Елена Лапшина
Андрей Грицман. Вариации на тему. Стихи.– М.: Время, 2009. – 224 с. (Поэтическая библиотека)
Я обычно не пишу ни отзывов, ни рецензий на поэтические сборники из-за боязни вторгнуться в какое-нибудь авторское интимное переживание, ибо поэзия – дело тонкое (в хороших стихах зазор между лирическим героем и авторским «я» очень мал). Но эта книга для меня особенная.
«Вариации на тему» Андрея Грицмана – по совокупности, по праву – «книга», а не сборник стихотворений и поэм. Это чувствуется сразу, когда втягиваешься в нарочитую монотонность текста, в его интонационное сворачивание окружающего тебя пространства, в странное монохромное зазеркалье... Казалось бы: «Давно закрылась медленная дверь,/ ведущая в страну зеркал разбитых».
Но вот эта дверь приоткрывается. И – твой выбор: войти в нее, как в чудесную «зеленую дверь» Уэллса, где тебе – откроется! – или скользнуть поверхностным взглядом бытоведа: – А, понятно, – переезды, эмиграция, ностальгия┘ Входить – и хочется, и колется, потому что придется войти в пространство не просто чужой событийной жизни, но идентифицировать себя с тем – находящимся в зябком безвременье полусна, – человеком. И, вот оно: «Средь разбитых зеркал мне знакомо лицо анонима┘»
Первые шаги, первое ощущение – сродни авторскому: «Ты когда-нибудь снова входил в свою прошлую жизнь,/ где твои зеркала висят по текучим стенам?»
Это важно, потому что и сам автор входит сюда, как в таинственное непостоянное, меняющее очертания. Пространство Грицмана – это некое «подпространство», матрица обитаемых автором миров, где холмы Москвы накладываются на холмы Иерусалима и «когда смотришь подолгу,/ Свобода подъемлет весло», где «пейзаж живет на дне пейзажа», и все «те же стены с другими обоями». Здесь: «сумерек астма┘/ ┘кишащий сумрак┘/ В сумрачных низинах┘/ ┘в водных сумерках». Временами «Смеркается. Совсем стемнело.» И «пар изо рта пролитым молоком/ вверх утекает, в полое пространство».
Сумеречный мир играет по законам самобытия. На этом перекрестке миров «все пусто, гулко, настежь все открыто». В каком-то смысле самопогруженный в это неместо-невремя автор похож на военкора, прогоняющего отснятый монохромный материал в кинозале с рядами зыбких кресел. Но он здесь один. Стрекочет кинопроектор┘ «Закрыв глаза, все тридцать лет я вижу,/ как в медленном повторе на экране, /в последнюю минуту┘»
Иногда в это «гулкое», сквозное состояние между явью и сном заходят знакомые или малознакомые (что равно несущественно). «Так я и знал», – Набоков устало вздыхает» за спиной просматривающего киноленту. То: «Сосед Тургенев пройдет на охоту с ягдташем./ Зайдет, присядет за стол,/ «Earl Grey» пригубит»./ Головой покачает: постмодернисты!/ А потом вздохнет: «Бедная Лиза!..»/ Перед нами обоими лист стелется чистый./ Посидит, уйдет, вспомнив свою Полину».
Куда уйдет? Как куда – в такое же свое зазеркалье, наверное. То заявится: «То ли Джон, то ли Джорж,/ то ли ты, то ли я. /Так в табачном дыму/ Тает ткань бытия». И все же это безвременное место – гулко от безлюдья. Не потому, что тот – сидящий в кинозале – одинок, но потому что многим иным вход в это обиталище воспоминаний недоступен. Кто его знает, почему. Вот Набокову – можно┘ Иногда автор пожимает плечами такому положению вещей и осторожно, с интонацией вопрошания все же пробует слово «одиночество». Потом в сомнении произносит – «покой»?
«Ты лежишь на краю теплой бездны, /названной – одиночеством ночью. /Или покоем? Судить бесполезно». Но не то это и не другое. Кто скажет наверняка, но чувствуется, нет там одиночества – потому что компания не требуется, и покоя тоже нет – есть уединение. Стрекочет, стрекочет кинопроектор┘ Как много отснятого материала: хватит, чтобы смотреть всю жизнь – о всей жизни. Но сквозь стрекотание и зыбкую призрачность оболочек нельзя не услышать┘ «Если свыкнуться с полусветом, слышно – кто-то тебя зовет».
Вся книга пронизана этим тихим зовом, как, наверное, и вся жизнь. И слышание этого зова – возможное автору только в его невесомом пространстве – и есть так необходимое поэту «оправдание», движение души, в котором «тени тянутся на свет», исход из «эмиграции», из тоски по «безвременному» и «обетованному», «┘из мытарной страны/ в ничейную страну переселенцем».
Всякий день мы вправе подвести свои итоги независимо от возраста, опыта жизни и его тяжести. И Андрей Грицман делает это в своей книге. «Я вернулся взглянуть, как живется снаружи,/ просто вздохнуть, повторить свое имя./ Я увидел: бульвар наполняется паводком света,/ и деревья стоят все в пуховых платках хлорофилла./ Я проснулся легко, помня только о сыне./ Отойди на минуту, подумай, а может быть, этот остаток,/ быстрый спазм полусна, он и служит моим оправданьем./ Пресловутое чудо мгновенья остановлено гипсовым взглядом./ Это странное чувство, которое с первого взгляда/ нарушает людьми предназначенный сердцу порядок./ Я прошу – загляни через слой неразборчивой пленки,/ сквозь коросту годов. Ты увидишь, что нету ошибки».
