Герман Гецевич
Пристальный взгляд наблюдательного поэта Льва Халифа. Фото автора
В литературной жизни часто бывают такие случаи, когда знакомишься сначала с текстом, а только потом и с автором, написавшим этот текст. Когда-то, в далекие времена, мне прочитали четверостишие «Черепаха», которое я сразу же запомнил:
– Из чего твой панцирь, черепаха? – Я спросил и получил ответ:
– Он из пережитого мной страха
И брони надежней в мире нет.
Эти изумительные по своей мудрости и афористичности строки не уступали Омару Хайяму. Став фольклором, они ходили в списках, передавались из уст в уста… Не случайно именно этот катрен процитировал Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба». Позже я узнал, что у текста есть автор, чье имя созвучно с Хайямом. Тоже из пяти букв и тоже на букву Х. Имя автора – Лев Халиф. Так «Черепаха» перестала быть для меня анонимной.
История «Черепахи» оказалась очень драматичной. Советская цензура изъяла стихотворение из книги Льва Яковлевича, а книга, пролежавшая в издательстве девять лет, была рассыпана. Первая книга Халифа «Мета» вышла в 1964 году, и опять без «Черепахи». И только в сборнике «Стиходром» в 1972 году «Черепаха» наконец вернулась к своему автору. Вся литературная судьба Льва Халифа не столько экзистенциальное, сколько метафизическое путешествие из страны бесконечных запретов в страну тех законов и правил, которые он сам для себя устанавливает, потому что для поэта не существует ни преград, ни границ… Он не признает никаких стен. Он всегда поверх барьеров.
Я сам свою тесал судьбу,
Снимая стружку, как
заправский плотник,
Не признавая никаких табу,
И прочее, что вечно было
против.
Шел напролом, где надо делать
крюк.
Уменье выжидать – возможно,
дар бесценный,
Но я не ветер, вечно ищущий
свой круг,
Наверно, я – сквозняк,
не признающий стены.
 |
| Лев Халиф. Посейдон.
– Нью-Йорк: Lulu, Stihadrom Publishing, 2016. – 84 с. |
В прошлой жизни Лев Халиф всегда был в центре внимания представителей не только официальной, но и неофициальной литературы. Его стихи высоко ценили Виктор Боков, Назым Хикмет, Марк Соболь, Геннадий Цыферов, Генрих Сапгир… Потом началась травля. Разочаровавшись в холуйском лицемерии совписовского официоза, поэт швырнул на стол свой писательский билет и вышел из состава Союза писателей СССР. Отношения с литературным рынком были окончательно прекращены. Даже переводы казахских поэтов проходили с трудом…
Он давно оторван от России. Она теперь живет только в его памяти. Но поэт, если он настоящий Поэт, а не делец и рыночный торговец, везде найдет себе применение и сможет продолжать в любых условиях независимо жить и самозабвенно трудиться. Таким поэтом был Бродский. Таким поэтом оказался и автор «Черепахи». Поражают богатство словаря, эрудиция, фантазия и активная работоспособность Халифа. За 40 лет эмиграции им написано несколько романов и Ниагара неопубликованных стихов. Халиф – вулкан эмоций, фонтан фонетических и визуальных метафор, депо аллитераций и ассонансов…
Гроздья сирени,
Они недотроги скорее,
Не то что акация или
тюльпан,
В букетах, как швейцары
в ливреях,
Будто стражи стоят по
бокам…
Почти все книги Льва Яковлевича, вышедшие на Западе, включая «ЦДЛ» (1979), «Ша, я еду в США» (1982), «Молчаливый пилот» (1985) и «Песни нищих, прикарманивших пустоту» (2013), оформлял художник-конструктивист из Харькова Вагрич Бахчанян, который в советские времена рисовал карикатуры для 16-й страницы «Литературной газеты». Он умело связывал слово с элементами пластического искусства. В 2009-м Баха не стало.
И вот у меня в руках бесценный раритет, инкунабула – новая книга стихов Льва Халифа «Посейдон». На книге автограф: «Свежак свежака видит издалека. С любовью – автор». На обложке гравюра Питера Брейгеля, чьи сюрные сюжеты очень соответствуют художественному мировоззрению современного поэта.
Старость – явно за что-то
месть,
Старость – это молодость в
камере пытки,
где всегда не хватает
посадочных мест,
но зато лежачих в избытке.
Не старость поглаживает по сединам нашего Посейдона. Их озаряет вечная, непроходящая молодость. Он и по сей день – Посейдон в царстве заокеанского халифата. Он крепко держит в руках свой трезубец – символ олимпийской власти:
Черт возьми, я еще Посейдон,
По сей день я еще Посейдон,
С настоящим трезубцем
притом…
Та же дерзость высказывания, та же словесная энергия, лаконичность, тонкий, почти папирусный юмор, неистощимое воображение и пристрастие к форме. Но главное вещество в составе этого гремучего раствора – удивительная способность поэтического наблюдения, прицел глазомера, меткость метафор таких же гротескных и парадоксальных, как сама жизнь…
Поэт, он лев, а значит, прав
всей своей сутью из-под спуда,
да вся поэзия – удачный сплав
двух-трех глаголов в радиусе
чуда.
Лев Халиф – очень наблюдательный человек. Он необычно видит и выражает словом то, мимо чего ежедневно проходят тысячи людей. Он – гений детали. За его плечами – жизнь и огромный литературный опыт. Поэт умеет поворачивать слова такими гранями, что звук становится смыслом, а расхожее выражение – формулой поэтической речи. Как в сообщающихся сосудах, эта незаимствованная, ни на кого не похожая интонация преобразует разговорную речь в поэтическую, и наоборот. Халиф – поэт действия, движения, прорыва… Форвард, который всегда впереди, всегда в авангарде… Интенсивность кровообращения в стихах Халифа, проходя оба круга, возвращает словам их природный первозданный смысл, соединяя раблезианскую легкость и шекспировскую философичность. Халиф работает не на злобу дня, не на час (как писали злые языки), не на миг, а на Вечность.
Однажды ты в зеркало глянешь
И не узнаешь себя,
Куда подевался глянец,
Его обожала судьба,
Ей нравилось быть
блестящей,
Роскошный имея цвет,
Считая себя настоящей,
Потому что другой такой
нет...
Многие стихи из книги «Посейдон» имеют не только антологическую ценность, но и онтологическое значение. Это своего рода каббала, где сила эмоционального воздействия пробивает до костей, объединяя все стремления человеческого разума и естества – от низменного до неземного.
Халиф – Forever. Халиф – навсегда.
