Елена Константинова
|
|
Не все помнят, чем заканчивается притча о кольце Соломона. Мастер Бесерриль. Царь Соломон. 1525. Музей Прадо, Мадрид |
О творчестве Галины Нерпиной с пиететом писали Евгений Рейн, Владимир Корнилов, Дмитрий Веденяпин, Александр Тимофеевский и др. Ее новая книга стихов «Остролист» скоро выйдет в издательстве «Воймега». С Галиной НЕРПИНОЙ побеседовала Елена КОНСТАНТИНОВА.
– Галина Николаевна, похоже, пандемия не вывела вас из состояния работоспособности – ведь вы готовите к изданию новую книгу стихов, не так ли?
– Я убеждена, что необходимо охранять свое внутреннее пространство от сгущающейся вокруг атмосферы тревоги и неуверенности. Этому помогает самодисциплина, нужно продолжать спокойно делать свое дело, помня притчу о кольце Соломона: все пройдет... Правда, не все помнят, чем заканчивается притча. На кольце было три надписи: «это пройдет» – на внешней стороне кольца, «и это тоже пройдет» – на внутренней, и третья надпись – едва заметные слова на ребре кольца: «ничто не проходит бесследно». Так оно и есть... Новая книжка стихов – это неторопливая работа, я довольно долго ее составляю; это напоминает огранку камня: необходимо правильно повернуть все нужные грани к свету.
– Выходит: «Коль жизнь есть дар – то будней не бывает»?
– Это строка из моего давнего стихотворения, написанного после прочтения романа Набокова «Дар», лучшего его романа, на мой взгляд. Название «Дар» имеет много смыслов: литературный дар, и мир как драгоценный подарок, и любовь, и страдания... В каждом дне есть глубокий смысл, даже если это обыкновенный пасмурный день. Это становится очевидным – хотя у всех случаются дни, которые хотелось бы забыть, – значительно позже, когда проходит время. Время – это другая, более сильная оптика. Это как перевернутый бинокль, когда на события смотришь издалека...
– Сами собой вспыхивают симоновские строки: «Словно смотришь в бинокль перевернутый,/ Все, что сзади осталось, уменьшено».
– Да, но в любой момент свое давнее ощущение можешь приблизить и рассмотреть его уже из настоящего. Иногда из этой метафизики возникают стихи.
– Вернемся к вашей будущей книге. В чем лично для вас ее отличие от предыдущих?
– Надеюсь, что это некое поступательное развитие. Мне интересна поэзия, где смысл не на поверхности, а идет из глубины стиха, когда за конкретным вырисовывается космический подтекст. Такой конклав философии и поэзии. Еще очень важно, чтобы в стихах был воздух неожиданного, как говорил Мандельштам.
– По какому принципу отбирали стихи?
– Это самое трудное... До сих пор вожусь именно с отбором. Нужно, чтобы напряжение внутри книги не ослабевало, но и перенасыщенный раствор тоже нехорошо. Должно быть много морозного воздуха.
– Притом что название книги – южное!
– Остролист, он же падуб – растение древнее и загадочное, недаром оно является одним из традиционных символов Рождества – именно его вечнозеленые ветки вплетают в рождественские венки. Оно олицетворяет бессмертие и терновый венец Иисуса. Красные ягоды символизируют кровь, пролитую Иисусом за людей. А еще остролист означает радость и примирение и, согласно народным поверьям, защищает от колдовства и молнии. Из остролиста сделана волшебная палочка Гарри Поттера – впрочем, для моей книги это совершенно неважно. «Остролист» – именно название книги. В ней нет такого стихотворения. Но есть много природы... она живет по своим законам, более значительным, чем законы человеческие. Надеюсь, тот, кто прочтет книгу, поймет, откуда такое название.
– Какой ваш собственный критерий – что из написанного «предать огласке», а что оставить в архиве?
– Это зависит от многого. При составлении книги и подборки совершенно разный подход. Книга рассчитана на долгое дыхание: в нее можно включить стихи, которые оттенят другие, более яркие... Некоторые стихи кажутся проходными, но в контексте вдруг начинают звучать свежо. Бывает и наоборот. В книге важна передышка. А подборка должна быть яркой, запоминающейся. Не очень люблю большие подборки: впечатление от них, как правило, размывается. За исключением тех, где это оправдано сюжетом или смыслом. В подборке, как и в стихотворении, эмоция должна уводить вверх. В книге важна глубина. Многие из своих ранних стихов я не стала бы предавать огласке, но тут уж ничего не поделаешь... Все проверяется временем. Время – честный человек, как говорил герой Бомарше.
– В вашем стихотворении «К другу лицедею» есть строки, которые могут быть адресованы и поэту: «Владей, как художник, искусством пробела/ И паузой – как музыкант». Вы согласны?
– Конечно... Недоговоренность действует гораздо сильнее, чем лишние слова. Пауза дает глубину и объем. И возможность задуматься и вернуться. Если что-то кажется лишним, нужно вычеркивать. Это правило еще никого не подводило.
– Первое эстетическое переживание?
– Сейчас уже трудно вспомнить... Наверно, связанное с природой. Острое ощущение красоты. В два года меня впервые привезли на море, в Ялту, – до сих пор помню то первое ошеломляющее впечатление. А первое осознанное переживание, наверное, все-таки связано с книгами. Я очень рано научилась читать.
– Первая из книг какая?
– Думаю, их сразу несколько. В доме было много книг: я рано окунулась в этот мир, помню ощущение радости оттого, что он мой, что я в нем своя. И – желание поскорее в него вернуться, когда что-то отвлекало. Наше поколение вообще много читало, считалось неприличным не прочесть какую-то важную книгу. Лет в двенадцать я запоем начала читать Достоевского и очень понимала его тогда. Так мне казалось. До сих пор считаю, что Достоевский – гений для подростков. Особенно остро его воспринимаешь именно в юном возрасте.
– Прислушиваться к тому, что происходит в душе, – занятие для вас, судя по стихам, отнюдь не праздное?
– Мне всегда было интересно смотреть на мир «внутренним зрением», попробовать выразить в стихах то, о чем принято говорить молчанием, взглядом, прикосновением руки... Кроме того, для меня очень важен звук, я часто слышу сначала некую музыкальную интонацию, которая приводит за собой слова. Следующая задача – правильно их записать, чтобы стихи соответствовали той сильной первоначальной эмоции.
– Зачем идут в поэты? Вот вы, окончив философский факультет, предполагали, казалось бы, свою иную судьбу?
– У меня это сложилось как-то само собой... Я поступила на философский факультет, потому что мне хотелось чего-то большего, чем только филология. И ни разу об этом не пожалела. Философия чрезвычайно дисциплинирует мышление. Картина мира становится стройной и осмысленной. Разрозненные знания собираются в некое единое целое, как музыкальные отрывки в симфонию. Параллельно с университетом я начала довольно активно публиковаться. Кроме того, в то время существовали замечательные поэтические семинары. Я ходила в семинар к Евгению Львовичу Храмову, считавшийся одним из лучших. Евгений Львович сам был очень хорошим поэтом, но еще и великолепным редактором, недаром они с Олегом Чухонцевым много лет возглавляли отдел поэзии журнала «Новый мир». Это была прекрасная школа, я очень ей благодарна. К моменту окончания университета стало понятно, что жизнь будет связана с литературой. Но меня оставили в аспирантуре, что дало еще три дополнительных года прекрасной студенческой жизни. Можно было читать книги, писать стихи... Все выстроилось само собой.
– Судя по многим современным стихам, их авторов та самая индивидуальность звука не очень заботит?
– Мне кажется, в поэзии дела сейчас обстоят не так плохо, как принято считать. Есть много интересных поэтов, и есть несколько замечательных. Это на мой вкус. Время все расставит по своим местам. Я глубоко убеждена, что каждый талантливый текст найдет своего читателя. А графоманов всегда было много, к этому надо относиться спокойно. Другое дело, что средний уровень стихосложения очень вырос за последние годы. Я имею в виду навыки версификации. Появилось много средних и плохих стихов, очень похожих на хорошие. Но тут уж важен вкус читателя, его умение ориентироваться в этом практически безбрежном океане.
– Если не ошибаюсь, вам близка поэзия Владимира Корнилова? Не случайно вы посвятили ему свои стихи «Круглится летняя дорога...», «...Ты возвратишься в семь...»
Я дружила с Владимиром Николаевичем Корниловым. Точнее, так: я удостоилась его дружбы. Всего года четыре перед его уходом. И в основном это были телефонные разговоры, потому что Владимир Николаевич уже сильно болел. Но как много дали мне эти беседы. Это была такая высокая планка нравственности и одухотворенности. Я написала несколько заметок о нем. Потом вышел прекрасный посмертный двухтомник его стихов и прозы, которая заслуживает отдельного разговора. Корнилов был и великолепным прозаиком. Всем советую прочитать его повесть «Девочки и дамочки»... Это пронзительная вещь, обнаженная правда о войне. Я часто повторяю про себя его строки:
Стихи не могут пасти,
Судить и головы сечь,
Но душу могут спасти
И совесть могут сберечь.
– Что заставило вас взяться за перевод современных китайских поэтов?
– В 2006 году мы с группой писателей ездили в Китай по приглашению Харбинского союза писателей. Спустя год вышла антология современной китайской поэзии «Азиатская медь», куда вошли и мои переводы. Переводила я с подстрочников, разумеется. На мой взгляд, самый интересный поэт из тех, кого я там встретила, Си Чуань. Мы познакомились с ним на одном из выступлений, и он поразил меня своей непохожестью на других поэтов. Он окончил английский факультет Пекинского университета. Переводил на китайский Паунда и Борхеса. В его стихах, и это видно даже по подстрочникам, – сочетание традиций китайской поэзии и современной западной культуры. Это большая редкость для китайцев. Они, как правило, герметичны в своей поэзии. Си Чуань был молод, знаменит и успешен, и ничто не предвещало его трагического ухода. А спустя несколько лет кто-то из приехавших из Китая сказал, что он покончил жизнь самоубийством. Это известие меня поразило. Подробностей я не знаю до сих пор, попытки хоть что-то выяснить ни к чему не привели. Сейчас мне кажется, что я уже тогда уловила в его стихах трагическую интонацию.
– Последние пять лет вы возглавляете журнал «Кольцо «А». Какие заметные перемены произошли на его страницах?
– Это журнал с 25-летней историей и прекрасными традициями. Я уже третий главный редактор: сначала его возглавляла Татьяна Кузовлева, потом Кирилл Ковальджи, а с 2015 года я пытаюсь вести этот корабль. За последние годы сложилась дружная команда. Елена Сафронова, критик и прозаик, занимается прозой и – соответственно – отделом критики. Я отвечаю за поэтическую часть и стараюсь сделать ее максимально разнообразной. Мне очень помогают Елена Исаева и Виктор Куллэ. Елена Исаева – не только очень хороший поэт, но и успешный драматург и сценарист. Поэтому два года назад я попросила ее вести рубрику «Новая пьеса», где она представляет новые, еще нигде не публиковавшиеся и не ставившиеся пьесы и их авторов. А Виктор Куллэ в авторской рубрике «Прогулки с Куллэ» в каждом номере публикует культурологические эссе, которые настолько интересны, что давно пора объединить их в книгу и выпустить отдельным изданием. Надеюсь, что когда-нибудь это произойдет. Есть рубрика «Память», где мы публикуем архивные материалы: стихи, письма, статьи ушедших писателей и об ушедших писателях, воспоминания.
– Размыкаете ли вы «Кольцо...», приглашая на его страницы авторов не из Союза писателей Москвы?
– У нас обширная география. Мы совсем не корпоративный журнал. Стихи, критику и прозу нам присылают не только из России, но и из Германии, Америки, Израиля. Не говорю уже о так называемом ближнем зарубежье. Журнал открыт и для молодых. Раз в год мы отдаем целый номер участникам совещаний молодых писателей, которые проводит Союз писателей Москвы. Приезжают на эти совещания, кстати, отнюдь не только москвичи. Судить, разумеется, читателям – но мы стараемся, чтобы наш журнал был интересен людям разных поколений.
– Вы лауреат нескольких литературных премий. Что для вас означает успех?
– Успех – категория относительная. Об этом можно долго рассуждать, но в итоге все сводится к одному: что останется после тебя. Премия – вещь приятная и на минуту окрыляющая, но попробуйте предложить любому поэту на выбор: самую главную премию или несколько бессмертных строк, которые он вдруг когда-нибудь напишет. И посмотрим, что он выберет.
комментарии(0)