В колодках, в ритме вальса

Кто там бродит в шиншилловом скромном пальтишке?.. Мария Ром в фильме «Венера в мехах». 1969

Если отдельная личность – это атом ноосферы, то поэт – или тонкий отзвук его душевного, духовного существования, его эманация, или же сам – меченный атом, радиоактивный изотоп духовного состояния общества, по которому легко определить все его основные культурологические знаки. Марина Кудимова – поэт. И в своей новой  книге «Держидерево» как раз предстает перед читателем во второй поэтической ипостаси: она здесь больше, чем поэт. Она и правозащитник, и сострадатель малым и сирым, и воитель, и обличитель общественных, ныне, увы, «брендовых» пороков, стоящий на четкой, хотя для многих весьма шаткой ступени нравственного выбора, не позволяющего стать настоящим поэтам «брокерами самопрезентаций, маклерами глянцевых полос»...

Если смерть – панацея от скрипа дивана,

То пускай не нирвана, но все без обмана.

<...>

И не вычислить ни за какие

коврижки,

Кто гуляет в шиншилловом

скромном пальтишке –

Возглавляет она комитет 

колымажный,

Или зам по развитию шкуры

продажной,

Или пресс-секретутка 

развесистой сети,

Или просто овца... Разберутся

и дети,

Что к чему, и какая летит

иномарка,

И какого нам ждать 

к именинам подарка.

Это знал и ее 

непосредственный грумер,

Только вот 

поскрипел-поскрипел, 

да и умер...

Я одна ни мур-мур, 

ни тум-тум в этом рынке,

Ни синь пороха, ни опиатной

росинки...

Марина Кудимова. Держидерево. – М.: Арт-Хаус Медиа, 2017. – 204 с.

Это позиция не отрицания так называемой современности, ало и аллергенно цветущей «рыночной психологией», а обличения самой рыночной психологии – во всех ее проявлениях – ярких или только намечающихся. Потому что главное свойство стихов поэта и ее личности – стремиться быть больше. Больше навязываемых клише. Больше даже самой себя. Именно оттого Марина Кудимова решает не задачи, а сверхзадачи – она всегда идет на прорыв в нечто превосходящее данность, на рефлективно-поэтический эксперимент, потому что второе свойство ее поэтического дара – не просто фиксация примет и штрихов социума, но и их поэтическое переосмысление. И в стихах новой книги – новой и в плане книгоиздания, и в смысле стихотворного поиска – Марина Кудимова предстает как человек мыслящий, как поэтоприбор, жестко и точно регистрирующий защитное человеческое «ультразвуковое бессердечье». И остро ощущающий великую человеческую беспомощность: «Человек с ограниченными возможностями/ Оградился разными предосторожностями/ От Бога с неограниченными возможностями».

Но я ошибусь, если не включу в поэтический круг «Держидерева» и то лирическое пронзительное, что, без сомнения, напомнит читателю и о другом свойстве поэта Марины Кудимовой – исповедальности, о вечном романе в стихах, в котором главные герои – жизнь и душа: «Скоро зимние стоны и всхлипы раздуют меха –/ Заскрипит все, что может, восстанут дымы без наклона./ А осенняя жизнь, как душа, некрепка и тиха,/ И молчат за окном, точно в кукольной сказке, два клена./ Под ногами исторгнет аккорды органные снег./ Ветер – тот внесезонен, как дворник хмельной, неразборчив./ А осенняя жизнь в караул заступает на век./ Как душа, говорю, – никому не видны ее корчи». И о другом романе, на первый взгляд вроде бы не любовном – но именно о нем, о романе сердца. О ней. О любви. По-кудимовски жестко. Без иллюзий. Без самоутешений. С затаенной болью. И с отстранением «пеЛестрадавшего»: «В раю или в райке,/ На каждом языке,/ Который мне давался,/ В карете и возке,/ Вися на волоске,/ В колодках, в ритме вальса,/ В бла-бла, в ни ме ни бе/ Я только о тебе.../ Прости... Звонок прервался».

Разумеется, поэт, не просто существующий в контексте русской поэзии, но постоянно живущий под ее куполом, говорящий с поэтами-призраками, которые живее для него соседей по даче или прошедшего мимо прохожего, не может обойтись без цитатности, поэтических реминисценций, стихотворных аллюзий, образной переклички. Вспомним, что и мудро-затаенная Анна Ахматова, и страстная Марина Цветаева ревновали Пушкина к Наталье Гончаровой чисто по-женски, не считаясь с тем фактом, что Наталья Николаевна – «гений чистой красоты» – была как символ красоты и женственности, как воплощение прекрасного, естественно гармоничной парой гению Пушкина. Марина Кудимова, как ее великие предшественницы, с которыми она перекликается через темноту времен, не может не обращаться к Пушкину, но он лишен в психологическом и поэтическом пространстве Марины Кудимовой биографии человеческой. Пушкин в ее стихах – ось небесно-поэтического космоса, и ось эта столь устойчива, что легко выдерживает груз даже постмодернистской иронии. Но, возможно, действует магия имен – чаще Марина Кудимова перекликается с Мариной Цветаевой. А вот Анну Ахматову воспринимает скорее как свой антипод: «Я научилась спать под децибелы», – отвечает она  на ахматовское «Я научилась просто, мудро жить».

Если еще внимательнее приглядеться к стороне, так сказать, не тематической, а стихотворно-медиумической – мы расслышим в стихах Марины Кудимовой голоса и других ушедших больших поэтов – от Вячеслава Иванова, что может удивить читателя, привыкшего к другой, прежней Кудимовой («Кто ты, бесформенный/ Призрак смурной,/ Ватный, оборванный/ И обложной?»), через Федора Тютчева («Теряю полное сознанье.../ О судорога засыпанья,/ Конвульсия небытия!») до  Владимира Соколова («На той щелястой и чужой террасе...») и Юрия Кузнецова. С поздним Юрием Кузнецовым сближает ее и библейская тематика. «Держидерево» Марины Кудимовой, поэта духовного сопротивления, не только удерживает от взаимопроникновения два мира, говорящих на разных языках, – мир поэзии и победившего утилитаризма, – но и хранит поэзию.