Трезвый Дезик

Зиновий Гердт был и другом Давида Самойлова, и мишенью его остроумных экспромтов. Фото 80-х годов с сайта www.davidsamoilov.ru

«Полицмейстером в наше время может быть только Господь Бог. Он, наверное, знает, что соответственно, что сообразно… Они хотят весь свой разум заменить полицией».

Интересно, в каком театре и в какие времена могла быть поставлена пьеса, которая начинается таким монологом полицмейстера? Даже классический «Ревизор» Гоголя ставить не во всех уездных театрах «соответственно и сообразно», а такого ревизора, какого создал Давид Самойлов в «Фарсе о Клопове», культурное начальство точно не могло допустить на сцену ни под каким предлогом. Даже в перестроечные 80-е, даже если автор ее – знаменитый поэт-фронтовик.

Теперь пьеса увидела свет в книге, бережно собранной и изданной Геннадием Евграфовым к 95-летию Давида Самойлова. «Я возглашаю здесь,/Что радость мне желанна/ И что искусство – смесь/ Небес и балагана!» Эти строки Давида Самойлова вынесены в эпиграф. В этой книге представлен «театральный» Давид Самойлов во всех ипостасях, с песен для успешных и не очень спектаклей до непоставленных пьес, эпиграмм, инскриптов и посланий знаменитым актерам и режиссерам.

Издание это вроде бы юбилейное, выпущенное к 95-летию знаменитого поэта-фронтовика, и должно было бы по традиции содержать строки, опаленные войной, слова, которые «долго пахнут порохом». Ведь таким воспринимает Самойлова читающая публика: во-первых, фронтовик, во-вторых, классик, для более осведомленных – мастер перевода, автор пронзительной лирики и глубоких философских стихов. Ну а самые продвинутые могут добавить «Книгу о русской рифме» – прекрасный поэтический учебник, полезный всем начинающим литераторам наравне со «Словарем» Квятковского.

Здесь же автор предстает совсем не академичным, а тем самым остроумным Дезиком, как звали его не только друзья, но и многочисленные поклонники: «В день рожденья пять деталек:/ Трезвый Дезик, пьяный Бялик/ И Гушанский, тоже трезвый,/ Но совсем такой, как Дезик».

Это послание Владимиру Андрееву из раздела «Шуточные стихи и посвящения» вполне ярко характеризует и автора, и его знаменитых друзей: Георгия Товстоногова, Юлия Кима, Всеволода Якута, Зиновия Гердта, Михаила Козакова.

«Законный брак, любезный Козаков,/Для умных а не…/ Вот взять хотя бы…/ Вне брака даже в нем нет полного приятства…» Или такое послание: «Доктора дошли до точки –/ И у Миши, например,/ Обнаружили три почки,/ хорошо, что не три-пер».

Из дружеских посланий и посвящений Гердту и Казакову складываются целые циклы, в которых передан дух теплых дружеских отношений немолодых уже гениев, не утративших юношеского озорства. «Коньяк? Он в «Кунгле» слишком дорог./ А дома нету ни хрена./ Съедим при наших разговорах/ Мороженое, старина».

В этих дружеских брутальных посланиях проступает огромное количество исторических деталей, характеризующих существование творческой интеллигенции в период развитого социализма: «Рассадин подсказал, что презирает трезвость./ И вполпьяна статьи рубает в «Огоньке»,/ А люди чешут лоб, твердя: «Шо цэ таке?»

Даже современный молодой читатель сквозь эти исторические «мелочи» может погрузиться в ту эпоху, которая, впрочем, иногда не отличается от нынешней: «…И в тетрадочке сделаешь записи./ Будет первое о бестабачности,/ А второе о безалкогольности./ Ах, ушли времена бесшабашности,/ Где они, наши древние вольности?»

Давид Самойлов. Над балаганом – небо. Поэзия и театр. Составление, послесловие и комментарии Г.Р. Евграфова. – М.: Текст, 2015. – 447 с.

Во времена худсоветов и жесткой цензуры театр с его возможностью «доиграть» не сказанное автором, утаенное между строк для многих литераторов становился и отдушиной, и способом заработка. Давид Самойлов с конца 40-х сотрудничал с театрами. Начиная с песен для спектаклей, «не всегда удачных», по признанию самого автора, он пережил и рождение, и расцвет, и упадок самых передовых, новаторских театров своего времени. Сперва «Современника», а потом и «Таганки». Собственно, «Таганка» и начиналась с композиции «Живые и мертвые», которую для Любимова подготовил именно Давид Самойлов, а для спектаклей современника написано немало песен, а после была заново переведена «Двенадцатая ночь» Шекспира.

К сожалению, три великолепные пьесы Давида Самойлова так и не прозвучали на театральных подмостках. Пьеса в стихах «Сухое пламя», написанная еще в 50-х годах, не могла быть поставлена ни во времена оттепели, ни позднее. На первый взгляд в исторической иронии о Меншикове не было ничего крамольного. Но в самой фабуле – суете вокруг неподписанного завещания Петра Великого – явно читался намек на наследников другого великого самодержца. Прозаическая пьеса «Живаго и другие» была написана, можно сказать, на злобу дня, когда на волне «гласности» Борис Пастернак снова стал разрешенным и даже модным. По договоренности с худруком «Таганки» Николаем Губенко предполагалось «дать в инсценировке не только сцены из романа, но и общественную атмосферу, в которой он был создан, и первоначальную реакцию на его появление, награждение автора Нобелевской премией» (из интервью Самойлова). Однако и этой пьесе не суждено было состояться – вернулся в Россию Любимов и «Таганка» начала распадаться.

«Фарс о Клопове, или Гарун аль-Рашид», написанный в начале 80-х, тоже не был поставлен, хотя Давид Самойлов отсылал ее и Товстоногову, и Любимову. Эта пьеса оказалась не очень удобна для худсоветов. Видимо, «внутренний цензор» любого худрука ежится и вопиет при мысли о событиях столетней давности. Действие ее происходит накануне февральского переворота 1917 года. Даже Лидия Корнеевна Чуковская, первый рецензент этой пьесы, усмотрела за главным героем образ опального Солженицына, хотя сам автор вкладывал в образ правдоискателя Клопова понемногу от Льва Толстого и Андрея Сахарова. А потом в 90-е пришли времена спонсоров вроде главного отрицательного героя Тыкина с его «делом о поставках военному ведомству негодного обмундирования». А по нынешним временам пьесу и вовсе ставить нельзя под предлогом вроде бы не политическим: «Законы надо толковать для каждого класса отдельно. К примеру, для интеллигенции спиртное вовсе не вредно. Возьмем Ньютона. Стал бы трезвый человек рассуждать, почему ему на голову упало яблоко? А он подумал и открыл закон всемирного тяготения. А человек необразованный этим самым яблоком взял бы да и закусил».

Это же откровенная пропаганда спиртного! Хотя, как знать, может, и найдется смелый режиссер, ведь, как говорит в этом фарсе Младший филер: «За всем не углядишь… А так бы устроить, чтоб сами друг за другом доглядывали».

Вот таким необычным предстает перед читателями классик советской поэзии поэт-фронтовик Давид Самойлов, о котором в кратком послесловии к «Русскому Фаусту» Александр Давыдов сказал, что «при всей своей общительности и балагурстве Самойлов был очень необщительным человеком, наиболее интимные свои переживания он не поверял и самым близким людям». И все же в этом необычном юбилейном сборнике немного приоткрылась еще одна грань его таланта – театральная и домашняя, ироничная и философская. «Под небом – балаган. Над балаганом – небо!» А в этой грани отразилась целая эпоха со своей культурой во всем ее многообразии, с поиском высшей истины «Русского Фауста» и брутальными посланиями друзьям. Кто-то ищет истину где-то посередине, а Давид Самойлов находил ее везде. «А могут ли что-то решить скоморохи?/ Какие вопросы, в какие эпохи?»