С утра на простыне летал

Над пропастью не разглагольствуют. Иван Шишкин. Деревья на скалах. 1859. ГТГ

Ударные концовки – отличительный признак говорящего над пропастью: «Земля восьмиугольна,/ и мне смешно и больно». Лирический герой книги готов бежать, впрочем, не только вдоль обрыва: «По бесконечным аркам,/ по проливным дворам,/ по испуганным паркам,/ по бессонным глазам». Еще одно незаурядное описание городского сумрака строится на аллитерации: «где деревья свисают черно и плотно,/ собирая сумерки по частям,/ и светящийся череп поочередно/ примеряют к черным своим костям».

Упоминая знакомый интерьер, поэт отмечает, что выворачивать себя наизнанку – лишние хлопоты: «Обживши тамбур многоразовый,/ окно застывшее протри./ Живи и миру не показывай/ какое бесится внутри». Зарисовка, посвященная ворону нелюбви, заканчивается автопортретом: «он ворон больше ничего/ клюв лапы пара крыл/ я видел изнутри его/ я им однажды был». 48-летний Переверзин игнорирует поэтическое кредо ХХ века «Никогда не говори «Nevermor». Но о поиске своего пути и траектории авторского движения – отдельный разговор, ограничусь парой реплик.

Протоптанная дорожка к успеху – вдоль поля «Эрос и Танатос». И свернуть с нее Александру сложно. «С утра на простыне летал/ Из Мурманска в Париж,/ в Латинский выходил квартал/ по галерее крыш,/ шептал про языки костра,/ короткий хрип исторг…/ Во время смены медсестра/ везет тележку в морг/ и думает о том, что ведь/ не съеден бутерброд,/ и где купить и что надеть/ на старый Новый год». Еще одна известная поэтическая стезя – в путешествии между мирами: «Мне снятся по ночам покойники,/ их непонятный разговор./ В моем бермудском треугольнике/ кладовка, кухня, коридор». «И как мне выбраться из этого?» – задается вопросом герой короткого повествования. А у читателя – сразу два своих вопроса наготове: «А мне какое дело?» и «А надо ли?»

Александр Переверзин. Ежедневная пропасть.– М.: Культурное дело, 2022. – 60 c.

Автор тяготеет к малой форме – над пропастью не разглагольствуют. В сборнике всего два развернутых высказывания, оба – с нетривиальным сюжетом: свободный стих о советских верлибристах и переверзинский хит «Чайник», в котором две последние строчки выглядят не слишком удачными: «А чайник мы тогда вернули,/ не взяли на себя вину». В короткий перечень заметных недоработок входит странное использование винительного падежа («Я незаметно стал скелет») и ритмический сбой, свойственный дебютантам стихосложения («То, представив время шестерней,/ Крутит его мысленно обратно»).

Как проходной текст воспринимается попытка бытописания – «Если выйти на станцию Ботино/ и пройти метров двести назад,/ справа будут кусты и болотина/ и сосновый лесок, редковат./ А еще на сосне фотография:/ «здесь убит был Артур Кочерян»./ Грибников разношерстная мафия/ не заходит в окрестный бурьян./ Электричка обратно в полпятого./ Ходишь, думаешь: как, боже мой,/ он похож на Артура из Кратова,/ что держал павильон с шаурмой!» Бурьян, похожий на владельца торговой точки, – это сильно. Не спасает и отсылка к знаменитой советской песне «Дороги» на стихи Льва Ошанина: «Твой дружок в бурьяне/ неживой лежит». Впрочем, читателю всегда можно вернуться к ироничному зачину этой книги – и улыбнуться. О «полной гибели всерьез» писал другой поэт. Ну, так у него и Нобелевка имеется. Но и разговор об этом – другой.