Жизнь оказалась предприятием убыточным

Париж еще не горит…Константин Коровин. Бульвар в Париже. 1912. Из серии «Парижские огни». Саратовский государственный художественный музей им. А.Н. Радищева

В 1927 году во Франции был опубликован фантастический памфлет бывшего помощника посла Французской Республики в СССР Поля Морана «Я жгу Москву». Содержание повести вытекает из его названия: «демократическая» и «цивилизованная» Франция помогает Польше разбить вероломных большевиков и напоследок сжигает коммунистическую Москву, как она это уже сделала с «царской» Москвой в 1812 году. Троллинг, как принято говорить сейчас, удался на славу. Возмутилось только советское руководство, которое иначе как «грязный и злобный пасквиль» книгу Морана не называло. Скандализирована была и советская богема 20-х годов, узнавшая в карикатурных образах главных героев книги «властителя умов» тогдашней интеллигенции Владимира Маяковского, его жену Лилю Брик и ее первого мужа Осипа Брика (так французский журналист Моран отблагодарил семью Маяковского за гостеприимство).

Правда, название французской книги, которую ругали на разный лад в советских газетах, отозвалось четырьмя пожарами в Москве в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Это по крайней мере утверждает Эли Корман в литературоведческой книге «По следам Воланда».

* * *

Но возмущены книгой Морана были не только в СССР. Возмутились друзья Советского Союза во всем мире. Особенно сильно возмутился живший во Франции польский эмигрант Бруно Ясенский (1901–1938), в то время член Французской коммунистической партии и довольно известный поэт и драматург. Всего за три месяца он пишет свой роман «Я жгу Париж», в котором описывает восстание пролетариата в городе Париже после объявления Францией войны Советскому Союзу, борьбу повстанцев с чумой и блокадой правительственных войск, и, наконец, призыв рабочего Парижа к восстанию всего европейского пролетариата.

Роман полон революционного «социального оптимизма». Бруно Ясенский, свидетель восстания в Кракове 1923 года и коммунистический агитатор в Париже, видит в этом городе силы, способные перевернуть вверх дном буржуазную Францию, и описывает их в своем романе – это французские рабочие и китайские коммунисты-эмигранты.

Своеобразна композиция романа. Порой он распадается на самостоятельные художественные повествования о жизни отдельных персонажей, но вместе с тем произведение не утрачивает целостности. Отдельные человеческие судьбы сплетаются в сложный узел фантастических, но в то же время реалистичных по своей сути событий. Богат и сочен язык Бруно Ясенского: «Когда после целого дня бесплодных поисков работы Пьер возвращался в город каким-то незнакомым переулком, был вечер, и вогнутые квадраты окон начинали уже фосфоресцировать внутренним потаенным светом. Улица пахла подсолнечным маслом, теплом непроветренных квартир, священным торжественным часом обеда. Жадный, прирученный голод, как дрессированный зверь, лег у порога сознания, не смея перешагнуть его, лишь довольствуясь тем, что каждая мысль, желая туда попасть, принуждена была через него переступить». Ясно, что это проза поэта, привыкшего иметь дело с метафорами и рифмой.

Роман начинается с истории маленького человечка, безработного Пьера, в силу своей темноты обманутого хозяевами и ставшего сначала штрейкбрехером, а потом и диверсантом. Это он влил бациллы чумы в водопроводную систему Парижа после того, как по плану «Зет» правительство и войска оставляют город. План «Зет» был специально разработан на случай восстания пролетариата, которое и произошло после того, как Англия и Франция объявили войну Советскому Союзу. Как и в памфлете Поля Морана, войну спровоцировала своими действиями Польша.

Во главе новой Коммуны – Парижского Совета квартала Бельвиль встают рабочие-парижане Лаваль и Лекок. Одновременно в Латинском квартале китайские студенты во главе с коммунистом П’ан Тцян-куэем создают Китайский сеттльмент. П’ан Тцян-куэй мобилизует сорбоннскую интеллигенцию на поиски противоядия от чумы. Этот железный человек (Бруно Ясенский подробно излагает историю его жизни, жизни революционера-подпольщика, опираясь, как можно предполагать, на собственную биографию и биографию своего друга Домбаля) приказывает расстреливать в своем Китайском сеттльменте всех заболевших при появлении первых симптомов чумы. Вот как писатель формулирует позицию П’ан Тзян-куэя, когда один из просителей умоляет не расстреливать его жену:

«– Не понимаю вас, товарищ… Или, вернее, начинаю вас, кажется, понимать, – сказал он резким, полным презрения голосом, – дело в протекции. Вы требуете от меня нарушения закона о борьбе с эпидемией для того, чтобы продлить на несколько дней жизнь одного из зараженных индивидов на том единственном основании, что индивид этот – ваша жена. Вы забываете, должно быть, что ежедневно гибнут, без всякой протекции десятки наших лучших работников и что лишь благодаря введению закона о ликвидации зачумленных нам удалось понизить смертность в республике свыше чем на пятьдесят процентов…»

Страшный человек в чудовищной ситуации…

В это же время не знающие о событиях в Латинском квартале вожди Парижского Совета – Лаваль и Лекок – пытаются прорвать блокаду и доставить продовольствие в голодающий и умирающий город. За это они отдают колоссальные деньги спекулянтам-перекупщикам. Но в четырехстах привезенных Лавалем мешках под тонким слоем муки оказался речной песок…

В романе Бруно Ясенского представлены и другие «правительства», возникшие в Париже одновременно с большевистскими правительствами Совета в Бельвиль и Китайского сеттльмента в Сорбонне: еврейское гетто в квартале Отель-де-Виль, изгнавшее из него мелких лавочников-поляков (sic!), бурбонская монархия в Сен-Жермен, русская концессия (разумеется, белая) в Пасси, республика полисменов острова Сотэ. Это потребовалось для того, чтобы ввести в роман антипода П’ан Тцян-куэя. Им стал белогвардеец, ротмистр Соломин. Они оба прошли горнило гражданских войн – один в России, другой в Китае. Но П’ан Тцян-куэя невзгоды закалили, как сталь, а в ротмистре Соломине выжгли все человеческое. Поэтому в решительный момент он не сумел отрешиться от идеи мести большевикам и сосредоточиться на спасении себя и своих людей от чумы. Добившись у соседней бурбонской монархии выдачи на расправу застрявших в чумном городе советских дипломатов, он сам своими руками впускает чуму в свою «концессию».

Еще одним антиподом П’ана, тщательно и художественно выписанным Бруно Ясенским, является миллионер Давид Лингслей, приехавший в Париж на переговоры американских и французских капиталистов. В момент эвакуации города французские миллионеры «забыли» своих американских коллег. Оставшись «один на один» с чумой, Лингслей переживает глубокий экзистенциальный кризис, заново переоценивает свою прежнюю жизнь: «Жизнь оказалась предприятием убыточным, и мистер Давид Лингслей чувствовал, что он без сожаления закрывает ее торговую книгу. Стоило ли ему двадцать долгих лет, днем и ночью, как каторжнику, вертеть тяжелые жернова миллионов, обильно смазывая их липким красным маслом, чтобы в момент подведения баланса убедиться, что в трудолюбиво сооружаемых амбарах вместо муки миллионами расплодились крысы цифр, чудовищная, несметная армия, вечно голодная и алчная, точащая уже зубы на него самого – на него, который мнил их своим орудием, средством, а внезапно оказался сам лишь средством для какой-то неведомой цели».

Между тем П’ан Тцян-куэй сам заболевает чумой. Только железная сила воли позволяет ему не только скрывать болезнь, но и продолжать руководить сеттльментом. Получив из лаборатории извещение, что выделены антитела для борьбы с действующим штаммом чумы, он отдает последние распоряжения о производстве вакцины и распространении ее в первую очередь в Латинском квартале и квартале Бельвиль, а потом и по остальному Парижу. После чего приводит в исполнение собственный приказ о ликвидации всех заболевших чумой, стреляя в висок из револьвера.

* * *

В этой маленькой по объему книге Бруно Ясенского раскиданы семена многих последующих литературных направлений и стилей.

Ау, господин Максим Горький и товарищи соцреалисты! Получите и распишитесь – герой из вольфрамомолибденового сплава П’ан Тзян куэй появился на пять лет раньше Павки Корчагина из повести «Как закалялась сталь», на тридцать лет раньше Василия Губанова из фильма «Коммунист». Жить рядом с подобным героем неуютно, недаром Борис Стругацкий отрекся на склоне лет от своего героя Алексея Быкова. Но теперь ясно, что это не голый конструкт социалистического реализма, а живой образ, вписанный в контекст эпохи.

Ау, господа экзистенциалисты! Вот вам чистая экзистенция (переживание субъектом своего «бытия-в-мире») – безработный Пьер, на которого весь мир идет войной, и Давид Лингслей с совершенно экзистенциальным сеансом психотерапии – это, на минуту, одновременно с Хайдеггером, за пять лет до трудов Ясперса и за двадцать лет до романов Жан-Поля Сартра и Альбера Камю (кстати, а случайно ли один из романов Камю называется «Чума»?).

Ау, поклонники турбореализма! Вот вам «философско-психологическая интеллектуальная фантастика, свободно обращающаяся с реальностями» (© Сергей Бережной), причем зафиксированная разными очевидцами.

Ау, куртуазные маньеристы! Перед вами произведение, которое напрочь перебивает ваше сочетание изысканности с циничным юмором своим сочетанием поэтической изысканности с прозой жизни.

Ау, постмодернисты! На ваших глазах роман готов рассыпаться на отдельные листы, не связанные друг с другом повествованием, а герои этих повествований даже не подозревают друг о друге. Единственная «точка сборки» – чума, захватившая Париж.

* * *

После публикации романа в газете «Юманите» Бруно Ясенский был выслан из Франции. С 1929 года он жил и работал в СССР, а его роман был переведен на русский язык и отпечатан двухмиллионным тиражом. Ясенский много ездил по нашей стране, встречался с рабочими, колхозниками, студентами, пограничниками, с партией ЭПРОНА выходил в Тихий океан на спасение терпящего бедствие судна, жадно впитывал в себя новые впечатления. Особенно много писатель ездил по Таджикистану. Результатом этой поездки стал новый роман писателя «Человек меняет кожу» о строителях нового оросительного канала, об английских шпионах, недобитых басмачах и бдительных чекистах.

По иронии судьбы именно «бдительные чекисты» поставили точку в творчестве Бруно Ясенского, арестовав его 31 июля 1937 года по обвинению в работе на польскую разведку. В заявлении на имя наркома внутренних дел СССР от 17 сентября 1937 года Бруно Ясенский признал себя виновным. Однако впоследствии, на суде, виновность свою писатель категорически отрицал. И утверждал, что его подвергли незаконным методам ведения допроса. Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР от 17 октября 1938 года он был приговорен к расстрелу. Однако, подобно Даниилу Хармсу и Мандельштаму, Бруно Ясенского «видели» в разных лагерях вплоть до 1942 года. Этот лагерный фольклор сам по себе говорит о влиянии личности писателя на современников.

Это не просто отдельная трагедия отдельной личности. Это трагедия режима, который съел сам себя, уничтожая самых преданных своих приверженцев.

Курск