Социал-демократия после социализма и вне демократии

В ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОМ пространстве выросли не только пародийно-серьезные границы, призванные суверенитетом заполнить пустоту, что возникла после распада Берлинской стены на сувенирные камешки, но и партии, имитирующие все придуманные на Западе оттенки политического спектра. Интересно, что в России более или менее значимые да влиятельные объединения так и не решились назваться социал-демократическими, возможно, потому, что термин этот казался одиозным как антикоммунистам, помнившим, к чему привела деятельность Российской социал-демократической рабочей партии (с буквами м и б в размашистых скобках), так и выучившимся по советским учебникам среднестатистическим избирателям, - всем тем, кто твердо усвоил: от всяких социал-фашистов и прочих предателей интересов пролетариата добра ждать не следует.

Впрочем, социал-демократический след в сознании экс-коммунистов был весьма заметным (хоть и не вполне свежим). Ведь идея совместить социалистические устремления с демократическими ценностями обрела популярность еще при Горбачеве (вспомним хотя бы Александра Руцкого, уже отбомбившегося по Афганистану, но еще не успевшего стать узником "Лефортово"; именно в тот период жизни будущего курского губернатора возникла пресловутая группа "Коммунисты за демократию", прозванная острословами "Волки за вегетарианство").

Печальный финал карьеры Имре Надя и портреты Александра Дубчека, намотавшиеся на гусеницы советских танков, не внушали серьезных надежд на торжество социал-демократии в одной отдельно взятой стране. Однако розовые политики упорно зажимали красную гвоздику в заскорузлом кулаке и предлагали электорату понюхать, чем пахнет левый центр. Кто только ни пытался поуютнее рассесться в этом центре - от вечного оппозиционера Григория Явлинского (неуемно предлагающего оригинальный синтез псевдолиберальных экономических идей с традиционной для европейских левых социальной демагогией) до Геннадия Зюганова, чью умеренность в отстаивании коммунистических идеалов определяет стремление сохранять цивилизованную дистанцию от власти (так и не удалось пламенному революционеру Виктору Анпилову - вопреки угрозам-обещаниям - отрихтовать в подлинно пролетарском духе лидера КПРФ).

Российские избиратели порой голосовали за знатных левоцентристов (одни за Явлинского - потому что все-таки интеллигент и противник концлагерей; другие за Зюганова - потому что какой-никакой, а коммунист, а значит, лагеря при случае может построить). Однако все по-прежнему морщились при упоминании социал-демократических ценностей. Оно и немудрено: социал-демократия хороша в странах сытых, процветающих, где профсоюзный лидер, бодро выскакивающий из дорогой спортивной машины, может в прыжке посочувствовать наемным труженикам, в три погибели согнувшимся в дешевеньких фольксвагенах с пятилетним стажем. Любые околосоциалистические эксперименты требуют или колючей проволоки, или некоторого изобилия - иначе нечего будет раздавать абсолютно и относительно обнищавшим, униженным различиями в уровне жизни, оскорбленным несправедливостью общественного устройства (и мироустройства вообще).

Органичную взаимосвязь сытости с социал-демократическим идеалом наглядно демонстрирует европарламент, составленный по преимуществу из профессиональных борцов за профсоюзные свободы и за право всякого трудящегося отдыхать не на приевшихся Канарах, а на более экзотических Багамах. В промежутках, разделяющих сезонные регулы мирной борьбы против капитала и за места под сейшельским солнцем для всех трудящихся, европарламентарии охотно беседуют с отцами-основателями независимой Ичкерии и сокрушаются из-за несовершенства российской армии, которая упорно не желает расставлять "круглые столы" для переговоров со спустившимися с гор мужественными воинами, лишенными доступа к нефтеносной трубе и от безвыходности занимающимися кражей людей.

В России у социал-демократов дела идут не столь блестяще, как в Европе. Бесплатной раздачи путевок в профсоюзные здравницы Туретчины и Сицилийщины организовать не получилось, бойцы Ирландской республиканской армии в Государственную Думу не заглядывают - так что приходится применяться к местным условиям. Условия же диктуют необходимость дружить с властью, иногда оставляя на властных руках неглубокие царапины - чтобы не забывали, кто здесь защищает интересы трудового народа.

Геннадий Зюганов слывет социал-демократом в основном на Западе - для внутреннего употребления он верный ленинец (хотя и цивилизованный, конструктивный оппозиционер, готовый к диалогам, сотрудничеству и ко всему прочему, что сулит - воспользуюсь полуцитатой из Фазиля Искандера - приближенность к столику). Предложив обществу - вместо "социализма с человеческим лицом" - коммунизм без патологической кровожадности, Геннадий Андреевич исправно получает причитающуюся ему долю электоральных симпатий и уверенно держится за руль оппозиционной баржи, надежно прикрепленной к кремлевскому буксиру.

Это в наших условиях неплохая политическая ниша - благо упомянутый буксир движется в основном по хорошо изведанным протокам; трос, намертво связующий приверженцев идей Маркса-Ленина-Зюганова с ревнителями упрочения отечественной государственности, не слишком заметен; вращение декоративного штурвала можно выдать - при желании - и за противостояние "преступному режиму", и за поддержку "здоровых сил", и за что угодно.

И все же Геннадию Андреевичу не удалось монополизировать социал-демократическую идею в ее специфической российской интерпретации. Тезка и соратник товарища Зюганова предпринял небезуспешную попытку занять не освободившееся еще место всероссийского лидера розовых - всех тех, кто в лагеря сталинского образца не хочет, но от полубесплатной раздачи колбасы не отказался бы.

Понятно, что колбасная идея выглядит не вполне презентабельно, и левоцентристам из новосозданного движения Селезнева приходится прибегать к менее съедобным обоснованиям своей как бы программы. На самом деле никакой программы, конечно, нет. Есть звучное название (разумеется, не какое-нибудь социал-демократическое, а простое, скромное - "Россия"). Есть заявленные намерения в целом любить правительство - но ни в коем случае не позволять ему заняться реальными экономическими реформами. Есть, видимо, амулеты да обереги от появления призрака Гайдара (Чубайса приверженцы Геннадия Селезнева на всякий случай стараются вовсе не поминать - ни к ночи, ни в иное время суток).

Все подобные амулеты и заклинания, впрочем, трудно трактовать как идеологию. Поэтому понятно стремление лидеров нового левоцентристского движения дополнить традиционное социал-демократическое мировоззрение чем-нибудь попривлекательнее изрядно истрепавшихся концепций Маркса или Каутского. Господин Селезнев решил проблему путем навязчивого повторения слова евразийский (трудно сказать, имеется ли при этом в виду система взглядов Георгия Вернадского или Льва Гумилева; скорее всего создатели нового политического объединения подразумевали что-нибудь среднее между построениями Н.Назарбаева и "Кратким курсом истории ВКП(б)").

К обозначенной евразийской риторике показалось уместным присоединить давнишнюю идею Александра Солженицына о новой России в составе трех славянских республик и русскоговорящих областей Казахстана. Понятно, что такая идея не слишком понравилась бы г-ну Назарбаеву (а ритуальные упоминания о социальной справедливости вряд ли пришлись бы по душе автору "Красного колеса"); но идеологическая чистота левоцентристам не нужна. Нужно иное - под разговоры о новой псевдоидеологии создать квазиполитическое почти движение.

Опыт не новый, а потому и не слишком поучительный. Отрадно лишь то, что очередное "левоцентристское" образование, обслуживающее конкретные интересы г-на Селезнева и некоторых его коллег-единомышленников, совершенно безвредно. Замшелая риторика, соединенная с давно испробованными политическими технологиями, не способна, конечно, породить новые идеи. Но принципиальная лояльность селезневского движения к власти (слава богу, не к социализму, разумеется, не к демократии) позволяет отнестись к широко разрекламированной акции с доброй улыбкой - и безо всякой опаски.