Моцартовское дыхание

Мария Маркова. Сердце для соловья. – М.: Воймега, 2017.

Но, читая  стихи Марии Марковой, понимаешь, что маленький серый соловей все-таки жив: поэзия просто спряталась, ушла в себя, и, чтобы встретиться с ней, нужно пройти сквозь стену, отделяющую нашу реальность от реальности параллельной – поэтической. Мария Маркова умеет проходить сквозь эту – невидимую для обычного взора – стену. И,  более того, поэзия Марии Марковой – один из  ключей, с помощью которого можно обнаружить, что действительно наш мир не однопланов, а многослоен, как морская вода. Строки бегущей по волнам Марии Марковой скользят по  глади воды, подобно легкому дождю или лучу, высвечивая и глубину, куда «острова уходят зимой», и подводные тайны.  На самом деле тайны души. Души, которой для того, чтобы начать обладать сверхчувственной локацией, потребовалась даже не витально опасная рана, а всего лишь ранка, царапина («и только одна незаметная ранка/ саднит и саднит, не проходит никак?»), и теперь ее эмоциональные вибрации и улавливание через нее знаковой и звуковой вязи трагедийной случайности жизни (на царапину попал снег, дождь, соль) поразительно тонки, синтонны самым едва различимым сигналам живого реального мира, и мир говорит через нее, именно как через медиума, говорит порой пустячные, как бы  ничего не значащие слова, которые вдруг оказываются самой поэзией.

Хотя Маркова  порой интонирует «под Блока» и любит Мандельштама, поэтика ее отчетливо обозначает себя как существующую уже «после постмодернизма», и, несмотря на приверженность как бы классическому стилю, на самом деле очень современна: этот  случайный и легкий поток сознания-подсознания-прикосновения мог возникнуть только сейчас с современной конкретикой, с бесстрашным сочетанием банального и оригинального, откликающимися аллюзивными повторами и неровным, но легким дыханием синтаксиса. 

Самое удивительное в стихах Марии Марковой, кроме их моцартовского легкого дыхания, – это она сама,  лирическая героиня: по-женски отражательная («Я зеркало, я не хочу разбиваться»), порой ощущающая себя почти бесплотной («Зачем нас от воздуха вдруг отделили,/ и дали нам тело ходить по земле?»), по-детски доверчивая, но по-взрослому сомневающаяся («А что, если память – обманка,/ ведет в никуда, подавая мне знак?»), но, главное, совершенно ясно осознающая свою «двухмирность», поэтическую «нагвальность» («Видимый мир и невидимый, где я/ сон провожу, собирая цветы...»), то есть свое обладание истинно поэтически умением стирать границу между сном и явью, придавая последней парадоксальный отсвет вечного вопроса Чжуан-цзы, кто кому снится – он бабочке и этому миру или бабочка и мир – ему? («Был тёмен сон в зеленой колыбели,/ а вышла в свет – ослепла от его/ беспочвенного смеха. Две недели –/ и дня томит скупое волшебство»).

И тогда возникает попытка нащупать что-то конкретное в этом ускользающем мире-сне: «Должно быть, жизнь – не то, что мы хотим,/ не то, что чувствуем, не смена лет, не даты,/ а капель блеск, обвалы снега, дым/ и облаков слоистые агаты». Но надолго зацепиться за конкретное невозможно – ускользает не только реальность как «видение после полудня», но и сама душа, «словно из блюдца вода», убегает вовне: действительность материальная, заставляя героиню заниматься бытовыми вещами и как бы отгородив ее от поэзии сиюминутной озабоченностью, сначала принимается ею как данность, но происходит мгновенная смена душевной «точки сборки», и взгляд  снова уходит «за облака»: «За рабицей чернеет огород/ и виден ряд оград./ У землеройки норка, у жука/ дуга листка,/ и если бросить, мимо проходя,/ неравнодушный взгляд,/ то виден свет, идущий от земли...» Здесь интересен не только  переход восприятия на иные частоты, но и мелькнувшая перед глазами живая земная мелочь: землеройка, жук, желудь, кора, крупинки снега, травинка, лист...   Лирическая героиня как бы способна уменьшаться в размерах, точно Алиса в Стране чудес...

Читая стихи Марии Марковой, я вспомнила, как в начале антипоэтических 90-х в моем спальном районе еще пели соловьи, потом многоэтажки вытеснили старые деревья, а вместе с ними и соловьев. И поэзия Марии Марковой вполне могла кануть в эту «неравноценную пустоту». Но в какой-то миг счастливо и удачно звезды сошлись над ее судьбой.