Арсений Анненков
Не надо, киномеханик, рассказывать, что будет дальше, крути кино. Фото Екатерины Богдановой
Общее свойство любого текста говорить прежде всего об авторе и лишь потом о чем угодно особенно заметно на примере высшей формы человеческого высказывания – поэтической. Поэту не из чего делать стихи, кроме как из собственного «я», что чревато и определенными рисками. Нередко сталкиваешься с тем, что автора в стихах «слишком много». Это похоже на киносеанс, во время которого проектор вдруг гаснет, в окошко высовывается (даже прекрасное, допустим) лицо киномеханика, который делится впечатлениями от увиденного, вкратце пересказывает, что будет дальше, а также дает общую оценку. Не надо, крути кино.
Поэт просто вынужден немножко быть Богом, который, между прочим, не просто все сделал. Он еще и неплохо спрятался. Так, что верующий человек ощущает присутствие Создателя столь же ясно, как атеист Его не видит.
С этой точки зрения один из самых действенных способов не мешать читателю – отвлечь его. Картинкой, действием, историей. Так, Мария Ватутина – один из самых ярких представителей современной поэзии – началась для меня как автор со стихотворения «Документ»:
Начальнику кладбища В.
от гражданки Л.
Заявление. Дорогой товарищ
начальник!
Прошу переоформить на мое
имя один надел
В колумбарии, где густой
ольшаник…
 |
| Мария Ватутина.
Небо в алмазах. – Москва: Перо, 2015. – 86 с. |
Здесь хорошо видны все основные признаки поэтики Ватутиной, в том числе интуитивное стремление к образности, сюжету, передаче идей через повествование. Этот способ помимо занимательности хорош тем, что оставляет столь необходимое читателю пространство для сотворчества. К чему должна «подводить» история старушки, мечтающей о месте в колумбарии, собеседнику не сообщается, и он идет сам.
Новая книга Ватутиной «Небо в алмазах» почти целиком состоит из подобных историй, личных и не совсем. Они очень кинематографичны, образны, язык их пластичен, свободен и потому непредсказуемо изощрен:
Чу-чу, чу-чух, чу-чу, чу-чух.
Едет бабка моя на юх,
Как говорят тут местные.
Юг, провинция.
Бабке – лет девятнадцать.
Худюща. В чем держится дух,
А в сорок первом была
еще круглолицая.
Далее всего в шести строфах перед нами проходит весьма содержательная история о войне. И в этом рассказе не только вполне ожидаемый санитарный состав, который «словно челнок, сшивает мир, как поэзия без политики». Там еще – довольно неожиданная концовка, напрямую связанная с сегодняшним днем.
Иногда эти истории фантасмагоричны, но притом не менее достоверны. «Мама бегает по раю, носит сплетни и кричит/ на нее мужчина злая/ по виску себе стучит», – очень может быть.
И даже когда у Ватутиной сюжет, герои как бы отсутствуют, когда имеет место классический, обращенный к себе монолог, то широкий лексический диапазон, точный эмоционально-интонационный рисунок все равно превращает стихотворение в живую, видимую картинку: «Ну, что ты, моя хорошая, ну, что ты?/ Уедем от этих варваров на болоты./ Там, за болотами, белая гладь морская,/ Посадишь дерево – вырастает свая…».
Не говоря уже о тех «фильмах», которым нельзя не сопереживать просто потому, что ты сам в них участвуешь, хотя бы статистом:
Обустроишь мир вокруг
И не ждешь подвоха,
Открываешь дверь на стук,
А к тебе – эпоха.
Да какая! То хай-тек,
То Средневековье,
До свиданья, человек,
Книжное сословье.
Весьма показательно и то, что когда поэт говорит о Боге (в первом же стихотворении книги – «Шла я по свету мало-помалу, искала Бога…», а уже во втором – «…научила его не открывать неверные двери./ Научила считать прибыли, а не потери./ …научила его: люби истово пока телесный!/ А чему научил его ты – Отец небесный?»), то выступает Его собеседником, а не рекламным агентом.
В своих лучших стихах Ватутина показывает читателям кино. И я благодарен автору вдвойне: и за то, что он есть. И за то, что его присутствие не очевидно.
