Некритичен, достаточно фанатичен

Живя на Севере, Владимир Голубев не мог пройти мимо сказочных миров саамов, ненцев, эскимосов. Иллюстрация Юлии Ташировой из книги Владимира Голубева «Ледяные саночки»

– Владимир Михайлович, вы человек такой богатой биографии. И вдруг – сказки. Что привело к литературе и почему начали свой творческий путь со сказок?

– Осознанная тяга к литературе и к собственному творчеству у меня проявилась лет с 12. Подростком и юношей я много раз пробовал писать рассказы, но все, как говорится, в стол. Будучи студентом истфака областного университета, я делал сценарии для исторических комиксов, которые издали в детском журнале «Стригунок», и уже после окончания, начав работать следователем милиции, принялся писать волшебные истории для сына. Сюжеты влетали в меня десятками, и я на много лет застрял в детской литературе. Но семья, работа следователем просто физически не позволяли заняться продвижением сказок, и только в нулевые годы у меня появились полноценные публикации.

– Вы говорите, что на много лет «застряли» в детской литературе? Продолжили в этом жанре? Почувствовали, что это – ваша стихия?

– Мне повезло. Так сложилось, что я начал как автор для детей, и надеюсь, этого запала мне хватит еще на много лет. В первых моих книгах: «Сказки Малеевского леса», «Асины сказки», «Тешиловская русалка» я проделал долгий путь от литературной сказки, которой сейчас мало кого удивишь, до попыток войти в сказовую форму. Попробовал стилизацию под народные сказки и сказы, и не только русские. Так как я жил на Севере, то не мог пройти мимо сказочных миров малых народов, таких как саамы, ненцы, эскимосы. Опираясь на их предания, я создал несколько оригинальных сказок, которые вышли в книге «Ледяные саночки». Но и свои родные края я не обошел стороной, вышло несколько сказочных повестей по мотивам русского фольклора, например две их них – «Сказы Матушки Оки» и «Летучий корабль». В последние годы я вижу перед собой цель привлечь внимание читателей всех возрастов к национальным корням, нематериальному наследству народов России. Но и литературные сказки я не оставил. Скажу по секрету, в издательстве готовятся две книги с волшебными повестями, юным читателям будет крайне интересно.

– А откуда вдруг эта внезапная тяга к писательству? Может, кто-то повлиял в семье, кто занимался литературой?

– Нет, я родился в простой крестьянской семье в сельце Волохово, на самом краю Подмосковья. Правда, потом родители перебрались в Серпухов, закрытие школы вынудило нас уехать в город, где я и вырос. Моя семья была читающая, я с детства пропадал в библиотеке, и книги стали моими верными учителями и спутниками. Но в сельской местности остались мои родные, и все каникулы я с удовольствием проводил за Окой у бабушек и маминой сестры. Общение с русской природой, конечно, повлияло на мое творчество, и я считаю себя больше деревенским жителем, чем горожанином. Тем более я последние годы живу в деревне.

– Повлияла ли работа следователем на ваше увлечение детективным жанром? Я знаю, что готовится к изданию третья книга о приключениях необычного детектива – девушки по имени Алена.

– Видимо, у любого начинающего автора наступает момент, когда он волей-неволей желает перейти к большой форме. Особенно в наше время, когда на рынке литературы для взрослых главенствует роман. Так родился замысел детектива, круто замешанного на приключениях девчонки. В первой книге, «Взрослое лето», ей всего 14 лет и она раскрывает ужасные тайны своей семьи и не только. Во второй книге, «Окаянное лето», ей 15 – и она вновь раскрывает тайны, с ней начинают происходить необычайные приключения… Сейчас готовится переиздание книг и выходит третья – «Алмазное лето», где Аленке уже 16... У книги неплохая судьба, она вызывает разные чувства, но не оставляет читателя, следящего за перипетиями главной героини, равнодушным.

– Почему вы решились написать роман о начале войны? Да еще такой правдивый, честный, который ни за что бы не пропустила советская цензура... Давайте поговорим о вашей книге «Забытый рубеж».

– На то у меня были личные причины. Оба деда воевали, один погиб в плену, второй защищал Москву и остался жив. Да и Серпухов был прифронтовым городом, поэтому я с раннего детства рос среди воспоминаний, рассказов о том наиболее катастрофическом времени за всю Великую Отечественную войну. Мне хотелось сохранить бесценные свидетельства очевидцев, вплетя их в ткань художественного произведения. Поэтому книга основывается именно на воспоминаниях тех, кто пережил трагедию 1941 года, а эти свидетельства порой сильно отличаются от советской пропаганды!

– Образы ваших героев собирательные или имелись конкретные прототипы?

– Главные герои, безусловно, образы собирательные, где-то даже типичные для того противоречивого времени. Народ был очень разный: еще свежи воспоминания о царской России, в то же время встало на ноги новое поколение, выращенное на идеалах грядущего коммунизма. А потом – репрессии, колхозное строительство и раскулачивание. Все это окрашивало предвоенное время и начало войны тревожными и неоднозначными красками. Хотелось хотя бы мазками показать ту атмосферу, все многообразие характеров людей ушедшей эпохи современному читателю. Как мне видится, в русской литературе главная книга о 1930–1940-х еще не написана. В романе словно бы боковым зрением выхвачена из общей тревожной картины происходящего небольшая по объему, но большая по значению крестьянская тема: как из деревень уходили на фронт мужчины и как жили в эти первые месяцы войны оставшиеся старики, женщины и дети. В канву художественного произведения вплетены события практически документальные, некоторые из них полностью взяты из истории судеб моих родных…

– У вас своеобразные портреты героев, во многом неуловимые. Вы как художник предпочитаете не описывать внешние их особенности. Этот прием напоминает полотна Ван Гога с фигурками людей и животных, которые как бы смазаны, несколько обезличены, что ли. Из деталей у читателя в памяти застревают каштановые кудри Яны, усы Егора Кузьмича и то, как главный герой Саша Чистов грызет ногти, когда нервничает. Это сознательный ваш почерк как писателя – такая живопись штрихами, рисунками и набросками?

– Я предоставил читателю возможность во многом самому домыслить, дорисовать и представить главных героев, описав их минимально. Кто-то увидит в них своих родных и близких, узнает свои семьи и родные места, опустошенные беспощадной войной. Сколько таких Василиев сгинуло навеки, сколько Анют под бомбежками спасали своих детей. Сколько было юных особистов, подобных Сергееву, для которых не существовало ничего святого – ни любви, ни дружбы, которые ни во что не ставили жизнь человека... Они представлены как типичные, возможно, для усиления густоты изображения правды того страшного времени.

– А вам как автору кто из героев наиболее импонирует?

– Безусловно, это главные герои: Саша Чистов, Яна Руднева, Егор Стрельцов, но даже такие отрицательные герои, как Сергеев, неоднозначны. У них – своя правда, и у читателя, по моим представлениям, должно пробуждаться к ним пусть небольшое, но все-таки сострадание. Впрочем, Чистов тоже не идеален: некритичен, достаточно фанатичен, такой вот действительно «блаженный», как его называет Егор Кузьмич, строитель в прямом и метафоричном смысле слова – и домов, и коммунизма, патриот Советской Отчизны…

– Да, точно, «блаженный», мечтающий найти такой камень, стройматериал, и желательно неподалеку, чтобы строить комфортные дома на своем Севере! Идеалист, чьи идеалы развенчиваются прифронтовой и фронтовой действительностью. Очень трогательно проживается любовная линия его и Яны – дочери «врагов народа»… А есть ли у главных героев будущее?

– Война сжалилась над ними, подарив жизнь, но впереди, даже после Великой Победы, перед ними маячило очень тяжелое десятилетие…

– А мне, например, интересна их судьба в перспективе. Я бы с удовольствием прочла продолжение книги «Забытый рубеж»… Вы продолжаете в литературе о войне линию так называемой лейтенантской прозы. Почему она стала образцом для вас?

– Я вырос на этой великой литературе, и она въелась в мою плоть и кровь. Если бы наши писатели творили, не оглядываясь ни на кого, мы бы во многом имели совершенно другую, честную литературу о войне. Наверно, только Виктор Астафьев успел отчасти открыто выразить свое отношение к ней. Желание написать об обороне Москвы без цензуры и идеологических шор давно преследовало меня, и я постарался перенести на бумагу мысли и поступки самых простых людей, тот ужас пережитого, с которым они сталкивались ежеминутно. И в противовес всему я разместил официальные сводки Совинформбюро, высказывания сильных мира сего, чтобы читатели сами могли отличить правду от лжи, ощутить обстановку, царившую 80 лет назад…