Павел Гуревич
НЕСКОЛЬКО лет назад я готовил к изданию работу Н.А. Бердяева "Философия неравенства". Меня тогда поразила мысль философа: "Жизнь общества - это тайна". Это показалось мне в ту пору парадоксальным преувеличением. Да, мы мало знаем о том, как родился мир. Для нас загадка феномен человека. Это, разумеется, тайна. Но можно ли сказать такое об обществе? Во-первых, человечество накопило огромное множество социальных теорий. Во-вторых, мы живем в социуме, и он преображается благодаря нашим каждодневным усилиям. В-третьих, отдельные страны показали, как можно добиться "экономического чуда".
И все же сегодня я вполне согласен с Н.А. Бердяевым. Понять до конца механизмы общества, внутреннее его устройство, множество неожиданно возникающих факторов, динамику социальной жизни, ее суть мы пока не можем. Опасна, судя по всему, гордыня политического знания, которое будто бы может указать, как выглядит общество в конкретной точке своего развития и куда оно может прийти.
Посмотрите, как забурлила наша социальная жизнь! И, кажется, совсем небезрезультатно... И все же, наблюдая современную социальную практику, мы видим, как мало озабочены политики и идеологи возможным эффектом бумеранга, то есть множеством непредвиденных следствий, которыми чревато то или иное решение. Добившись, скажем, тесного взаимодействия ветвей власти, мы мало обеспокоены судьбами парламентаризма в нашей стране. Выстраивая вертикаль власти, мы совершенно не пытаемся предусмотреть множество новых реалий, которые возникнут в результате вполне правомерного решения. Толкуя об усилении роли государства, мы не отдаем себе отчета в том, в какой мере будут утеснены механизмы либеральной экономики.
Говоря о возможном просчете социальных тенденций, я меньше всего имею в виду реакцию оппозиции или суждения тех, кто оказался жертвой социальных нововведений. Я говорю сейчас об издержках политической воли, которая легко поддается азарту власти. Рождается опасное умонастроение: вот добьемся победы над политическим оппонентом - и все обустроится...
"Мы не знаем общества, в котором живем" - это заявление Ю.В. Андропова вызвало в свое время грандиозную интеллектуальную сумятицу. Прежде всего оно казалось ультраеретическим. Господствующая идеология коммунистических годин претендовала на всеведение. Она, по всеобщему убеждению, служила надежным социальным комплексом. И вдруг генеральный секретарь компартии, недавний руководитель всевидящего ведомства признается, что нам неведома даже ближайшая реальность.
Могут ли, однако, современные российские политики, увлеченные политическими размежеваниями, позволить себе такую эпатажную меру откровенности? Способен ли, допустим, премьер всенародно развести руками: "Не ведаем, что творим"? Позволит ли парламент выразить скорбную думу: "Не знаем, как обрести хоть толику ясности..."? Может ли президент сокрушенно признаться: "Как бы не запутаться в трех соснах"?
В политических программах появилась жестокость и несомненность. Только и читаем в газетах: "Снизим налоговую ставку, наполним государственную казну...", "Добьемся благородного соглашения олигархов, уплывшие капиталы начнут возвращаться в страну...", "Укрепим власть - устраним угрозу распада страны..." Нисколько не оспаривая возможность таких альтернатив, я хотел бы видеть более основательную экспертизу общественных процессов, которая включала бы в себя осмысление непредвиденных следствий и даже реальность бумерангова эффекта.
Сама идея, что можно знать общество, в котором живут люди, имеет привкус врожденного и неискоренимого идеологизма. Разве мы знаем сегодня, что представляет собой теневая экономика? Каковы наши хозяйственные ресурсы? В чем сущность авторитарных методов руководства? Последнее десятилетие в жизни нашей страны не было идеальным. Но надо ли описывать его как время абсолютной анархии и хаоса? Разве не ясно, что за это десятилетие сложился массовый уникальный опыт выживания в экстремальных условиях? Разве не выкристаллизовались различные социальные связи, которые могут сыграть положительную роль в судьбе страны?
Разделяя желание нового президента навести порядок, усилить роль государства в экономике и социальной сфере, я тем не менее хочу заметить, что социальная ткань все-таки не так мягка и податлива, чтобы ее можно было выкраивать по любому стандарту. "Свободен первый шаг, но мы рабы другого". Это из Гете. Отрадно, что за последнее время президент стал более осторожным и подчас подолгу обдумывает свои решения.
Однако не может не тревожить взлет технократического самовластья. Технократ - дитя рассудочной эпохи. Отпрыск абстрактной логики, презревшей полнокровие жизни. Он - чадо мертвящих цивилизационных структур. Плод технического сумасшествия, следствие длительных культурных мутаций, ведущих к диктату рациональности. Теоретическая социология нашего века, как известно, была одушевлена идеей государственного контроля различных сторон социальной жизни. Вспомним, как рассуждал классик социологии Карл Мангейм. "Нам незачем, - писал он, - подвергать досмотру разговоры, которые ведутся в купе, но все остальные факторы мы можем рассчитать..."
Эмпирическая социология действительно так отточила свою методику, что может воспроизводить кардиограмму общественных умонастроений с предельной скрупулезностью. Массовые опросы демонстрируют сдвиги в общественном сознании, когда речь идет о незначительных, вполне угадываемых переменах.
Но вот парадокс. Социология оказывается совершенно беспомощной, когда надо уловить кардинальные изменения в общественной динамике, в массовом сознании. Ни одно крупное социальное движение, ни один принципиально значимый метаморфоз сознания не было угадан, не был исчислен социологией. Так случилось, к примеру, с молодежным бунтом конца 60-х годов, с ренессансом религиозного сознания, с назревающим "конфликтом цивилизаций". Эти феномены стали продуктом эффекта бумеранга.
Что же делать? Во-первых, назревшие проблемы лучше всего решать в атмосфере общественного согласия. Чем большее число людей будет продвигаться к общей цели, тем меньше шансов неожиданной социальной конъюнктуры. Логика борьбы за реформы, естественно, рождает поляризации. Они могут стать навязчивым синдромом нашего общественного развития.
Во-вторых, не возродить ли традицию альтернативных сценариев, которые так удавались "Независимой газете"? Любое социальное решение должно предстать в ракурсе социальной экспертизы, развернутой и многоаспектной. В-третьих, не следует ли своевременно брать на заметку проступающие непредвиденные результаты и спокойно анализировать эти следствия? Наконец, не пора ли осознать, что даже маленькое эволюционное достижение дороже внушительных радикальных шагов, оставляющих за собой следы горечи и разочарования.
Когда статья была уже написана, я, листая Л.Н. Толстого, наткнулся на фразу: "Все свершилось не по воле Наполеона, не по воле Александра I, не по воле Кутузова, а по воле Божьей..."
Именно так...
