Глеб Павловский По инициативе Медведева ФСИН – наше лагерное министерство – с нового года отменила режим «секций дисциплины и порядка» – СДП. Исполнилась мечта поколений советских и постсоветских з/к. Как ни странно, в среде российских правозащитников – например, во время недавних обсуждений реформы в Общественной палате – это вызвало лишь жидкие хлопки вместе с невероятной критикой: у страны мол «нет денег на замену лагерной системы тюремной» (то есть, собственно говоря, общеевропейской). Эти возражения текстуально идентичны мыслям министра внутренних дел Лаврентия Берии в 1953 году. Это требует уточнить вопрос: что значит для страны упразднение СДП?
Принцип системы СДП был прост – коррумпирование осужденных. Лагерная администрация разбивает з/к на подклассы по их отношению к «порядку и дисциплине». Казалось бы, зачем и что у них вымогать – послушания? Нет. Критерием зачисления в СДП является не конформизм, а готовность к предательству – противоестественная для нормальных людей склонность сотрудничать с наказывающей тебя системой. Зэкам-предателям лагерный режим делегировал часть своих функций по репрессированию собратьев. За это «активисту» обещаны льготы – от питания до досрочного освобождения плюс ненависть остальных з/к. В лагерях разгорается и кипит беспощадная война. Войну подогревает начальство силами «повязочников» – избиений дубинками, пыток и изнасилований «активистов», оттуда она расползается по стране. Сломанные СДП-режимом люди считались ставшими на путь исправления и достойными досрочного освобождения. Такая практика развращала все без исключения политические режимы в стране и подрывала наши социальные ценности.
У СДП как изобретения есть авторские права, срок давности которых еще не истек. Идеальную форму концепт приобрел в лагерях для советских военнопленных. Уже к концу лета 41-го года генерал-лейтенант вермахта Герман Рейнеке пришел к выводу, что его управление (по делам военнопленных) захлебывается и «нужен орган, который возьмет часть функций немецкой охраны». В знаменитом приказе от 8 сентября 1941 года (начинающемся с четкой формулы «Большевистский солдат потерял право на достойное обращение в соответствии с Женевской конвенцией») Рейнеке предлагает:
«Из подходящих советских военнопленных следует образовать лагерную полицию наведения дисциплины и порядка... Члены ее имеют право в пределах лагеря носить с собой дубинки, плети и т.п.». Глава абвера адмирал Канарис резко возражал против приказа, но командующий вермахтом Кейтель отклонил возражения с чеканной резолюцией (после дорого ему обошедшейся – в Нюрнберге): «У вас солдатские представления о рыцарском ведении войны. Здесь же идет речь об уничтожении мировоззрения. Я одобряю эти меры». Запомним формулу Кейтеля – система Рейнеке опирается не на конформистов, а на деградантов-предателей с «уничтоженным мировоззрением». С освобожденными из немецких концлагерей инновацию Германа Рейнеке этапировали в лагеря отечественные, где та под разными именами просуществовала аж до начала 2010 года. Вот эту внутрилагерную «полицию дисциплины и порядка» и отменил Дмитрий Медведев. При этом и он, и новый министр юстиции, и глава ФСИН говорят о «ликвидации остатков ГУЛАГа в России». Что бы это значило?
Когда говорится о «новом ГУЛАГе» – не преувеличение ли это? Но как модель социального контроля ГУЛАГ несводим к сталинским кошмарам Лубянки и Колымы. ГУЛАГ – проекция лагерной модели на общественную в роли нормы и образца. Идея ГУЛАГа в том, что лагерный мир есть пример для социального, а для «исправления» от преступника требуется его соучастие в репрессалиях. «Повязочник» с дубинкой, предатель и внутренний полицай – «капо», «сука», «козел» – предлагались стране в качестве идеала исправившегося, законопослушного гражданина.
Приказ по ФСИН осуждает СДП именно за «передачу осужденным полномочий по контролю», то есть делегирование права на репрессии, принадлежащего по закону тюремной администрации. Интересно, еще в приказе генерала Рейнеке «немецким солдатам запрещены издевательства, использование дубинок и плетей, что противоречит достоинству немецкого оружия (!)». То есть издевательства, требующиеся от активистов «дисциплины и порядка», в глазах наци были грязной функцией, доказывающей их расовую и моральную неполноценность. Закон для «своих» плюс силовая опричнина для «недочеловеков» – это и есть ГУЛАГ как модель внутренней политики. Вместе они составляют карательно-контрольную силовую инфраструктуру, неформальную, но действенную.
Например, та позволяла тюремной администрации использовать актив СДП для лжесвидетельств и иного давления на заключенных. А недавно, в 2006 году, ФСИН распространила свою версию протестов и бунтов в зонах – как «генеральную репетицию дестабилизации в стране», разумеется, по указке Запада. В недрах контрольно-карательного аппарата обкатывался соблазн запустить СДП-модель для подготовки показательного процесса, «доказывающего» эту версию. С лжесвидетелями из «актива», с запытанными ими «раскаявшимися» обвиняемыми... Вообразим, какой бы при этом стала атмосфера в России, да и чем вообще стала Россия.
ГУЛАГ пропускает через себя граждан, выбрасывая обратно в страну отребье, с пропускной мощностью порядка миллиона в год. От этого политика приобретала характерный двойной стандарт. Велик соблазн использовать контрольно-карательную опричнину в роли оператора, своего рода «социального палача». Естественно, эта архитектура власти исключает власть закона, о чем и генерал Рейнеке прекрасно знал. Но ведь вермахт не шел устанавливать для России rule of law!
Говоря о «правовом нигилизме», Медведев часто делает акцент на его производном характере: нигилистом является само общество, привыкшее к «норме» замещения закона активистами всякого рода. Приватизация и криминализация милиции с начала 90-х, силовое предпринимательство с постепенным перетоком контроля от криминальных к силовым иерархиям, деградация тюрьмы и воли зоны – это один и тот же процесс. Собственно, речь – о приватизации насилия. С 90-х годов такая практика стала общественно повсеместной. Новая страна попустительствовала самозаписи в бесчисленные СДП разного рода – от бандитских до лагерных, до сросшихся с ними милицейских, государственных и частных спецслужб. Сети неформального насилия («парасиловые формирования») шли в рост, подменяя право, сужая сферу его действия и фактически вытесняя.
Опричнина «дисциплины и порядка» как социальный палач – модель управления обществом, усвоенная обществом и начавшая казаться естественной. Упразднение ее в наибольшей мере ставит нас перед проблемой: каким другим способом, кроме опричного, сможет управляться расконвоированная страна? Куда пойдет конверсия опричных форм контроля в нормальные, правовые социальные и публичные формы? Какова в этом роль правящей и других парламентских партий? Ответ не в последнюю очередь даст готовящийся в январе Госсовет.
