Да усы лишь обмочил

Мед, пиво пил… Константин Маковский. Чарка меду. 1890-е. Частное собрание

В случае Адама Мицкевича это:

Litwo, Ojczyzno moja! ty jesteś jak zdrowie;

Ile cię trzeba cenić, ten tylko się,

Kto cię stracił.

(Литва, Отчизна моя! Ты как здоровье,/ Сколько его нужно ценить, только тот узнает,/ Кто его потерял.) и:

I ja tam z gośćmi byłem, miód i wino piłem,

A com widział i słyszał, w księgi umieściłem.

(И я там с гостями был, мед и вино пил,/ А что видел и слушал в книгу поместил.)

Любой русской читатель скажет «дежавю» – как название польского фильма времен перестройки. Ибо всякий вспомнит и «Руслана и Людмилу»: «И там я был, и мед я пил». И «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях»: «Я там был, мед, пиво пил,/ Да усы лишь обмочил». Напомним, что «Онегина» Пушкин закончил в 1831-м, а «Пан Тадеуш» вышел в 1834-м.

Если посмотреть русскую и польскую классику XIX века, то увидим, что оборотом воспользовался Петр Ершов (1815–1869) в «Коньке-Горбунке» в том же 1834-м:

Я там был,

Мед, вино и пиво пил;

По усам хоть и бежало,

В рот ни капли не попало.

А также польский классик исторического жанра Юзеф Крашевский (1812–1887) в «Старом предании» (Stara baśń),1876): «Ja tam byłem, miód, piwo piłem, bo każda stara baśń, tak się przecie kończyć powinna» («Я там был, мед, пиво пил, ибо каждое старое предание так заканчиваться должно») и в сказке «Глупый Матиуш» (Głupi Maciuś): «Trudno uwierzyć, ale tak ci było, bo i mnie na wesele prosili, i ja tam byłem, miód, wino piłem... po brodzie ciekło, w gębie nic nie było... I koniec» («Трудно поверить, но так оно и было, так как и меня на свадьбу позвали, и я там был, мед, вино пил… по бороде текло, в рот ничего не попало… и конец»).

Возникает закономерный вопрос – почему русские и польские писатели одной эпохи пользовались одинаковыми выражениями? Откуда Пушкин, а за ним Ершов взяли слова про «я там был» – понятно, достаточно заглянуть в «Пословицы русского народа» Владимира Даля: «Я сам там был, мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, на душе пьяно и сытно стало». То есть присказка бытовала в устном народном творчестве. Ею традиционно завершали сказки. Но вот что насчет Мицкевича и Крашевского? Имелась ли такая присказка в польском фольклоре? Крашевский выражается на этот счет двусмысленно: «Каждое старое предание так заканчиваться должно», не уточняя – чье предание?

Новое издание «Руслана и Людмилы» со вставкой про ученого кота (в которой и находятся слова про мед) появилось в 1828 году. Мицкевич тогда как раз жил в Петербурге и вполне мог ознакомиться с поэмой. С другой стороны, у Пушкина говорится только про мед, а польский поэт добавил про вино. Конечно, он мог сам это придумать, но все-таки остается впечатление использования готовой формулы, которая появилась у Пушкина в 1833/1834 в «Мертвой царевне» и которую Мицкевич прочитать на момент создания «Пана Тадеуша» никак не мог.

Что касается Крашевского, то в «В старом предании» он вполне мог идти по стопам Мицкевича, но в сказке он использует оборот полностью – как и у Ершова, и в пословице, приводимой Далем. Юзеф Крашевский долго жил не просто в Российской империи, но и за пределами собственно Польши – на Волыни и в Житомире, несколько раз посетил Одессу и Киев, так что – как и Мицкевич – соприкасался с русской языковой стихией.

Таким образом, вопрос заключается в следующем – оказала ли влияние русская литература на польских классиков при использовании ими хорошо известного русским как читателям, так и слушателям простонародных сказок, оборота? И тут не так важно – позаимствовал ли Мицкевич из «Руслана и Людмилы» в «Пан Тадеуш» известные каждому поляку слова или он взял их из повседневного русского обихода? Читал ли Крашевский «Конька-Горбунка» или он был знаком с русскими поговорками и присказками? Важен сам факт возможного воздействия с востока на запад. Вплоть до XIX века процесс шел в одном направлении. Авторская польская литература, и поэзия, в частности, возникла в XVI веке, в России – на 200 лет позже, после петровских реформ. Соответственно русский литературный язык немало заимствовал из польского.

Стала ли присказка про «я там был, мед-пиво пил» вехой, после которой процесс изменил направление, и с того времени уже русская литература начала оказывать влияние на польскую? Моя первоначальная версия заключалась именно в этом. Но как бы ни льстила моему патриотическому сознанию гипотеза о том, что Мицкевич позаимствовал у Пушкина готовую формулу завершения сказания, после немалых изысканий я должен признать, что это не так.

Скорее всего еще со времен древнего и нераздельного славянского единства, когда не было ни Руси, ни Польши, у наших предков существовала традиция заканчивать таким образом сказания. Несмотря на расхождение языков, завершение сказок оставалось почти неизменным, и поляки и русские поймут его друг у друга без перевода. Правда, стоит отметить, что в сборниках русских народных сказок такая концовка встречается сплошь и рядом, например, у Афанасьева, беру наугад, – «Королевич и его дядька», «Звериное молоко». В польских сборниках, напротив, крайне редко. Но появление ее у Мицкевича ни у кого удивления не вызвало, притом что к 1834 году собраний народных польских сказок еще и не выходило, так что он мог опираться только на то, что слышал сам. Значит, ухо слова не резали, и первые читатели поэмы были с такой присказкой знакомы. А поскольку «польский» период жизни поэта прошел целиком в восточных землях бывшей Речи Посполитой (он никогда не бывал ни в Варшаве, ни в Кракове), на территории современных Белоруссии и Литвы, то можно предположить влияние восточнославянского фольклора на формулу «там был – мед пил», что она была больше распространена у русских и белорусов.

Так что суть спора не в том, кто у кого заимствовал, а в том, кто первый народным изречением воспользовался. Тут приоритет однозначно за Пушкиным, он опередил Мицкевича на шесть лет. И поэтому нельзя исключать, что именно пример русского собрата подтолкнул польского поэта использовать знакомый народный оборот.