979). Дотошен был Герман Лукомников, представительная подборка отца которого, Геннадия Лукомникова (1939–1977), впервые выходящая в таком объеме, – предмет нашей особой гордости. Продолжает хранить память о Николае Данелии, сыне известного режиссера Георгия Данелии и актрисы Любови Соколовой, литературный секретарь отца поэта Елена Машкова…

– Насколько второй том отличается от первого в плане разнообразия экспериментальных поэтик?

– И в той и в другой антологии были очень разные авторы: в готовящейся книге Евгений Харитонов (1941–1981), эстет и провокатор, мысливший опущенными звеньями нарратива, соседствует с уже упомянутым Марком Рихтерманом, писавшим в достаточно прозрачной, но индивидуальной манере; громокипящий Николай Данелия – с медитативным, знающим о своем смертельном диагнозе Валдисом Крумгольдом (1958–1985); исследующий скрытые возможности слова Михаил Соковнин (1938–1975) – с настроенным на волну публицистического высказывания Вадимом Делоне (1947–1983). В споре с коллегами о включении или невключении поэта, пишущего в экспериментальной манере, я скорее отвечаю положительно, понимая, насколько сложно было выделиться, будучи «другим», в условиях советского времени и насколько такие типологические черты поэтики не имели шанса на публикационный успех. Но случаи имитации, как и подлинности, заметны на всех полюсах. В своей недавней статье, опубликованной в журнале «Интерпоэзия», я предложил разграничение имитационной поэтики «узнавания» и имитационной «филологической» поэзии. Но не забудем: подлинный шедевр удивляет именно тем, что не укладывается в стройные парадигмы, переворачивает представление об иерархиях и канонах.