Александр Балтин Возвышенное и земное мешая, дегероизацию предпочитая, Олег Григорьев творил каталоги краткостиший, где всем земным чудесам, обыденностям, былям и небылям была означена цена. Например, такая:
Кто-то не поленился,
бросил кирпич в монумент,
от героя отбился
самый важный фрагмент.
Вчерашние герои часто уходят во тьму, так что кирпич тут – метафизического толка. Анекдот, пересаженный на поэтическую почву. Но в анекдотичности Григорьева столько философского подтекста, такой размах метафизических ассоциаций, что антисоветское мешается с общечеловеческим. И власть предстает в облике запредельного, подразумевая крышку гроба:
Участковый стал в двери
стучать,
я за ним в глазок следил,
даже в оба
с таким же успехом он мог
стучать
в крышку моего гроба
Легкость стиха играет нежно, ажурно. Легкость становится волшебством. То ли детского стихотворения, то ли шаровой мудрости жизни, познанной прикосновением к разным сторонам ее:
Старая, слабая бабушка
Оставила дома ключик.
Звонила старая бабушка,
Но не открыл ей внучек.
Старая бабушка ухнула,
В дверь кулаком бахнула,
Дубовая дверь рухнула,
Соседка на кухне ахнула…
Он детский поэт – Олег Григорьев? Нет, он – невыросший ребенок, глядящий на мир с удивлением и восторгом, постигающий его многообразную сложность, мистическую глубину, бессчетные варианты. Ведь мир предлагает такие цветные вороха смыслов, впечатлений, ощущений. И краски туго ложатся в недра живых картин, играющих плазмой человеческой сути. Коловращение укусов в природе показано моделью жизни, столь же грустной, сколь и ироничной:
Мой приятель Валерий
Петров
Никогда не кусал комаров.
Комары же об этом не знали
И Петрова часто кусали.
Циклы взаимодействия всего живого даются разными бытийными глаголами, и сквозная точность видения Григорьева завораживает, равно и виртуозность исполнения стиха. А вот – вариант филологической игры, когда тело былины, препарированное современными ощущениями, предстает шаржированно и, конечно, забавно:
Сидит Славочка на заборике,
А под ним на скамеечке
Боренька.
Боренька взял тетрадочку,
Написал: «Дурачок ты,
Славочка».
Вынул Славочка карандашище,
Написал в тетрадь:
«Ты дурачище».
Борище взял тетрадищу
Да как треснет по лбищу
Славищу.
Славища взял скамеищу
Да как треснет Борищу
в шеищу.
Плачет Славочка
под забориком.
Под скамеечкой плачет
Боренька.
Как играют эти «щ», сцепляясь ножками, запутываясь, создавая свой визуальный рисунок!..
Поэт удивляется миру, как ребенок, видящий стрекозу, смотрящий в себя, раскрывающий бесконечность неба над собой. Поэт удивляется миру, перебирая камешки его, все восхитительные детали и подробности, составляя реестры чудесного и необычного.
Вспыхивают на солнце духа волшебные изделия Олега Григорьева.
Острые краски взаимоотношений:
Увязался М. за Ж.
и схватил ее за Ж.
рассердилась Ж. на М.
да как даст ему по М.
Сцена нарисована точно. И она – животрепещущая, из жизни изъятая, из теплых ее, ароматных недр. Или вариация на ту же тему:
Застал я с ним жену раздету
и объявил ему вендетту.
Сицилианская страсть, низводимая в обыденность совбыта, вложенная в две строки, поскольку больше не требуется. Мне кажется, Григорьев не записывал стихи, они рождались естественно, из чуда жизни, из похода за хлебом или сидения у речки, из пространства пьянки, когда градус мировосприятия резко меняется и все совсем не такое. Стихи, возможно, преследовали его. И думается, потеряно их немало, не успел ввести в гуттенбергов оборот.
Мощь противостояния худшему, советскому, кондовой пропаганде, навязшей в зубах, избыточному и неоправданному оптимизму:
С бритой головою,
в форме полосатой
коммунизм я строю
ломом и лопатой
Краткость стихов Григорьева упруга. Лапидарность ювелирна, слова входят в пазы друг другу, созидая шары картин. Создавая легкие воздушные шарики вечного детства. Так и живут эти шарики, парят в небе, не лопаясь, маня, радуя…
комментарии(0)