Вадим Львович
Зульфия Алькаева. Шанс чистовика: Стихотворения и поэма.
– М.: ИВИС, 2010. – 64 с.
Есть поэты-кукушки (обоего пола), влетающие то в те, то эти чужие гнезда-космосы и там чувствующие себя как дома. Но есть – их мало – поэты, вьющие свои космосы-гнезда под стать демиургам – из четырех стихий, при этом рассказывая без утайки, как они это делают, обживая свой дом-космос, чтобы в нем было тепло и уютно прежде всего им самим, но и нам тоже, сподобленным заглянуть туда и порадоваться их радостями. Зульфия Алькаева – одна их тех редких птиц┘
«┘Как прекрасны те немногие дни, когда человек выходит из своих рамок, – говорит латышский поэт Имант Зиедонис. – Словно космонавт покидает свой корабль, чтобы выйти в невесомость. Тоненькая ниточка, только она связывает его со своим кораблем, а иначе можно пропасть, потерявшись в бесконечности». Человек-птица. С возвратом в родное гнездо, сплетенное и обжитое лично. Но и – «на фоне неба и во всю длину», – как сказал крымский поэт Сергей Соловьев однажды.
А теперь послушаем, «из какого сора» плетет свое наш поэт.
Ее Воздух:
Пришли чужестранцы
И стали трясти деревья,
Выспрашивая, куда полетели
Узкоглазые птицы
С орнаментом на крыле?
Так начинается прекрасная фантазия Зульфии о чужестранцах, запомнивших только орнамент, отмеченный на крыле. Им хотелось поймать этих птиц узкоглазых, чтобы каждой надеть на лапки кольца побед. Но по какому праву эти победы принадлежат тем чужестранцам? Не потому ли, что память отличила каждую птицу мимолетным орнаментом на крыле, уравняв свое и чужое? Присвоить чужое, растворив чужое в своем, а свое – в чужом. Этого с лихвой довольно, чтобы ощутить себя своей в безграничье мироздания, открытого всем. Воздух, но с птицами, то есть вдвойне живой!
А вот ее Вода:
┘Лишь мостки
вдали полупетлей
в окружность прУда звали.
Веселая вдова его узнала –
ах, тьфу ты черт, вода┘
Вода-вдова нырнувшего с пригорка
прохладой щекотливо обдавала
и тискала шального Ихтиандра.
Он ею был особенно любим!
Не просто вода. Левитановская, над вечным покоем. Зацветший пруд – и весь в ряске. Но оживший – с ныряльщиком и веселой вдовой-водой, щекотуньей-Ундиной...
И рядом ее же Земля. А на этой земле – «коровка божия – ковылем». А там – в укроме – «волчица обучает выть волчат»┘ Вот какая у нее земля. И думать «о низком домишке, где веточки застят окно, как об уютной желанной берлоге». Тема уюта на этой почти нежилой, а теперь уже обустроенной, земле┘
И наконец, ее Огонь.
Ее огонь не обжигающ. Он укрощен Прометеевой волей поэта в тихой остуде Природы: клен-желтоцвет, травы бронзовы, осень сорит золотом, а листья копят «Солнца отпечатки». «Пламя белит, не сжигая» (на этот раз Данте) и┘
Спрашивается: можно ли жить в таком космосе и нянчить птенцов в таком гнездышке? Очень даже можно!
 Орнамент и стихия воздуха... Фото Михаила Бойко |
И временам года там тоже неплохо. И просто Времени хорошо. Время размножается на дни и миги, складывается в дление быстротечной осени, предчувствующей весну:
Осень волнуется раз┘
Кроны горят огнем.
Осень волнуется два┘
Падают кроны вниз.
Осень волнуется три┘
Белая плесень сверкает.
В черных развалинах мира
Спит голубая весна.
И┘ краски, напоенные светом. И┘ «скрипка приходит в себя» в московской подземке...
Но откуда все это и куда?
Для этого у поэта есть «поэма Пустоты», коей все начато и ею же должно завершиться. Но завершится ли? Почитаем┘
Вся жизнь – борение с Пустотой: в хрустальной вазе «Пустоты негусто», «воздух вымещает Пустота», она – пятая «стихия, сброшенная ниоткуда», в ней – «ужас бездны». И сколько нам осталось – тоже утаит «до часа вулканической свободы»┘
А может быть, Пустоты нет вовсе? Даже сама Пустота себя же боится:
Концом себя никак не признавая,
Старается сойти за середину┘
Начато, как и полагается у всякого уважающего себя демиурга, и в самом деле с Пустоты, но, раз начавшись, не может закончиться ничем. Творение неуничтожимо, как мысль Поэта┘
Она, мысль, съединяет в одно все фрагменты саморунного космоса Зульфии Алькаевой – жизненную силу божьей коровки и волчицы-матери. Живые метафоры нескончаемого круговорота событий, сложившие «орнамент» на крыльях узкоглазых птиц и взбудоражившие теперь уже своих чужестранцев.
