Глеб Павловский
Либералы требуют от Кремля «ясных гарантий перемен», теряя время на мечты о будущем, к которому не готовы.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В итоговом интервью президент Дмитрий Медведев сообщил, что читает сборник Василия Ключевского. «Исторические портреты» – слепки русской истории поражений. Его портреты пронизаны обреченностью. Не только в судьбе явных неудачников, как царь Иван Грозный или князь Голицын, но и в биографиях триумфаторов империи историк видит трещину – поражения не избежал никто. Но скепсис Ключевского тонок для пессимизма. По Ключевскому, Россия не обречена, а грустна – ибо неудачлива.
Истории неудач с прогрессом в России столько лет, сколько иным престарелым демократиям. Ни одна реформа в России с 1861 года не стала окончательной. Спустя полтора века наши крестьяне все не знают, освобождены они с землей или нет.
Суд присяжных по сей день полагают слишком смелой затеей, а юрисдикцию военных судов расширяют, как при Александре II, и по тем же соображениям – борьбы с террором. Столь упорные неумехи, как мы, заслуживают внимания. Многие задаются вопросом: что на этот раз выдумают русские, лишь бы проиграть снова?
Л-истории
В русской политической истории многое объяснимо тем, что ее участники смотрят не туда, где она делается. Пока любопытные заглядывают за кулисы, драма развертывается прямо перед ними, на сцене. Не потому ли история наших реформ – это история неудач?
Сценарии российских неудач трехтактны. Первая и главная из фаз проходит вслепую. Сегодня модно присваивать сценариям форму букв латинского алфавита. Глобальный кризис популяризовал ряд U, L, W. Я же предлагаю обратить внимание на прогностические свойства русской Л в рукописном ее исполнении. Начало – в виде хвостика-завитка, раскручивающегося против часовой стрелки, чтоб затем, воспарив кверху, – в миг кульминации навсегда рухнуть.
Как и сегодня, Россия всякий раз втягивается в переделку, зевая и спрашивая: ну когда же здесь хоть что-то сдвинется с места?! Герои действия, уже захваченные жерновами, все жалуются на застой и оттяжки, требуют от Кремля «более ясных гарантий перемен» – зря теряя время на мечты о будущем, к которому ничуть не готовы. Во второй фазе их катапультирует в небеса, не успев охнуть, но тут обвал, и пора обсуждать: как это «мы опять проиграли?». Ведь едва-едва все началось! Да и игры еще толком не было!.. Наверняка заговор, но чей?
Не развивается ли история российской модернизации в новую главу из книги русской истории неудач? В Л-процессах проблема всегда в нехватке управления реальным, уже идущим процессом – пока его участники обсуждают прелести «инноваций» и деликатесы «политической конкуренции». Тем временем на непризнанный и неуправляемый рынок выходят призраки, анонимные виды услуг – как то стало в начале 90-х у нас с заказным убийством. Последнее удивительно (и незаметно легко!) превратилось в нормальную вещь и даже – удобное средство демонополизации. Усложняясь, услуга породила развитую субкультуру. В стране возник и закрепился незамеченной нормой разветвленный и отчасти даже «социализированный» сектор убийств – с плюрализмом исполнителей, подготовкой инженеров и техников, своей элитой дирижеров и виртуозов умерщвления.
Недооценивать силы Л-модели в России нельзя. Надеюсь, президент не ослеплен новизной дебютного завитка.
Процесс пошел?
Модернизацию уже не раз сравнили с перестройкой, всякий раз вызывая шквал опровержений (моих в том числе.) Но по одному параметру процессы сопоставимы – события, делающие эпоху в России, развиваются по модели Л-процессов. Слепая фаза – горбачевские 86–88-е годы, когда советский средний класс получил в руки два ключевых ресурса – финансовую наличность и право самоорганизации. Хотя к концу 1988-го реформа уже стала бесповоротной, политкласс потерял еще два года в спорах, как «сделать перестройку необратимой». Цена слепоты – потеря темпа и 1991 год. А там и второй старт вслепую. Пока Ельцин препирался с Верховным советом, ГУЛАГ, выросший числом в два раза, схватился с прокуратурой и МВД в бетон и коммерциализированный – вне всякого интереса прессы и либеральной общественности – заложил основу деградации политики и силовых структур. (Медведев, предложивший демонтировать ГУЛАГ, занося руку на этот «треугольник страха», еще не знает о силе отдачи.)
Не избежала Л-модели и революция Путина – массовость дебюта которой долго недооценивали. Путин не был изобретателем путинизма. Путинизм подступил к горлу страны снизу, со стороны общества – под сурдинку жалоб в верхах на «византийщину ельцинского окружения». Жалобщики потеряли три года. Тем временем миллионы рук низовой бюрократической массы (хочется сказать – «бюрократической общественности»!) перехватывали снизу рычаги и кнопки контроля над бизнесом и аппаратом. И те, кто вчера жаловался на «семью», вдруг взвыли от «силовиков».
Согласно мифу, требуется считать общество адекватным и даже видеть в нем образец, на который могут ориентироваться власти. Общество так искушено в мерзостях власти (большею частью правдоподобных), что не находит времени для самоописания. А черно-белый лубок с нулевой суммой – где выигрыш государства всегда означает народный проигрыш – требует подозрительно относиться к любой критике общества. Но концепция власти в России куда шире привязки к бюрократическим извращениям. Подобно известной винтовке Мао, в России общество «рождает власть». И эта власть бывает страшнее всего, что могла придумать и провести бюрократия.
Итак, поначалу мы бредем под ливнем возможностей, насквозь вымокнув, но ничего не видя. Опасливо осведомляясь, не слыхал ли кто где чего нового, передового? Не началась ли наконец модернизация? Не стала ли перестройка необратимой? В третьей мы опять ищем виновников – кто «проиграл шанс», «потерял Путина» и даже «погубил Россию». С модернизацией мы – по уши в первой фазе.
«Модернизация» сегодня не столько системный план работ (плана нет, нет и ясности, какой из главных проектов станет «тягловым»), сколько имя вовсю идущему, анонимному неуправляемому процессу. Пока мы тут спорим о Сталине (где всякий следующий спор – жиже и глупее предыдущего), процесс пошел. Пока Россия ждет «сигналов» и «надежных признаков», модернизация становится необратимой. Пока либеральные жалобщики мечтали об «увольнении Путина», путинская система, переключаясь на курс, заложенный в ее процессор творцом, сменила фазовое состояние. И я не знаю, сумеет ли она с ним справиться. Проблема не в том, как «ускорить» процесс, именуемый модернизацией. Проблема в том, как управлять сошедшей лавиной. Или хотя бы оценить импульс схода и его направление.
Политика большинства
Начитавшись газет, легко поверить, будто Медведев изобретает, какой бы еще послать «творческому меньшинству» сигнал доброй воли. Но Медведев поглощен поиском управления обвалом, который уже идет. (Наименование его «модернизацией» было первым политическим актом контроля.) Направления и проекты модернизации – это попытки программировать уже идущий процесс. Медведев ищет и испытывает способы взятия большинства под контроль.
Ключевое политическое поле – правящее большинство, и только оно. Не важно, как и когда оно возникло (первые попытки политики большинства, 89–90-е и 96-й год тоже имели значение), но с 2000 года оно существует и нормализует страну. Да, оно невежественно, непросвещенно, просто неграмотно. Оно по-разному относится к Путину, и вопрос – можно ли его считать в прежнем смысле «путинским большинством». (Я лично думаю, что идет его переход в безличную фазу национального большинства.) Но на имя «Путин» большинство еще оборачивается.
Последняя прямая линия Путина демонстрирует нечто большее, чем премьер в его «единстве с народом». В ней был третий невидимый – власть, идеальная социальная власть, какой ее не видит, но хотело бы видеть большинство.
Глядящий знает, что лично встретиться с такой властью – небывалое чудо. И он же видит, что это чудо где-то в глубине есть, оно работает на Россию. Путинская власть в своем образе – это власть, производящая страну, не забывая ни об одном ее уголке, ни об одном человеке, и притом довольно болтливая, разговорчивая, не забывая ни пошутить, ни извиниться. Она не провозглашает свое единство с народом, но предъявляет идеал-макет социальной власти.
Это большинство не является никаким «субъектом» и в обычном состоянии не несет особой политической воли (хотя идеализм эпохи «борьбы за Россию» в двухтысячные отчасти сохраняется и может быть активирован медведевской новой стратегией). У него другой, более сильный фактор прочности – нормальные взаимоотношения между собой его членов. Оно консервативно и довольно здравомысленно. Большинство граждан России считают, что занимают в общем и целом нормальное положение среди других, в большинстве своем также нормальных людей.
Такая система является социально жесткой. Она не поддается прямому разрушению, и ее реакция на дробление непредсказуема. Уничтожение советской общественности не расширило базу демократии, наоборот. Уничтожение путинского большинства привело бы только к новому комплекту деградаций. Проекты его разрушения неприемлемы и крайне рискованны для самих проектировщиков. Модернизация уже стартовала с этим правящим большинством. Оно имеет право жить у себя дома в своей стране. С ним она преуспеет или с ним и погибнет.
