Отобранное и отборное

Уистен Хью Оден. Избранное / Пер. А. Ситницкого.  – Сан-Франциско, 2018.  – 240 с.

Александр Ситницкий – поэт-переводчик, родился в Харькове, живет в Сан-Франциско, автор работ по культурологии и литературоведению. Переводил с английского, в частности Одена и Паунда, с польского – Шимборску, Ружевича, Галчинского и других.

О своем обращении именно к Одену Ситницкий пишет так: «Почему, собственно, Оден? Потому что Бродский, ясное дело! Сказавший: «В английском языке нет ничего лучшего, чем поэзия этого человека». Прочесть Одена через призму творчества Бродского, включая все его аспекты. В том числе – мировоззренческие. А потом еще раз перечитать Бродского. С этого и началось».

Тяготение к одному поэту погружает в мир другого, в иное языковое измерение, за околицу кириллицы. И Александру Ситницкому на диво удается трансляция оттуда: «Я шуму внимал в шезлонге, в саду,/ И думал – слова навлекают беду./ И как же разумно – порядок вещей/ Скрывать от птичек и овощей./ Вдали некрещеный щегол пролетел,/ Щеголий псалом, пролетая, пропел,/ Цветок, шелестя, искал себе пару./ Если найдется, то спариться впору».

Когда Пастернак переводил на свой лад белостишья «Потрясающего Копьем», то получалось вольно и плавно, но утверждают, не слишком адекватно. Тут же всегда важно сохранить стержень конкретного поэта, «копье Одена» – и по-видимому, Ситницкому это удалось.

В предисловии к книге философ и эссеист Эдуард Бормашенко отмечает: «Слово Александра Ситницкого – подлинное, отобранное и отборное. В наше время вымирают две ключевые цивилизационные традиции: традиция медленного чтения и традиция внимательного слушания. Упорно читать некогда, а уж терпеливо слушать – совсем недосуг. Оден в переводе А. Ситницкого требует и того, и другого».

Поэт, как известно метафизически, «вселенское ухо» – в случае с Оденом на мефодице сие наиболее наглядно: «И все ветра, не важно,/ Какой он слышит из Твоих двенадцати,/ Шторма Эквинокса в полночь,/ Воющие в тростнике,/ Или слабый шорох/ Сосен в безоблачный/ Полдень середины лета,/ Пусть он ощутит Твое присутствие,/ Чтоб каждый обряд слов/ Был свершен достойно…»

В книге представлена и эссеистика Одена – она ритмична и метафорична тож, напоминая окружающий многостраничный верлибр. Ситницкий замечает, что «русские философы обычно цитируют поэтов, английские поэты часто цитируют философов». Вообще перевозить с других берегов иноземную философскую прозу, переводить вброд природу вещей в себе на язык родных осин и классических кислых щей – задача для толмача труднейшая. И Александр Ситницкий, надо признать, справляется с ней блестяще – познавать эту книгу нелегко, но крайне интересно. Хочется входить в ту же реку многажды, влечет вчитываться. Конечно, Оден (как и Элиот, к примеру, навскидку) – поэт элитарный, не для пролов и полых людей, а для тех, кто таки понимает, «Избранное» – для званых. Однако его сгущенная интеллектуальность одесную и сложность слога ошую вовсе не мешают ощущать красоту стиля.

Вернемся к предисловию Бормашенко: «Искусство восполняет изначальные несовершенство, недовыпеченность мира. Но поэзия Одена ничего не восполняет, не балует читателя гармонизированным бытием. Так чем же она берет? Весомостью груженого, медленно ворочающегося и разворачивающего сознание слова».

Когда мы поглощаем англоязычие по-русски, со всеми вытекающими «ща» («В ярких плащах для вящего рвения/ Собирались духовная и мирская власть») – очень важно доверие к переводу. А также к личности труженика, перелопачивающего строчки. Скажем, джойсов «Улисс», явившийся нам в переложении усилием воли Хоружего, во многом отражение «чувственного опыта» и тезауруса самого Сергея Сергеевича, по его признанию («Блум – это я»), а уж кто прочувствует пытливо «Поминки по Финнегану» – видно, и не дождусь… Тут не поденная работа, а вековой труд.

Зато Александр Ситницкий и его Оден меня неподдельно порадовали. Причем при чтении этой книги постепенно и, пожалуй, неожиданно возникает интерес собственно к переводчику, к его манере складывать слова, упаковывать мысли, делать сложное красивым. За Одена спасибо, конечно, но и самого Ситницкого теперь уже трудно забыть. 

Тель-Авив