04.10.2013 00:01:00
Зигзаг 1993-го
Глеб Павловский Об авторе: Глеб Олегович Павловский – президент фонда «Эффективная политика».
Педанты возмущаются некорректностью выражения «расстрел парламента», и они правы – Съезд народных депутатов не вполне парламент. Но и танкист 1993 года был не вполне педант! Он целился и стрелял именно по парламенту – дабы прекратить, как ему объясняла демократическая пресса, «пустую парламентскую говорильню». И говорильня закрылась; дебаты прекращены.
Аналитики чертят прямую линию от Указа № 1400 21 сентября 1993-го – через московские бои 3–4 октября – к современному, все чаще чрезвычайному законодательству и силовым методам управления страной. Есть и такая линия. Но она скорее вектор от сложения неосуществленных альтернатив. Октябрь 1993 года – братская могила политических альтернатив, погребенных внутри травмирующего раскола. Поэтому мы не можем договориться, когда начинаем говорить о том времени.
Особая ложь 1993 года – его батальная панорама, еще до стрельбы наполненная военными образами. «Проведем артподготовку, а потом перейдем в наступление» – когда Ельцин это говорил в августе 1993-го, он исключал мысль о танковом обстреле Белого дома. Но расстрел начался со слов: «борьба», «кто кого», «триумф либо провал президента». Депутатов в Белом доме называли «фашистскими ордами». Это был язык раскола – сленг упразднения значения чужой личности. Тогда еще что-то значил русский язык и «можно/нельзя» русской культуры. Но они уже мешали языку победы и окончательному «решению вопроса о власти». Почему-то считалось, что власть должна быть одна. Конфликт ветвей легко перекраивался в мнимое «двоевластие», фантом которого теперь не найти в банальных кляузах канцелярий и циркулярах Кремля и Белого дома. Циркулярах, которые директора и губернаторы не очень-то принимали всерьез.
С одной стороны – раскол тлел. С другой - именно термин «раскол» становился мандатом на тотальную победу. Политическая воля к расколу стала новой технологией власти.
2.
В делах начала 1990-х Ельцин выглядит центральной и самой крупной фигурой. Он хотел людям чего-то неопределенно доброго, но между пожеланиями и волей к власти почти нет зазора, это одно и то же. Сильная и самоуверенная воля атаковать, улучшать, защищать – это и есть воля к власти.
Ельцин любил все виды власти сразу. Он любил представительствовать, любил законотворчество – а что может быть более приятной его формой, чем издание указов? Но особенно Ельцин любил защищать народ. Психологически в нем соединялись амбиция консула Республики с ролью ее трибуна – не только творить высшую государственную волю, но и защищать граждан от ее последствий. Ельцин азартно защищал Горбачева от Лигачева, затем Россию от Горбачева и союзного руководства. Защищал СССР от ГКЧП, а потом русские земли от «нахлебников» в лице союзных республик, что закончилось роспуском СССР. Кого ему было защищать далее – и каким образом? Создав кабинет Гайдара, он поставил себя в труднейшее положение – он сам становился силой, от которой нужно было защищаться. Новая политическая идея пришла не сразу, и скорее всего в бурных событиях конца 1992-го – начала 1993 года вокруг смещения Гайдара с поста премьера. Для человека, который менее года как избран был президентом, политическое поражение было чудовищное и ошеломляющее. Непризнание произошедшего Ельциным – настолько яростным, что уже тогда Съезд народных депутатов едва не был разогнан. Но конфликт напугал самого Хасбулатова и депутатов, и они пошли на серию компромиссов. Одним из них стало избрание Черномырдина премьером.
При тогдашней неясности фигуры Черномырдина это не могло не расцениваться как огромная победа Верховного Совета и большой личный успех Хасбулатова. Противник воспрянул, Ельцин взорвался снова – но новый конфликт после нескольких зигзагов привел к следующей попытке компромисса. С точки зрения холодного аналитика, неудачи поиска компромиссных решений связаны с дефицитом политического опыта, культуры и институтов. Но возможен и другой взгляд на эффективную политику. Исподволь намечается новая роль Ельцина, новая ипостась его и русской политики.
3.
Ельцин обнаруживает, что, инициируя нечто чрезвычайно опасное, он встречает не одно сопротивление, но вместе с тем, и в более сильной форме, – ожидания, страх, заискивания и готовность к чрезвычайному впредь. Страхи раскола не столько мобилизуют против него, сколько ставят именно его в центр событий и привлекают к нему надежды на выход. С ненавистью к нему еще быстрее укрупняется его политический масштаб; ужас смешан с надеждой. И сами ельцинские отступления выглядят уже не поражениями, а актами защиты людей – от страха раскола, который он же сам и спровоцировал.
Совершив наступательно-отступательный зигзаг (в будущем их он назовет «загогулиной») и вынудив Россию к кувырку на грани фола, Ельцин обнаруживает, что нарастил личный масштаб! Да, в мнимом двоевластии (фактически в общем кризисе управления страной на всех уровнях) он терял легальные инструменты влияния на ситуацию. Зато приобретает вес кремлевского чуда-юда, государственного монстра, от которого с напряжением и страхом все в стране ждут... Ждут чего? Следующей выходки, а когда та последует – защиты от нее же. А от кого еще ждать?
Знаменит случай с попыткой весной 1993-го ввести в стране «особый порядок управления» (ОПУС). В этой истории Ельцин быстро отступил – против него единым фронтом выступили генеральный прокурор, председатель Конституционного суда и Верховный Совет. Но, отступив, он – по результатам референдума, навязанного его противниками, – обнаружил, что зигзаг не выглядит его поражением для избирателей. Ельцин стал грозовой тучей, которая надвинулась на страну и потом вдруг ушла – и управляли грозой отнюдь не Зорькин и Хасбулатов, а лично он – Борис Ельцин.
***
Ельцин (кстати, не первый) открывает способ управления Россией – символической властью в отсутствие институтов. Эту схему своеобразного – галсами – наращивания личной власти я бы назвал схемой зигзага.
Власть слаба как управленец и (пока) ограничена. Но вдруг она предпринимает что-то вопиюще неожиданное для страны, о чем граждане заведомо не могут договориться. Что это, раскол как слабость или как способ создать подавляющее большинство? Власть вводит всех в недоумение и страх и некоторое время любуется обществом, впавшим в панику и винящим друг друга. Паника достигает пика, обнаружив неспособность политиков управлять происходящим (неспособность связана с дефицитами институтов и политической культуры). Тогда-то президент-инициатор, лично выйдя на сцену, щелчком пальцев отзывает дрессированного дракона.
Конечно, не всякий дракон в 90-е одинаково послушен, оттого каждая следующая загогулина становилась круче и рискованней предыдущей.
4.
Указ №1400 о «поэтапной конституционной реформе» имел ту же схему зигзага. Разгон Верховного Совета, затем – успокоительная Конституция с выборами парламента и перевыборы президента летом 1994-го. Но тут ситуация вышла из-под контроля. Вторгся неожиданный фактор – люди. Москвичи отказались оценить вероломную изощренность зигзага. И пришлось пойти на второй, кровавый зигзаг.
Октябрь-93 стал попыткой власти стать по-настоящему страшной, впервые после смерти Сталина. Утром 4-го картинка танкового расстрела подвела черту под резюме: власть вернулась! В этот день «тень Грозного усыновила» российскую власть, признав своего. Старый знакомый всем по дрожи в поджилках хозяин вернулся. Вот самый ясный сигнал, посланный из Москвы в те дни. (Но не все догадывались, что хозяин вернулся не за тем, чтобы хорошо управлять.) То ли сам запустив, то ли выронив из рук ход событий и нырнув в кровь, Ельцин все же довел до конца свою схему зигзага. Уже через несколько недель он выступит защитником от чрезвычайщины, в которую безудержно рвется российская элита. Пресса того времени наполнена мольбами интеллигенции к президенту – быть жестоким, озвереть и зайти еще дальше! (Один хорошо известный и тонкий аналитик в письме друзьям-победителям пишет – прекрасный случай, чтобы «показательно разгромить какой-нибудь регион». Так и сделают, но позже, через год, – исчерпав энергию октябрьского зигзага.) Но Ельцин уже знает, в чем его сила. Он разворачивается в другую сторону и умиротворяет расколотую страну – закрытые газеты открываются, Дума, хотя и избранная в шокирующем Ельцина наборе, собирается, и принятая ею амнистия 1993 года так или иначе им признается.
Ельцин в последний раз выступил защитником от виртуальной угрозы, которую навлек на страну. Власть вернулась, и она уже не вполне принадлежала Ельцину. Она требовала продолжений. Некоторые люди еще пытались строить регулярную систему управления, нормализуя государство и право, даже проводить какие-то реформы. Все это уже не играло существенной роли. Вес получил тот дух раскола, в провоцирование которого – а затем защите от него – Ельцин проведет выборы 1996 года и свой второй президентский срок. Оберегая источник власти, дух раскола зорко исследует страхи тех, кем правит, – иногда давая им волю, чтобы после утешить и примирить всех.
Кроме жертв.
Комментарии для элемента не найдены.
Читайте также
КПРФ опять посмотрит на Мавзолей Ленина сквозь декорации
Дарья Гармоненко Группа быстрого реагирования по защите исторической памяти до Красной площади не добралась
Верховный суд показывает статистическую гуманизацию
"Фактор СВО" в снижении числа уголовных дел пока сложно просчитать
