Юрий Татаренко
То, что нам не нравится в окружающей действительности, находится и в нас. Константин Сомов. Автопортрет в зеркале. 1934. Частное собрание
Как и положено писателю, творческая биография Юрия Козлова многогранна. Полиграфическое образование, работа в журналистике – такие журналы, как «Пионер», «Юность», «Огонек», газета «Россия». Семь лет руководил управлением пресс-службы Совета Федерации. Автор многих книг прозы. По случаю 70-летнего юбилея с Юрием КОЗЛОВЫМ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.
– Юрий Вильямович, начнем с азов. Кем хотели быть в детстве? Писателем, как ваш отец?
– Меня в детстве тянуло к природе. Хотел стать лесником, хотя, конечно, не понимал тогда сложности этой профессии: борьба с браконьерами, пожарами, незаконными вырубками, мусором. Мне виделась сплошная идиллия в духе Генри Торо. В детстве я очень много читал, а еще, глядя на отца, наблюдал, как «делается» литература. Тогда-то ко мне постепенно и стало приходить понимание, что в «лесу» литературы существовать не менее интересно, чем в лесу естественном. Уже в институте я начал писать рецензии, заметки, пробовать себя в прозе. Первый рассказ «Качели в Пушкинских Горах» был опубликован в журнале «Пионер» в 1974 году. Потом я работал в журналах «Юность», «Огонек». Со временем я ощутил себя на некой границе между традиционной русской культурой, для которой характерен умеренный патриотизм, почтение к народу и духовным ценностям, и модерном, открывающим новые горизонты в творчестве. И писательскую свободу я почувствовал в усложнении традиционных образов и смыслов, утвердившись на некоей точке своего собственного понимания окружающей жизни и происходящих событий. Да, многие советские реалии казались мне унизительными, довлеющими над мыслящей личностью наподобие подвешенной бетонной плиты. А мои герои сохраняли внутреннюю свободу, но все равно жили под этой плитой… И так, в противостоянии «плиты» и «свободы», формировались специфические характеры, и поначалу я не видел трагедии в обрушении плиты. А когда это произошло, окончательно осознал себя писателем, который занимается поисками выхода из тупика, но не с позиций логики и здравого смысла, а фантазий, утопий и антиутопий.
– Кого считаете своими учителями – в литературе и жизни?
– Я всегда ценил и уважал людей, которые знают и умеют то, что не знаю и не умею я. Ценю мудрые житейские советы, но всегда адаптирую их к своему внутреннему пониманию той или иной ситуации. Что же касается литературы, то тут дело обстоит иначе. Техническим моментам – как строить сюжет, работать с языковыми характеристиками героев, искать метафоры и так далее – начинающего автора может учить любой профессиональный и состоявшийся писатель. С духовным наполнением текстов, выработкой индивидуальной манеры письма – сложнее. Здесь действуют таинственные законы душевного отклика на то или иное произведение. Помню, в юности меня до глубины души потряс «Герой нашего времени» Лермонтова, а потом «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и роман Владимира Солоухина «Мать-мачеха» (недавно мы напечатали его в «Роман-газете», как литературный памятник). Позже я с такой же страстью читал Достоевского, Томаса Манна, Олдингтона, Астафьева, Аксёнова. А вообще писатель, читая книги, учится всю жизнь. На хороших книгах – как надо писать. На плохих – как не надо.
– Как сформулируете художественное кредо издания «Роман-газета», которому скоро сто лет? Какие публикации последнего времени считаете особенными?
– «Роман-газета» – уникальный в русской словесности журнал. Горький задумал его как «дешевую книгу для народа». Но в годы СССР это была еще и очень «дорогая» книга для писателей. Печатаясь в «Роман-газете», автор как бы получал «знак качества», приобщался к званию популярного народного писателя. Все сколько-нибудь известные – русские, советские, российские – писатели прошли за минувшие годы через «Роман-газету». И сегодня журнал выходит, как и в советские времена, два раза в месяц, а еще раз в месяц выходит «Детская «Роман-газета» – уникальное издание для школьников младшего и среднего возраста. Наши постоянные авторы: Александр Проханов, Юрий Поляков, Владимир Личутин, Владимир Крупин – весь цвет современной русской литературы. Мы охотно печатаем писателей из провинции. В этом году выпустили сборник прозы писателей Карелии, сборник рассказов о труде (в рамках нашего проекта «Возвращение к себе», направленного на возвращение к лучшим традициям русской советской литературы), роман Александра Кердана из Екатеринбурга, повести Игоря Изборцева из Пскова. Для многих авторов из регионов, особенно молодых, это возможность выйти на федеральный уровень. Журнал выписывают библиотеки, кафедры русского языка и литературы по всей стране. Помимо современной прозы мы печатаем историческую, мемуарную, исследовательскую литературу. Печатаем и произведения, обретающие в наши дни вторую жизнь и новый смысл: «Желтый металл» Валентина Иванова, «Чего же ты хочешь?» Всеволода Кочетова, «Последняя ступень» Владимира Солоухина. Из недавних публикаций я бы отметил пророческие романы Александра Леонидова «Апологет» и «Ключ от Ничего», прозу Михаила Попова, Романа Сенчина, Владимира Крупина, Александра Попова, Александра Куприянова.
– Чем отличается хорошая проза от очень хорошей?
– Хорошая проза читается легко и быстро забывается. Очень хорошая – читается трудно, но долго не забывается. Хорошая проза проста и приветлива, как теплая вода. Очень хорошая – поначалу сопротивляется, ломает сознание читателя под себя. И только потом открывается ему. Хорошая проза линейна. Очень хорошая напоминает калейдоскоп, голограмму, внутри которой прячутся целые миры.
– Что считаете большей несправедливостью: когда заслуживаешь, но не получаешь – или когда не заслуживаешь, но получаешь?
– Наказание невиновных и награждение непричастных – давняя традиция в литературе. Литературный процесс в стране подменен премиальным, который все чаще дает сбои. Не радует и политика издательств-монополистов, ориентированных прежде всего на прибыль и раньше победительно открытую, а сейчас вкрадчиво завуалированную поддержку либеральных культурных ценностей. В стране не осталось ни одного государственного издательства. Союзы писателей существует в виде общественных организаций без государственного финансирования. А вообще-то литература во все времена существовала вне справедливости. Многие гениальные писатели умерли в нищете. У Ницше при жизни было продано всего несколько экземпляров его книг. Кафка просил в завещании сжечь все им написанное. Гениальный роман Германа Мелвилла «Моби Дик» современники не оценили. Писатели – живые люди, и ничто человеческое, в том числе зависть, нелюбовь к ближнему, сплетни, интриги и т.д., им не чуждо. Но странным образом время все расставляет по своим местам. Увы, не всегда при жизни.
– Русский язык стремительно меняется – сокращается лексика, приходят заимствования, появляются новые грамматические конструкции – ваше отношение к этому?
– Русский язык в плане одушевления и интеллектуального освоения новых истин переживает сегодня тяжелые времена. В советское время Василий Белов, Виктор Астафьев, Виктор Лихоносов, Евгений Носов, Юрий Казаков, Владимир Личутин (дай Бог ему здоровья) сами творили язык, работали со словом, как плотники, возводя «без гвоздя» прекрасные литературные строения. В постсоветское время язык упростился, сделался примитивным, торгово-менеджерским, в литературу хлынули матерщина и пошлость. Молодые писатели учились работе со словом не у классиков русской литературы, а по детективам, эротическим романам, книгам о вампирах и маньяках – по тому, что могло быть монетизировано. Современное состояние русского языка вызывает тревогу. Сокращается число его носителей, язык теряет краски, образность, точность. В интернете русский язык вообще функционирует по особым законам и нормам: там в ходу «скоростной русский язык», язык эсэмэс и электронной почты. Можно, конечно, утешаться тем, что это явления временные, что язык жив, пока жив народ. Но можно и сказать иначе: каков народ – таков и язык.
– Есть ли будущее у интеллектуальной прозы?
– Интеллектуальная проза, не будучи массовой, структурирует литературный процесс, размечает высоты, куда потом подтягивается остальная литература. Когда читатель умных книг чувствует внутри текста боль, искренность (скажем, как в романах Луи-Фердинанда Селина, Германа Гессе или Франца Кафки), даже понимая, что автор заблуждается, он воспринимает его творческую концепцию как материализованную иллюзию. Это и есть нерв настоящей интеллектуальной прозы. Это «игра в бисер», в которую автор предлагает сыграть читателю. Интеллектуальная литература помимо сюжетной игры живет энергией мысли. Это опытное поле, где могут взойти самые неожиданные злаки. Они могут утолить умственный голод читателя, но могут и отравить его сознание, как борщевик.
– Задам пару вопросов после прочтения вашего романа «Колодец пророков». Зачем сегодня государство?
– В этом романе как раз и описывается кризис государства. Оно для того и нужно, чтобы такая ситуация не повторилась. Духовное самоопределение русского человека (ничего не поделаешь, так устроена Россия) не может состояться без участия государства и в отрыве от власти. Русский народ верит в них до последнего, но власть не должна этим злоупотреблять, потому что у всякой покорности есть предел. Сегодня мы живем внутри реальности, суть и смысл которой проявится и получит взвешенную оценку только в будущем, когда откроются истинные причины того, что сегодня многие, возможно, преждевременно, называют цивилизационным поворотом, превращением России в «Третий Рим», грозно предъявивший миру некую новую идеологию. В России появились герои, психологию, взгляды которых еще только предстоит осмыслить литературе. Они жертвуют собой не ради богатства, не для приобретения криминального авторитета, как бандиты в 90-х, а по другим, неизмеримо более возвышенным причинам. Будем надеяться, что Господь Бог сочинит для России роман с благополучным концом и счастливым продолжением.
– Один из персонажей романа говорит: «Крылья вырастают только на войне». Но писатель тоже окрылен, когда пишет. А с кем воюет прозаик Юрий Козлов?
– Мне трудно отделять себя от окружающей действительности, и я понимаю – то, что мне в ней не нравится, это есть и во мне: где-то я конформист, где-то трус, где-то обманщик, где-то приспособленец. Поэтому я сознательно лишаю себя права призывать других делать то, на что не решаюсь сам. Но в своих книгах я пытаюсь докопаться до глубинных причин умственной апатии (термин Дмитрия Писарева) общества, его превосходящей меру покорности, готовности обманываться и звереть по свистку сверху. Насколько это удается, судить не мне, а читателям.
– Что в работе? После выхода «Нового вора» прошло уже четыре года...
– Только что завершил новый роман. Пока не решил, как назвать – «Слепой трамвай» или «Ванька-встанька». Я писал его три года. Так получилось, что его догоняли судьбоносные события – сначала ковид, потом специальная военная операция. Все это по ходу дела меняло в нем какие-то смыслы и идеи. Главная героиня романа – одаренная свыше неожиданными способностями личность. От реальной жизни она отстранена, но ей открывается возможность видеть то, чего не могут видеть другие. Этот роман сильно удивит читателей. И это хорошо, потому что литература – это и есть удивление, слепой трамвай, который едет по неведомому маршруту и ванька-встанька (эта игрушка играет в романе важную роль), который качается, но никогда не падает, не сдается.
комментарии(0)