Без раболепия и подобострастия

От дел Людмила Беспалова не отходила до последних дней.  Фото из архива Дарьи Корниловой

Этим летом на 90-м году ушла из жизни Лариса Георгиевна Беспалова (1933–2023), легендарная переводчица Ивлина Во, Джорджа Оруэлла, Агаты Кристи, Андре Моруа, Сомерсета Моэма, Джека Лондона, Артура Конан-Дойла, Редьярда Киплинга, О`Генри, Вирджинии Вулф, Уильяма Фолкнера, Рэя Брэдбери и др. В ответ на поздравление в свой последний день рождения она написала: «Дата, конечно, пугающая, но – что делать? Как писал поэт: «Будем, Лесбия, жить, пока живы…» С дочерью Ларисы Беспаловой и поэта Владимира Корнилова Дарьей КОРНИЛОВОЙ побеседовала Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Дарья, уход Ларисы Георгиевны Беспаловой, переводчика и литературного редактора, большая личная утрата… О заслугах Беспаловой перед литературой, которой она оставалась беззаветно преданной до самой смерти – редкий случай, когда громкие слова более чем уместны, – поговорим, если не возражаете, позже. Сейчас – о чисто земном. У поэта Владимира Корнилова в стихах, адресованных жене, отчетливо вырисовывается ее не только облик, но и характер: «Я люблю тебя, тощую, / Как в начале, взахлеб»; «Я тебя зарабатывал кротостью, / И охотою лезть на рожон, / И дурацким хожденьем над пропастью / Хоть для этого не был рожден. // Я тебя зарабатывал верностью / Стихотворной и просто земной, / И открытостью, и откровенностью»; «в тебе столько смелости / Сколько во всех вместе нет»; «Это ты меня спасла / И от смерти и от жизни, / Полной мелкой укоризны, / Недоверия и зла. // Ты меня спасла одна / От гордыни и от зелья, / От унынья и безделья, / От падения и дна»; «ты мне дана талисманом…» А какой она была – и есть в памяти и сердце – мамой?

– В домашней обстановке – строгой. Хотя строгой считала меня, и, думаю, не по делу. Близость с мамой была лишь на политическом фронте. Сердце – не про наши с ней отношения. Пригодились ее трудоголизм и умение добиваться поставленной цели. Окончив в июне 1991 года медицинский институт, я стала жить отдельно от родителей. Но когда у мамы начались проблемы со здоровьем, вернулась к ней. Мне как врачу было небезразлично ее состояние. Взять сиделку мама не желала, да и я человеку без медицинского образования уход за ней не доверила бы.

– Прямые обращения Корнилова находим в стихах и к вам: «Мне опора и надёжа, / Дочка младшая моя»; «Поговори со мною, дочка, / Про темь души – бездонный склад, / В котором каждый – одиночка... / Про что ни с кем не говорят». В строках, написанных незадолго до смерти, он чуть ли не казнит себя: «С детства самого мне доверясь, / Почитая мой опыт-стаж, / Приняла ты книжную ересь / Безраздельно, как «Отче наш». // Я держался на честном слове, / Ни на чем – и был горд собой. / Но к чему я тебя готовил / И привел, поводырь слепой?.. // В книгах люди пекут идеи, / В жизни люди куда лютей. / Книгочеи недоглядели – / И оскомина у детей. // Нет прощенья моей оплошке…/ Ты – одна, а вокруг – зверье… / Что же делать, мой свет в окошке, / Горе луковое мое?» Слышали ли вы нечто подобное от Ларисы Георгиевны, по ее словам, «вечного, запойного читателя»? И она же о себе, опять же мне в письме: «…лет в десять перешла на классику (Тургенев, Пушкин, Гоголь, Лесков, Толстой) – перешла бы раньше, но в эвакуации, кроме раннего Гоголя, ничего не было».

– Мама не хотела, чтобы я читала детскую литературу, настаивала на классике. Ее желание дать мне то, чего не было у нее самой, отнюдь не забавляло. Я, дитя мирного времени, не могла понять ее, дитя войны. Детская литература мне, тогда ребенку, была, конечно, близка, но нелюбовь к чтению брала верх. Читала медленно и по обязанности.

– И у Беспаловой, и у Корнилова в приоритете служение литературе. Правда, пафоса и восклицательных знаков Лариса Георгиевна чуждалась. Тем не менее оттесняли ли профессиональные интересы семейные?

– Редко. Литература органично входила в жизнь нашего дома. Папа любовался и восхищался мамой, с интересом наблюдая, как она заворачивает и конструирует фразы для перевода. Бабушка думала, что ее дочь ведет светский образ жизни, но, пожив у нас несколько дней во время ремонта своей квартиры, сказала: «Редко можно встретить человека, который так много работает и так мало отдыхает, как Лара». Нечаянно я могла помешать маме в тот момент, когда она «фразу за хвост поймала». Понимала, что никогда не пойду по ее стопам. Ей работать в домашней обстановке было проще: и словарей больше, и можно приструнить отвлекающих. Однако безбытностью у нас не пахло. Папа любил есть то, что мама приготавливала. В доме творчества родители, хотя и выбирали комнаты в разных корпусах, постоянно навещали друг друга.

– Как вы думаете, почему Лариса Георгиевна категорически отказывалась (во всяком случае, мой опыт такой) от интервью о себе, но согласилась ответить на вопросы о Корнилове для журнала «Вопросы литературы» (2014, № 1)? Отметим, что благодаря ей посмертно состоялось дополненное переиздание его книги о русской лирике «Покуда над стихами плачут…» (2009) и значимые публикации из архива… В общем, что за этим отказом – скромность или нечто иное?

– Именно скромность. Скромность, мне кажется, ложная, которая могла привести к непризнанности, незаметности. Собеседники могли считать маму скрытной. Нежелание говорить о том, что неинтересно собеседнику, играло с ней злую шутку.

– То есть?

– Мама не любила говорить о подробностях работы над переводами, о болезнях, полагая, что собеседнику это неинтересно. Некоторые мамины подруги юности, зациклившиеся в старости на себе и своей семье, охотно пользовались ее даром замечательного слушателя. Мама, конечно, расстраивалась, что они, сидя за столом и поедая вкусности, приготовленные ею, так ни о чем и не спросили у нее самой… А отмечая 90-летний юбилей, мама много рассказывала всяких историй, в том числе о себе, чтобы уменьшить количество славословий и комплиментов в свой адрес.

– Как восприняла Беспалова присуждение ей в апреле этого года главной премии Норы Галь за перевод короткой прозы – рассказа «Следуй призыву» знаменитого американского драматурга Сэма Шепарда?

– При плохом самочувствии мамы в тот момент у меня не было поползновений обсудить эту тему, поскольку она не любила Нору Галь и не считала ее выдающимся переводчиком. На мой довод: «Маленького принца» любит и читает весь мир», отвечала: «Перевести «Маленького принца» – не доблесть». Я в свою очередь парировала: «Доблесть – перевести Агату Кристи».

– Вы имеете в виду «Убийство в восточном экспрессе» и «Десять негритят»?

– Да, конечно. Мамина коллега Екатерина Викторовна Калмыкова – они вместе работали в издательстве «Молодая гвардия» – заклеивала Норе Галь рваные места в рукописи, поскольку та произвела на нее как незнатока иностранных языков неизгладимое впечатление. Мама утверждала, что никогда не стала бы для автора стирать помарки или подклеивать рукопись.

– «Рваные места», то есть невнятные по смыслу или стилю и потому исправленные редактором?

– Нет, гораздо прозаичнее: рукопись сдавалась потрепанной, с надорванными страницами. Но исправлять текст на свой вариант Калмыковой тоже приходилось.

Мама возвращала автору рукопись с правкой, как правило обширной, и позже печатала ее на компьютере отдельно с указанием номеров соответствующих страниц. Мама рассказывала мне об этом потому, что считала Калмыкову подобострастной к любимым авторам/переводчикам. На других же та могла в несдержанности накричать, хотя ей уже не в девичьем возрасте пора было сдерживать эмоции. Мама подчеркивала отсутствие у себя раболепия и подобострастия и нежелание баловать авторов. В противном случае авторы приходили к нам домой, и она их кормила и поила.

– Биографическая информация о Беспаловой крайне скупа, к тому же нередко изобилует ошибками…

– Мама родилась 1 января 1933 года в родильном доме имени Г.Л. Грауэрмана в Москве. Ее мать, Фаня Ефимовна (Фейга Хаимовна) Ройтенберг, родом из Могилева-Подольска, историк по образованию, преподавала историю в школе, а позже – французский язык в Военно-политической академии имени В.И. Ленина. Отец, Георгий Михайлович Беспалов, работал в ТАСС. Для мамы ее мама, моя бабушка, была большим авторитетом, может потому что она, очутившись без родительской поддержки в Москве, всюду таскала ее с собой, в том числе на экскурсии со своими учениками в Исторический музей. Мама полюбила историю и благодаря чтению исторических романов. Любовь к иностранным языкам маме тоже привила бабушка (она работала в Коминтерне, пока училась на вечернем отделении истфака МГУ), да и дедушка был к ним способен – в короткий срок выучил немецкий. Обучать языкам ее стали сразу после возвращения из эвакуации, еще до окончания Великой Отечественной войны. Она хотела поступить на отделение русского языка и литературы филфака МГУ, но бабушка отговорила. Вся педагогическая деятельность мамы – один-единственный урок английского языка в школе во время учебы в университете. Окончив его в 1956 году, устроилась в Библиотеку иностранной литературы. Знала саму Маргариту Ивановну Рудомино. Первый год провела в каталоге, писала для него карточки, второй – в справочно-библиографическом отделе. Все это ей было скучно.

Про вакансию в «Молодой гвардии» – издательству понадобилась молодая девушка, знающая языки и любящая литературу, – маме рассказал ее друг и первая любовь Борис Михайлович Носик, писатель, который дружил с китаистом Виктором Куниным. Но в начале 1970-х годов обстановка в иностранной редакции «Молодой гвардии» царила тяжелая. Кадровичка плакала, видя, как лучшие редакторы увольняются. К примеру, маму могли попрекнуть: «Почему не печатаете книги о французских комсомольцах?» Когда в 1973-м, перед уходом в журнал «Новый мир», она хотела доделать, не перекладывая на кого-либо другого, уже начатое, ей объявили выговор…

При собеседовании в «Новом мире» маму предупредили, что Ирина Павловна Архангельская, прежний редактор иностранной литературы, была членом КПСС, и ее примут на работу в том случае, если не найдут другого такого же, как она, знающего языки, литературу и редактуру специалиста. Мама понимала, что не найдут. Ведь после смерти Ленина в партию вступали неуверенные в себе люди ради карьеры и привилегий. В «Новом мире» она проработала до 1989 года. Затем вплоть до 2006-го – в советско-британском предприятии «Слово». Уволилась, потому что там стали издавать не художественные произведения, а литературу об искусстве, где иллюстрации превалировали над текстом. Потом мама возглавила подразделение англоязычной литературы еврейского издательства «Книжники». От дел не отходила до последних дней. Что же до ученых степеней и званий – у нее их не было.

– Подписи под письмами в защиту инакомыслящих начиная с 1966-го – против суда над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, выход книг на Западе, исключение из Союза писателей в марте 1977-го, лишение какого-либо источника заработка и, как следствие, грозящая статья «за тунеядство»… В результате Корнилов оказался в своей стране, по сути, в нелегальном положении. Однако, признавая право каждого на выбор, ваши родители не держали в мыслях эмиграцию ни тогда, ни позже, в «новой» России («Везде идет она – по правилам, без правил – / Постыдная игра, рассудку вопреки…/ Как будто новый век от жизни нас избавил, / И больше нет людей, и всюду игроки»; «В стране банкротов и воров / Ни жизнь не защитишь, ни кров // И малышню, и молодежь / От лжи и бездны не спасешь. // Страна господ, страна бомжей, / Страна всеслышащих ушей, // Осатанев от мин и бомб, / Не хочет побороть апломб»). Это «урок» Ахматовой, которая в 1965-м дала Корнилову рекомендацию в Союз писателей?

– Не думаю, что «урок» Ахматовой… Не помню, в каком году папа сказал, что поэт сам выбирает свою судьбу. Но в конце 1970-х такой вопрос серьезно стоял перед родителями. К папе зачастила по заданию КГБ милиция. Утверждая, что он законопослушный гражданин, сводили к одному: «Все люди вашей судьбы уезжают, почему вы не уезжаете?» Многие знакомые папы злословили, что он диссидентствует, с тем чтобы уехать на Запад с помпой. Из упрямства не уезжал – чтобы его отъезд не был аргументом в таких разговорах… Союз писателей был один тогда на всю страну. Исключенных из него не считали не то что за литераторов, но и за людей.

На лето мама с папой отправлялись в Тарусу – к Николаю Давыдовичу Оттену и его жене Елене Михайловне Голышевой. Со временем они стали снимать там дом, ведь на второй половине у Оттенов можно было жить тогда, когда семья Виктора Петровича Голышева, сына Елены Михайловны, отдыхала на юге.

Папе бы не жилось за границей и из-за незнания иностранного языка, он не был наделен талантом к иностранным языкам. В декабре 1990 года на конференции в Англии, где мама и папа выступали с докладами, у него случился приступ мерцательной аритмии. Требовались реанимационные мероприятия, но ему назначили лечение как при постоянной форме заболевания – урежая пульс. И несмотря на прекрасный больничный сервис, безрезультатно, поскольку тамошние врачи не понимали русского языка, а он – английского. В Москве его пришлось положить в 59-ю больницу, где затянувшийся приступ сняли в реанимации капельницей.

– Неужели мотивация родителей не вызывала у вас если не внешнего, то внутреннего сопротивления, раздражения?

– Нет, не вызывала. Даже внутреннего. Была рада, что они не эмигрируют. Я бы с ними не поехала.

– Разделяла ли Беспалова и здесь позицию Корнилова: «…высшее в мире геройство / Быть собой и остаться собой. // Устоять средь потока и ветра, / Не рыдать, что скисают друзья, / И не славить, где ругань запретна, / Не ругать там, где славить нельзя»?

– Разделяла. Мама позволяла папе больше, чем мне.

– И все-таки что могло вывести Беспалову из себя?

– То, что, спрашивая ее совета, в итоге поступают по-своему. Ее бесило, что кто-то выдает «свой маленький пук» за шедевр. Бесило ожидание приезда лифта, очереди в магазинах, поликлиниках, офисах. Ей было трудно объяснить необходимость ожидания таксиста снаружи и то, что он не заинтересован ждать пассажира там, где парковка запрещена (ибо дополнительная плата уйдет на штраф), или неудобство оной в удобном для мамы месте.

– Борис Слуцкий, Чуковские, Елена Суриц и Константин Богатырев, Владимир Войнович, Бенедикт Сарнов, Татьяна Бек… Вас допускали присутствовать при разговорах взрослых?

– Сначала, до последних четвертей пятого класса, я на этом настаивала, потом меня и так допускали. В итоге разговоры несогласных с эпохой людей мне стали абсолютно неинтересны. Со всеми, кого вы перечислили, я общалась. С кем-то – чаще и больше, с кем-то – реже и меньше. С разной степенью открытости и доверительности.

Войнович был ненастоящим другом… Легко забывал, кто помог ему, но отлично помнил, сколько кому сделал добра. Трагически воспринимал собственные неприятности и весьма спокойно относился к бедам и неудачам других. В психиатрии это называется «симптом дерева и стекла», то есть хрупок от своих обид, но нечувствителен к чужому горю. Любил сводить счеты с теми, кто его знал, через свои мемуары. Злоязычным и зубастым тоже был. Папе не нравилась «Иванькиада» хотя бы потому, что Войнович мог бы взять безоговорочно менее габаритную квартиру, а не злобиться на то, что ему дают не вполне то, чего он хочет. Однажды теща Войновича поинтересовалась, почему он пишет такие произведения, за которые ему не платят и которые не печатают. «Если вы преподаете литературу и русский язык в школе более 30 лет и до сих пор этого не поняли, то вряд ли что смогу вам объяснить». Его ответ родителям нравился.

Порой папа сравнивал Войновича со жлобом, который наилучший кусок мяса из кастрюли берет себе – на таких он насмотрелся в армии. А отказ Войновича оторваться от интересной шахматной партии с Сарновым и позвонить по телефону знакомым иностранным корреспондентам, чтобы сообщить, что папу вызывают в КГБ, подвело черту: общаться больше не хотелось. Сообщение на Запад исключало «эффект удушения в подворотне», то есть убийство, отравление и т.п.

– Когда это произошло?

– Инцидент с Войновичем? В конце 1970-х.

– Вообще тех друзей, кто «скис», можно пересчитать по пальцам?

– Да, они случайно прибились к нам в период застоя. Например, физик Валентин Иванович Петрухин, с которым родители познакомились у Сарновых, – он любил брать долги и не возвращал, покончил с собой, боясь разбирательств в суде. Тогда же перестали общаться с родителями Людмила Борисовна Черная и ее муж Даниил Ефимович Меламид, доктор исторических наук, – зачем ему, журналисту-международнику, хвалившему в своих статьях Брежнева, связь с диссидентом, коим являлся папа? Из той же боязни повредить карьере – правда, не своей, а своего последнего мужа, – исчезла из нашего круга после исключения папы из Союза писателей и переводчица с чешского Вера Зиновьевна (Дебора Зеликовна по паспорту), которая перевела Карела Чапека. Она была сиротой. Ее первый муж, Александр Петров, сотрудник АПН, по возрасту годился ей в отцы, но она смогла его полюбить. Когда ей, уже зрелой даме и переводчице, члену Союза писателей СССР, этот брак наскучил и она перестала нуждаться в муже-отце, которому изменяла, она вышла замуж за другого. Говорила, что это ее «леблядиная песня». Потом Вера Зиновьевна горевала о прекращении дружеских отношений. Папа к ней серьезно не относился. Однако это дела минувшие…

– Кто из близкого окружения не выпал ни при каких обстоятельствах?

– Диана Варткесовна Тевекелян, мамина заведующая в «Новом мире», узнав, что наша семья не собирается уезжать за рубеж, заявила, что будет защищать свою сотрудницу. И стойко и твердо защищала ее в те моменты, когда соблюдения одной дисциплины маловато. К маме как редактору иностранной литературы могли придраться по любому поводу. Например, к тому, что намеченная к публикации в журнале книга недостаточно идеологична (хотя всем известно, что идеологичность губительна для художественности!) или же, напротив, недостаточно художественна. Маму даже пробовали выжить из «Нового мира», когда она оставалась единственным кормильцем в семье. Одно время ее «спасал» перенесенный туберкулез – это длительно текущее заболевание препятствовало увольнению, но не давало инвалидности. Однако после снятия с диспансерного учета, что означало невозврат заболевания, и возвращения в журнал, оказалось, что ее место понадобилось для знакомой прозаика и критика, заведующего другим отделом в «Новом мире» Анатолия Николаевича Жукова. Мама решила уволиться. Отчет о проделанной работе, который ей назначили, плавно перешел в ее триумф. А потом стало ясно, что если бы папа поднял бучу на Западе, то главный редактор «Нового мира» Сергей Сергеевич Наровчатов вызвал бы Жукова и сказал ему в грубой форме, что не просил выживать жену Корнилова из журнала.

Елена Цезаревна Чуковская никогда бы не бросила маму. Правда, самые теплые отношения у них сложились после смерти Лидии Корнеевны.

С Еленой Александровной Суриц взаимоотношения посложнее по причине «нравности» и обидчивости последней. Мама всегда мирилась первая, иногда подключая брата Елены Александровны, Сергея Александровича Ниточкина, известного книгоиздателя и книготорговца.

– Еще, кажется, один «якорь» и у Беспаловой, и у Корнилова – самоирония, смех, в котором видели «спасение от западни / Самомнений и претензий всех».

– С вашей фразой я многое поняла о родителях, но и о себе тоже… Самоирония – не мое качество. Ирония других вызывала обиды и комплексы. Юмор распространялся на рассказывание анекдотов, но не был направлен на саму себя. Правда, по отношению к коллегам в больнице и тем, с кем заинтересована общаться, чувство обиды не проявлялось.

Мне не хватало поддержки родственников во всех отношениях. Я не была привязана к ним, но хотела жить дома, а не в детском саду, и быть на выходных дома, а не у бабушки (по маме) за французским. И ездить не в пионерский лагерь, а на дачу к дедушке с бабушкой, папиной мачехе. Но родители не отпускали меня к ним, аргументируя это тем, что на каникулах мне надо овладеть техникой написания сочинений, а каждую тему разобрать дома невозможно. Противилась тем предметам, на углубленном изучении которых настаивали родители. Все делала, чтобы порвать с иностранными языками. Потом родители признавали, что дураками были, толкая меня в филологию. Ведь способности – одно, а интересы, увлечения – другое.

– В библиографии Беспаловой-переводчика десятки знаменитых имен: О`Генри, Уильям Сомерсет Моэм, Джек Лондон, Вирджиния Вульф, Андре Моруа, Кэтрин Энн Портер, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Уильям Фолкнер, Энид Мэри Блайтон, Ивлин Во, Сэмюэль Беккет, Сол Беллоу, Трумен Капоте… И все же по каким критериям она отбирала для перевода писателя, точнее, его произведения, многие из которых прозвучали потом на русском языке впервые?

– По каким критериям?.. Кроме нее самой, этого, думаю, никто не знает… Добавлю, что в 1960-е именно мама пробила и подготовила к изданию книги Сэлинджера, Бернарда Маламуда и Филипа Рота. Об этом я узнала от главного редактора журнала «Иностранная литература» Александра Яковлевича Ливерганта на вечере ее памяти, который состоялся в рамках научно-практической конференции «Роль библиотеки в развитии российской школы перевода» в Научном зале имени Вячеслава Всеволодовича Иванова в «Иностранке». Он же напомнил, что мама, слушаясь меня, не снимала маску в помещении во время пандемии. И то, что она волновалась за мою судьбу – что могу остаться на бобах…

– Писатель Левитанский из переведенной Беспаловой повести «В стол» Бернарда Маламуда уверен: «…рассказы они и есть рассказы, у них нет ничего национального». Полагаю, и для Ларисы Георгиевны его посыл вне обсуждения?

– Абсолютно точно – вне обсуждения.

– Как известно, Оруэлл писал «Cкотный двор» четыре месяца – с ноября 1943-го по февраль 1944-го. Беспалова, и тоже первой, перевела эту «сказку-аллегорию» в 1989 году. А окончательный вариант ее перевода появился в 1992-м. Как попал к ней Оруэлл и сколько лет в целом заняла эта работа?

– В нашей домашней библиотеке много книг британского издательства Penguin Books из серии «Penguin Classics». Они изданы в Англии или Америке, не адаптированы ни для русского читателя, ни для советской цензуры. Мог ли среди них оказаться Оруэлл, трудно сказать. Сколько лет – тоже, к сожалению, не знаю…

– Что Беспалова ценила в стихах и прозе?

– В стихах – гражданственность, звук, чувства. В прозе – образы, не любила описания природы. Скептически относилась к рассудочности. Ей не нравились длительные рассуждения, отсутствие диалогов и прямой речи.

– Какой перевод был самым трудоемким для Лариса Георгиевны – по ее словам либо по вашим ощущениям?

– Мама не сетовала на сей счет, но просила тишины в доме в это время. Мне казались трудоемкими все ее переводы.

– Похоже, перевод прозаического и поэтического текста Беспалова четко разграничивала. Например, перевод стихов для того же «Скотного двора» сделал Корнилов. Или вспомним Рут Фейнлайт, стихи которой на русский переводит Марина Бородицкая, Беспалова же остановилась на прозе этой англичанки – рассказе «Мейма Буха». А ее перевод стихов в рассказе «Рукописи Гонзаги» Беллоу ведь скорее исключение из правил, не так ли?

– Да, конечно. Мама не переводила стихи, поскольку никогда в жизни их не писала.

– Что-то из переводов осталось у Беспаловой незавершенным?

– Нет, все переводы у мамы закончены. За новые в последнее время не бралась – не находилось интересных книг.

– Идею книги воспоминаний о Владимире Корнилове наподобие, например, той, что вышла в 2005 году в Питере о его лучшем друге – Борисе Слуцком, где он среди ее участников, Лариса Георгиевна рассматривала как безнадежную… Не планируете ли вы подготовить аналогичный сборник о Беспаловой и Корнилове?

– Не планирую – не справлюсь с такой задачей. Но если кто-то выразит желание издать этот сборник, дам, конечно, согласие.

– Позвольте вопрос, связанный с литературным героем того, кого Беспалова переводила с явным удовольствием – того же Беллоу. В его упомянутом выше рассказе Кларенс Файлер, изучавший когда-то испанскую литературу в Мичиганском университете, а потом приехавший в страну фламенко и корриды с целью найти неопубликованные стихи «одного из величайших гениев современной Испании» Мануэля Гонзаги, высказывает следующее соображение: «Перекладывая всю ответственность за смысл жизни и за наши представления о добре и зле на поэтов, мы неминуемо умаляем их. При всем при том поэты отражают то, что происходит с каждым из нас. Есть люди, которые чувствуют себя ответственными буквально за все. Гонзага этим не страдает – именно поэтому я его и люблю». По-вашему, оно не бесспорное?

– Напротив, утверждение про Гонзагу бесспорное, поскольку ответственность за все и за всех умаляет права человека, нарушает личные границы, ставит в ненужные рамки. У ответственного за все и за всех поэта не хватит время на стихи. В противном случае стихи будут слишком нравоучительными.

– Вы упорно отрицаете свой интерес к литературе. Между тем…

– Занимаюсь в ЛИТО имени Короленко – это его неофициальное название, – которое находится в Библиотеке имени В.Г. Короленко на севере Москвы. Ходить туда – мое хобби, удерживающее в любую минуту на плаву. Но сейчас я так завязла с делами моих больных по медико-социальной экспертизе в поликлинике (наша больница имени С.И. Спасокукоцкого закрылась), что на литературное творчество нет времени.

– Какая книга была перед Ларисой Георгиевной в те июльские дни?

– «Курсив мой» Нины Берберовой.