Татьяна Ковалевская
Достоевский, перефразируя известный анекдот, был не только писатель, но и «гениальный читатель» (Бем), и его читательские привычки, прочитанные им книги, любимые им авторы и произведения составляют основу огромного массива исследовательской литературы. И тем более удивительно то, что при этом один из его любимейших и важнейших для него авторов, Мигель де Сервантес Сааведра, остался практически за пределами интереса ученых. Несколько статей в работах на более общие темы, рассеянные по комментариям упоминания, – вот и все, чего удостоился автор, про главный роман которого Достоевский писал: «Эту самую грустную из книг не забудет взять с собою человек на последний суд Божий. Он укажет на сообщенную в ней глубочайшую и роковую тайну человека и человечества». Книга Карена Степаняна «Достоевский и Сервантес. Диалог в большом времени» – первая полномасштабная работа на эту тему в России и в мире. Я намеренно не употребляю термин «монография», поскольку его сугубая научность сужает задачи, поставленные перед собой автором.
 |
| Карен Степанян.
Достоевский и Сервантес. Диалог в большом времени. – М.: Языки славянской культуры, 2013. – 368 с. |
Это тщательное и весьма основательное исследование с солидной библиографией как по Достоевскому, так и по Сервантесу. Здесь сопоставляется весь жизненный и творческий путь Достоевского и Сервантеса, прослеживается рецепция восприятия «Дон Кихота» в России и в мире, а герои Сервантеса и Достоевского сопоставляются с такими историческими персонажами, как Игнатий Лойола, Франциск Ассизский и др. Однако основным предметом сравнения является роман «Идиот», в последние годы также являющийся предметом активных споров. Знаменитые слова Достоевского о «положительно прекрасном человеке» с акцентом на «положительно прекрасном» задали тон поколениям исследователей, рассматривавших князя Мышкина исключительно как некий идеал Достоевского. При этом необъясненными остаются совершенно катастрофические последствия его деятельности – все соприкасавшиеся с Мышкиным либо каким-то образом пострадали, либо не получили облегчения своих страданий. Это роднит Мышкина с Дон Кихотом – последствия его добрых дел тоже вполне катастрофичны.
Здесь, разумеется, возможны два типа отношения к таким героям – по их намерениям (так смотрят апологеты) и по результатам их действий (так смотрят критики). Но, как известно, «благими намерениями вымощена дорога в ад», и веским основанием для этой расхожей мудрости являются слова «По плодам их узнаете их» (Матф. 7:16).
Карен Степанян встает на сторону тех, кто предлагает оценивать героев и, главное, авторский замысел в отношении их – по результатам их поступков, и вкратце его концепцию можно сформулировать так: и Дон Кихот, и Мышкин – персонажи, которые своими сугубо земными силами пытаются выполнить то, что возможно только силам небесным, – преобразовать нашу грешную землю. При этом Дон Кихот в своей прекраснодушной деятельности оказывается одним из первых «преобразователей», далекими потомками которых будут революционеры, тоже вначале прекраснодушные и желавшие нести людям добро – причем исключительно своими человеческими силами.
Князь Мышкин – фигура более сложная, и здесь мне хотелось бы от себя поставить другой акцент во фразе «положительно прекрасный человек» – на слове «человек». Книга Карена Степаняна напоминает читателям, что XIX век был временем работ Эрнеста Ренана и других исследователей, писавших об исторической личности Христа и утверждавших, что Христос был не Сын Божий, а именно просто положительно прекрасный человек. А роман Достоевского – мощное апофатическое утверждение божественной природы Христа. В своих уже ставших классическими размышлениях у тела покойной жены Марьи Дмитриевны (записные книжки от 16 апреля 1864 года) Достоевский пишет именно об этом: «Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… Женитьба и посягновение на женщину есть как бы величайшее оттолкновение от гуманизма, совершенное обособление пары от всех (мало остается для всех)». Во второй части «Идиота» происходит именно это – человеческая природа Мышкина, его земная любовь к женщине начинают вторгаться в его прекраснодушные намерения, и все кончается крахом.
Это очень краткое и приблизительное описание основной идеи работы, но самый факт того, что она поддается такому описанию, говорит о том, что книга Карена Степаняна написана в той традиции, которая в современном литературоведении, похоже, отмирает, – эта книга концептуальна.
Она также написана внятным и доступным языком, тогда как последний крик моды – это обилие терминов, желательно новых, авторских, которые чаще всего призваны скрыть тот факт, что под новой терминологией скрываются уже сотни раз пересказанные идеи.
Разумная доступность изложения имеет и другое важное значение. На XV Симпозиуме Международного общества Достоевского, прошедшем в 2013 году в Москве, много говорилось о том, что Достоевского нужно «нести в массы». Но невозможно заниматься в хорошем смысле слова культуртрегерством, если непонятные термины запирают ваш труд в неприступной башне из слоновой кости. А вот «Достоевского и Сервантеса» просто интересно читать.
В этой книге также присутствуют еще два качества, которые почему-то считаются моветоном в академической науке, – живая любовь к тем литературным произведениям и героям, о которых Степанян пишет, и ощущение их непосредственной актуальности для нашей сегодняшней жизни. Ведь если мы говорим, что Достоевский – великий писатель, который важен и сегодня, то хорошо бы понять, чем именно он так важен. А проблематика людей, которые полагают, что можно устроиться на земле и прекрасно жить собственными силами, актуальна в XX–XXI веках как никогда ранее. В ХХ веке на эту тему был написан один из самых мощных апофатически религиозных романов – «Повелитель мух» Уильяма Голдинга. Перечитайте эту притчу о том, что может вырасти из уверенности в возможности человека устроиться в мире исключительно своими силами.
Книга Степаняна также заставляет нас осознать масштабы инерции читательского восприятия, хотя далеко не все читатели признаются себе в такой инерции. Герой для нас – не только главный герой, но и положительный герой. Недаром для обозначения злодея в главной роли нам понадобился термин «антигерой». И до тех пор, пока главное действующее лицо не обращается к нам и прямо не говорит, что будет злодеем (как Ричард III у Шекспира, как Порок в средневековых мистериях), мы готовы считать его положительным героем. Это происходит с Дон Кихотом, это происходит с Гамлетом (в результате действий которого благополучно образуются семь трупов и восьмой – его собственный, но он же герой, ему можно), это происходит с Мышкиным. Прочитав книгу «Достоевский и Сервантес», мы по-иному увидим не только Достоевского и Сервантеса, но и самих себя в общении с литературой и искусством.
