Владимир Микушевич
Михаил Каганович. Credo.– М.: Арт Хаус медиа, 2009. – 190 с.
Название «Credo» точно выражает суть этой книги стихов. Работает даже латынь, язык медицины и алхимии, как напоминает автор предисловия, он же автор книги, что, впрочем, предисловие ставит под сомнение, предоставляя читателю решать: не мистификация ли это? В подзаголовке книги сказано: «Из сочинений покойного доктора Каана». В предисловии Михаил Каганович признает себя автором лишь одной поэмы, включенной в книгу, – «Алхиной, жрец дельфийский», но как раз эта поэма или повесть в стихах объявлена неоконченной, что имеет определенный художественный смысл. А вообще предисловие посвящено вопросу, кто из двух авторов с их русскими матерями и однокоренными фамилиями является alter ego другого или они оба alter ego друг друга (отдавая дань их общей любви к латыни, существенной для книги, в которой античность сказывается в своей трагической жизненности).
Тон в книге задает стихотворение, которое так и называется «Credo»:
Верблюд шагает по пустыне
В своей несуетной гордыне
С одним желанием природным –
Как можно долее прожить.
Не караванный – а свободный,
И потому всегда голодный,
Но – все же! – грустно-
благо родный
Идет, плюет на миражи.
Он сам себе – верблюд и Бог!
А тишина вокруг такая,
Что змеи млеют, замирая,
Как снег сухой, скрипит песок
Под мягкою ногой верблюда.
Верблюд бредет из ниоткуда
По направленью в никуда...
Это явно верблюд, отчаявшийся доказывать, что он не верблюд, как в известном анекдоте, поднимающемся в стихотворении до стоической притчи:
А я читаю про верблюда,
И нет счастливее меня.
Раскрывается смысл латыни в названии книги и в этом стихотворении, хоть «латынь из моды вышла ныне» (или опять входит в моду?). Credo Михаила Каана (Михаила Кагановича) – это не католический символ веры, неприемлемый для православного христианина. Сын Божий еще явится в книге и займет в ней центральное место. Credo в книге сугубо личное и потому трагическое:
Сдвигаем медленно фиалы –
Взглянуть в глаза и
помолчать,
Понять, что поняли мы мало,
Что наконец пора начать...
Что правота – одна забава,
Хоть за нее порви пупы...
Что только право быть
неправым
Нас отличает от толпы.
«Забава» – «неправым» не самая удачная рифма. Не сомневаюсь, что автор мог бы срифмовать лучше, точнее. Так и просится рифма «забава» – «права». Но у автора встречаются оплошности и похуже, например: «Не морщьте думу на челе». Не говоря уже о том, что морщат чело, а не думу, повелительная форма множественного числа от глагола «морщить» все-таки «морщите». Или: «Земля да будет мягче пашни/ Тому, кто сверзся с этой башни/ И пал, чтоб равным стать толпе». Казалось бы, следовало сказать: «сверзился», но у автора и далее величественное евангельское «вверзись»: «Тогда скажи горе: «Прострись/ Над волнами и вверзись в море!»
Недочет в рифме и неправильность или небрежность в глагольной форме (если это небрежность) появляются, когда речь заходит о толпе, в одном случае о том, чтобы отличаться от толпы, а в другом – чтоб «равным стать толпе». У толпы право на правоту, из чего не следует, что толпа всегда права. «Право быть неправым» – credo личности, того, кто сам себе верблюд и Бог. Разумеется, это не есть право на небрежность в языке и стиле, но подобные небрежности прорываются, когда автору не до правильности, когда он высказывает насущное; поэзия Михаила Кагановича (Каана) определяется насущным, а не соблазнительно прекрасным, которое Альбер Камю назвал лживой роскошью.
Поэзию Михаила Кагановича никак не назовешь аскетической. У него бывают стихи откровенно чувственные:
Клянусь тебе в изменах,
Как в верности клянутся,
Как поднимают руки,
Сдаваясь тихо в плен...
Чтобы уйти из плена
И больше не вернуться...
Дорогою разлуки –
В тепло твоих колен.
Помнится, Осип Мандельштам говорил об изменнических стихах, и он же писал, что поэзия есть сознание своей правоты. Можно подумать, что Михаил Каганович оспаривает это утверждение и его «Credo» – поэтическая полемика с Мандельштамом. Не иначе как о Мандельштаме стихотворение «Вместо некролога» с эпиграфом из Мандельштама, о ком еще может быть сказано:
Он слишком русский был поэт
Для столь тщедушного еврея?
И, наконец, мандельштамовское слово возвращается в поэме «Агнец», а эта поэма – истинная вершина книги «Credo»:
«Сынок, ты плачешь?
что с тобой?
Горька трава, но праздник
светел!»
И я с креста ему ответил...
Не видишь разве, что гурьбой
Явились первенцы в наш дом,
Избитые десятой казнью
За избавленье...
У Мандельштама «год рожденья с гурьбой и гуртом», а здесь первенцы египтян, умерщвленные, чтобы фараон отпустил народ Моисея, как поется в известном хорале. И эти египетские первенцы приравниваются в поэме к детям Израиля, к младенцам, которых царь Ирод велел перебить, так как среди них мог оказаться Христос.
В XVIII веке немецкий мыслитель Иоганн Георг Гаманн родом из Кенигсберга, прозванный магом севера, выдвинул против «магов», как на Западе называют царей-волхвов, грозное обвинение: это они, ведомые таинственной звездой, выдали Ироду, где родится Христос, навлекли гибель на вифлеемских младенцев, а Иосифа и Деву Марию с Младенцем обрекли на бегство в Египет. Автор «Credo» заходит в своих обвинениях дальше:
Кричи, чтоб сотряслось в Аду
И на Небе! Чтобы Рахили
В домах над трупами
не взвыли...
Отец, задуй мою звезду.
Поэма «Агнец» от первого лица. Это внутренний монолог Иисуса от моления о чаше до возгласа на кресте: «Лама савахфани!» («Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?») Мировая драма Богочеловека совершается в Самом Богочеловеке:
Дай смерти мне.
Ты волен внять!
Нет больше надо мною воли...
Не множь моей последней
боли!
Меня с креста уже не снять.
Кто прочитает эту поэму, думаю, не забудет ее никогда: в нем самом что-то изменится. После такой поэмы сначала странно читать «Алхиноя, жреца дельфийского», но потом и эта поэма берет свое. Оказывается, Галатея, сестра Алхиноя, – умершая жена Пигмалиона, и читательскому воображению предоставляется угадать, как Пигмалион изваяет ее и она оживет, как оживает книга «Credo», когда вживешься в ее влекущую незаконченность.
