Феномен Высоцкого – в доверительности

Как всем известно, Высоцкий начинал с блатных песен. Фото РИА Новости

– Сергей Владимирович, расскажите, пожалуйста, когда вы впервые услышали Владимира Высоцкого?

– Осознанно – не помню. Песни – вероятно, на даче в Купавне у моего приемного деда. Скорее всего это была пластинка со «Скалолазкой». А услышал – не песни, а голос Жеглова в знаменитом сериале. Потом – олимпийским летом – я как все был в удлиненных сменах (в пионерском лагере «Юный ленинец»). И в начале второй смены – а смены были по 40 дней – все заговорили: «Умер Высоцкий». А мне что? Умер и умер. Потом, осенью, у кого-то из песенника – было такое повальное увлечение песенниками с анкетами – переписал «Жирафа». Сначала не хотел, сказал: «Это, наверное, «до чего же хочется, братцы, на живом жирафе покататься?» «Нет, – ответил мне Олег Ромадин, мой одноклассник, – это же Высоцкий». Получается, не услышал, а переписал текст. Какую песню услышал первой, не помню. Родственники мне дали во временное пользование магнитофон «Романтика» на батарейках, я его таскал с собой на пляж. И скорее всего переписал у кого-то французские пластинки Высоцкого – «Натянутый канат» и «RCA». А потом пошло-поехало…

– Расскажите подробнее про «пошло-поехало». Когда вы поняли, что Высоцкий стал частью вашей жизни?

– Я переписал все, что было, у родных и друзей. И, что любопытно, каждый раз находились новые песни. Конечно, если бы мне это было неинтересно, я бы этим не занимался. Можно долго говорить о феномене Высоцкого, чем он так цепляет. Сам поэт отмечал, что причина – «доверительность». У моего родного дяди Юрия Уварина была пленка с песнями Высоцкого – на девятой скорости по четырем дорожкам. Но мне и этого было мало. Тогда дядя посоветовал сходить на Ваганьково, где у могилы поэта собираются поклонники: у них всегда можно что-то переписать. Или узнать что-то новое. Я старался регулярно там бывать. С оказией – меня просили что-то ему передать – познакомился с Всеволодом Абдуловым, который близко сошелся с Высоцким еще в 60-х годах, в Школе-студии МХАТ. Через киоскера на углу Пресни и Малой Грузинской стал общаться с Ниной Максимовной, матерью поэта. Семья Абдулова, его мама Елизавета Моисеевна, вдова знаменитого актера 1940–1950-х Осипа Наумовича Абдулова, тепло меня приняла, и мы стали часто общаться. Конечно, разговоры были большей частью о Высоцком. В то же время, в начале 80-х, была создана комиссия по творческому наследию Высоцкого. Ее секретарем и «рабочей лошадью» (наверное, единственной – остальные были свадебными генералами) была Наталья Крымова. Вышел уже сборник «Нерв», который, как пел Окуджава «а кто потом украл вагон?», таинственным образом исчез. Своровали чуть ли не эшелон с книгами. Я приносил Абдулову разные тексты, которые якобы были перепечатаны с рукописей Высоцкого, – сам он их не знал или не помнил. В вышедшем позднее трехтомнике Шемякина Аркадий Львов назовет их коллекционными списками. В общем комиссия начала работу, и наша задача была «залитовать» как можно больше текстов, то есть опубликовать их в разных периодических изданиях, а потом принести рукопись новой книги – не «Нерва» – в издательство, и окажется, что проблем с разрешением нет: все уже опубликовано. Вот этим я и занимался до армии. Все, что публиковалось комиссией – в «Авроре», «Театральной жизни», «В мире книг» и так далее, – похвалюсь, все осуществлено при моем участии. Даже в ночь перед призывом я занимался правкой текстов для книги «Избранное», которые потом передали Наталье Анатольевне. Как пели позже у нас в Афганистане: «Время выбрало нас». Мой любимый герой – персонаж Брюса Уиллиса. Ему деваться некуда все время. (Тут я бы добавил смайлик.) Так Высоцкий стал частью моей жизни. Уже в армии я думал, что хватит, работы по изданию песен и стихов Владимира Семеновича завершились, можно отдохнуть и заняться другими делами. Например, по совету Михаила Кожухова, корреспондента «Комсомольской правды» в Афганистане, – международной журналистикой. Или пойти в артель к Вадиму Ивановичу Туманову – зарабатывать.

– Среди «разных текстов, перепечатанных с якобы рукописей Высоцкого» было, наверное, многое, Высоцкому не принадлежащее? Как вы определяли подлинность текстов? Каковы были критерии?

– Тогда авторство я, конечно, подтвердить никак не мог – недоставало знаний и опыта. Была такая смешная вещь – на Ваганьково человек по имени Володя Григорьев и по прозвищу Динозавр менял и продавал отпечатанные на машинке тексты песен, прозы и выступлений Высоцкого и, что называется, «около». Вторая история связана с Театром на Таганке, а конкретно – со спектаклем памяти поэта. Так вот на его машинописных страничках сверху стоял гриф «Сверено с рукописью», а текст под ним был не Высоцкого, а, например, то, что было в раннем репертуаре Владимира Семеновича. Помнится, был текст Есенина «Сиротка», какие-то еще. Тут с авторством все было понятно.

Но надо сказать о том, что все тексты стихов – не песен, а именно стихов – появились из одного источника. Ребята из КСП работали с Высоцким с 1978 года, и он давал им свой архив. Они перепечатывали тексты, правили с его слов, иногда и по собственному разумению. Но других источников-то и не было. Всего два (!) стихотворения были доступны читателям при жизни – «Из дорожного дневника» (первая часть большой поэмы, опубликованная в сокращении в «Дне поэзии») и «Мой Гамлет» – текст, который автор подарил болгарскому поэту Любомиру Левчеву в машинописном сборнике своих песен в 1973-м. И то второй, вероятно, стал известен после смерти Высоцкого. В «Метрополе» публиковались только песни. Несколько парижских стихов, например «Тушеноши» и «Осторожно, гризли!», Шемякин опубликовал во Франции. Это тоже было недоступно в СССР, так же как и югославская съемка с «Черногорскими мотивами» и мексиканская с тем же «Моим Гамлетом».

Так вот «околокаэспэшные» ребята перепечатывали тексты Высоцкого на машинке, потом размножали на ротаторе, ксероксе и передавали посвященным. Посвященные показывали это все менее посвященным, и они, как, например, Саша Петраков, который занимался в основном звукозаписью, переписывали эти тексты себе. Мне посчастливилось с Петраковым познакомиться, и я переписывал тексты из его большой тетради уже себе в блокнотик, а потом, когда накопил на пишущую машинку, стал их перепечатывать.

Возвращаясь к первым вашим вопросам, отмечу, что, когда я узнал, что песен у Высоцкого не одна и не две сотни, у меня появилась мальчишеская цель – мне было 14 лет – собрать все эти песни Высоцкого. Вернее, я подслушал у кого-то на Ваганьково эту мысль-план. Мне она понравилась, и я взял ее на вооружение.

Принцип общения поклонников-собирателей был прост и вечен: ты мне эту песню даешь переписывать, а я тебе другую, которой у тебя нет. Или текст песни. Люди, разумеется, тащили всякое барахло на обмен. И я не исключение. В пленках моего дяди Юры среди песен Высоцкого была одна песня, неизвестно кем исполненная: «Я рассказать тебе хочу, душа любезный,/ как моя жизнь была для Родина полезный,/ как на разведку я ходил в горах Кавказа –/ послушай, друг мой, маленький рассказа». Скорее всего ее пел Визбор, а текст народный. За все время, прошедшее с той поры, я нашел эту песню только в исполнении какого-то самодеятельного ансамбля. Ну, вот и я ее на что-то выменял. Это я к тому подвожу, что кое-кто и сам писал тексты «под Высоцкого» – чтобы выменять новые тексты за свое «творчество». Такие люди мне известны. Так сформировался тот самый массив «коллекционных списков», на основе которых на Западе (это термин оттуда) и печатали эти произведения, никаким образом не аннотируя. Кое-что осталось нынче либо в разделе Dubia (Dubia (лат. «сомнительное») – произведения, предположительно приписываемые тому или иному автору. – «НГ-EL») – авторство не подтверждено (но это касается только того, что Высоцкий сам пел либо были другие серьезные, но недостаточные основания говорить о его авторстве), либо тексты, авторов которых мы до сих пор не знаем, но никаких оснований считать это произведениями Высоцкого, у нас нет. Им, конечно, не место в книгах поэта, но собрать их воедино и отметить, что и откуда взялось, давно пора.

– В одном из сборников Высоцкого, изданном на Западе, я прочитал текст известной по знаменитому фильму песни «На Тихорецкую состав отправится...». Это действительно песня Высоцкого?

– Нет, конечно, это песня Михаила Львовского на музыку Михаила Таривердиева. Она была в раннем «доконцертном» репертуаре Высоцкого, несколько раз записана на пленку. Вероятно, кто-то на Большом Каретном впервые ее исполнил. Высоцкому понравилось. Знаменитый фильм был гораздо позже. Думаю, к тому времени никто уже и не помнил, что Высоцкий ее пел. Кстати, не только самодеятельные и западные издания грешат такими несуразицами. В разгар перестройки журнал «Смена» напечатал сразу несколько песен из репертуара Высоцкого, ему не принадлежащих. Например, «Как у Волги иволга», ее текст написал Игорь Кохановский.

– Когда я был подростком, в моем московском окраинном дворе абсолютно все любили Виктора Цоя – и те, кто потом пошел в бандиты, и те, кто поступил в институты. При этом, скажем, Гребенщикова или Кинчева слушали лишь отдельные люди. У поколения бардов таким человеком, объединяющим всех, был Высоцкий. И роднит эти фигуры, на мой взгляд, ярко выраженный героический пафос (то, чего было мало у Окуджавы или, скажем, у Гребенщикова). Не на это ли откликалось абсолютное большинство людей? Что еще помимо несомненного таланта и «доверительности» стало причиной тотальной популярности Владимира Семеновича: «от уголовников до членов Политбюро»?

– Все-таки и Окуджава, и тем более БГ – разные поколения. Это два поколения, а Высоцкий – третье. И они писали и пели гораздо меньше так называемых блатных песен. То, с чего Высоцкий начинал. И даже его первые военные – тот же жанр. И вот еще: Окуджава, несмотря на то что считается учителем Высоцкого, не писал, в общем, песен на злобу дня. Как говорится, утром в газете, вечером – в куплете. У Высоцкого их сколько угодно. Такой информационный канал кроме всего прочего.

– Что изменилось в изучении творчества Высоцкого за последние десятилетия?

– Хороший вопрос. Но он требует подробного рассказа. Когда мы с Крымовой и Абдуловым готовили первые тексты Высоцкого к печати – и не мы одни, – стояла задача как можно больше обнародовать, то есть пробиться сквозь цензуру. На все это потребовалось десятилетие после его смерти. Я-то, когда столкнулся с вариативностью произведений Владимира Семеновича, пошел в школьную библиотеку – я тогда учился в школе, там было полное собрание сочинений Некрасова – и определил для себя ориентир – каким я хочу видеть изданного Высоцкого. А пока прислушивались к Абдулову, который не помнил дат, зато помнил всякие нюансы и всегда метко отмечал ошибки Высоцкого. И мы правили. Но правили, только используя варианты самого поэта. Например, в первой части «Истории болезни» есть строка: «Шабаш калился и лысел...», это явная ошибка. И в промежуточных вариантах мы видим, что автор эту строку исправил: «Калился шабаш и лысел…», но потом по каким-то причинам забыл об этой правке.

Когда же мне довелось готовить первое пятитомное собрание сочинений Высоцкого, я ориентировался на учебник текстологии Соломона Абрамовича Рейсера. Потому что текстология Дмитрия Сергеевича Лихачева большей частью направлена на установление основного текста и временных слоев в летописях. Как, впрочем, и у Алексея Александровича Шахматова. Вступительное слово к пятитомнику касалось этих проблем, и там все мои наработки с Абдуловым и Крымовой учтены и отмечены.

Теперь, через много лет, с появлением нового массива источников видно, что все-таки некоторые наши казавшиеся несомненными устои пошатнулись. Мы ориентировались на рукописи Высоцкого в архитектуре стиха – разбивке строки и строф. Поэтому оказывалось, что в одну строку «упаковывались» сразу три рифмы. Абдулов объявлял ее внутренней: «Наш путь не отмечен, нам нечем, нам нечем…» Теперь же мы видим, что в других беловиках и машинописных списках автор все это разбивал. Может, для объема – тогда платили за количество строк, если вы помните, а может, для красоты. Кстати, в данном случае в позднем известном автографе все так же и осталось, а первая строка всех строф была разбита на две: «Всплывем на рассвете –// Приказ есть приказ!»

Почему он компактно укладывал строки – объясняется просто. Когда длинный текст был сочинен, надо было сделать так, чтобы он уместился в один лист. Если же совсем длинный – с двух сторон. Поэтому, например, антисказка «Лукоморья больше нет» в беловом автографе занимает всего одну страницу с двух сторон, а в публикации, например, в «Метрополе» – три. «Пародия на плохой детектив» – одну страницу, а в Метрополе» – две, «Баллала о брошенном корабле» – соответственно две и четыре. С самого начала наблюдалось и стремление автора ввести внутреннюю рифму – все последние правки им выполнены ради этого. Это видно, например, по правке песни про дурачину-простофилю, да и в той же «Балладе…». Также были поправлены даты написания произведений, уточнены поводы.

– Несмотря на огромное количество авторов, появившихся позже, Высоцкого продолжают слушать и ценить новые поколения. Почему?

– Это, как говорил Высоцкий, надо спросить поколения. Но, думаю, причины не меняются. Если человек интересный и рассказ его интересный, он всегда найдет своего слушателя.