М.Максимова― Это программа «Особое мнение». В студии Марина Максимова. Я приветствую наших слушателей и зрителей. А свое особым мнением сегодня высказывает Константин Ремчуков, главный редактор «Независимой газеты». Константин Вадимович, здравствуйте!
К.Ремчуков― Добрый вечер!
М.Максимова― Россию внесли в тройку самых могущественных стран, хотя ее ключевые показатели в самом хвосте. Такие ли мы могущественные?
К.Ремчуков― Если внесли, значит, такие. Но и влияние и есть и, армия есть хорошая. Экономика, правда, маловата. Но страна большая. И то, какой пиар эта новость сегодня… в том числе и государственными СМИ, заметили, все они, так или иначе, возвращаются к фразе Обамы о том, что «Россия — региональная держава». И все тогда так обиделись на это. Ну как — взял, назвал «Россия — региональная держава».
Вот прошло 5 с лишним лет с тех пор, и вдруг некий американский рейтинг вводит нас в число самых мощных держав.
Я соглашусь, когда военная мощь есть, а мир становится неустойчивым, непредсказуемым, не работает масса институтов — полноценно не работает ООН, полноценно не работает ВТО, полноценно не работают сложившиеся связи Россия — НАТО, Россия — ЕС, — то, что было в течение полутора десятков лет гарантом какой-то стабильности, — конечно, военная мощь в удельном весе факторов резко поднимается вверх.
Но при этом хочу заметить, там же на первом месте США, на втором месте — мы, на третьем месте — Китай. Но я обращаю внимание на новостную ленту. Из новостной ленты видно, что США беру под контроль нефтяные месторождения Сирии на севере. И сказали, что они никого не пустят: «Мы, потратились на эту операцию, вот сейчас будем контролировать нефть, продавать ее». И никакого суверенитета Сирии над этими нефтяными месторождениями в ближайшее время я не предвижу. Американцы… Трамп, по крайней мере, сказал, что он никому ничего не отдаст.
На этой же неделе сообщения приходят о том, что Китай берет под контроль нефтяные месторождения в Ираке. Тоже вкладывает деньги.
Ну, и мы помним, что месяц или два назад очень пафосно Россия с гордой щедростью сообщает о том, что она списывает долги странам третьего мира. Вот у нас нет этой хватки. Мы, действительно, идем в Сирию, тратим большие деньги там. Ну, правда, тестируем свое оружие. Но при этом за счет прямо народа, мы не увеличиваем экономическую мощь свою за счет этих своих действий.
При этом эти действия не носят какого-то совсем уж концептуального характера, потому что мы закрываем глаза на многие беды, которые в третьем мире есть у других стран.
Я неоднократно говорил, например, Йемен — равнодушие, да? Хотя там и исторические связи у нас с Йеменом были, с Северным, по крайней мере, точно. Эта избирательность, она такого рода.
Поэтому приятно, наверное, многим ощущать себя, тем более, что эта ностальгия у наших людей — считаться супердержавой. Но экономика, к сожалению, на этом фоне у нас не демонстрирует признаков бурного экономического роста. В Китае тоже проблемы, но все-таки это проблемы специфические. От 6,8% рост ВВП в год. Да, это не 9 и не 10, но все-таки это значительно.
США на прошлой неделе опубликовали данные: за ноябрь месяц в США создано 260 тысяч новых рабочих мест. Безработица достигла исторического минимума в 3%. ВВП растет, который сам-то по себе больше. Наш ВВП в долларовом исчислении номинальный мал, он даже не достигнет докризисного уровня в 2024. Вот когда у Путина закончится срок, он еще не выйдет на уровень до кризиса 8-го года. Обидно? Конечно, обидно. Так долго. И 14-го года…
Значит, ВВП-то мы делим на количество людей, и у нас получаются реальные доходы. Вот если он не выйдет в долларовом исчислении на тот уровень, значит, наши доходы тоже не выйдут на тот уровень. Хотя при сокращении населения можно эту арифметику подправить. Если нас станет меньше, но незначительно растущий ВВП может быть больше. Но в целом это состояние характеризуется термином «стагнация».
М.Максимова― Но который, вообще, произносить не хотят.
Я не очень понимаю. Может быть, это нужно на какой-то правильный русский язык переводить. Вот Росстат сообщил — вот вы говорите, что ВВП у нас такой и стагнация, — а Росстат говорит, что у нас ускоряется ВВП во втором, третьем кварталах; если такие темпы сохраняться, то поручение президента о достижении среднемировых темпов роста можно считать выполненными. Это как, что это такое?
К.Ремчуков― Понимаете, вчера они сказали это, сделали смешное заявление. Сегодня начинаются детали, и сообщается о том, что, к сожалению, в ноябре произошел обвал в темпах прироста промышленности. А это очень важная вещь. Обрабатывающая промышленность уменьшила. Там было в октябре 3,2%, сейчас, по-моему — 0,3%. Росстат сообщает, что там выходных больше, чем в октябре…
Но в целом нет устойчивости. Я и называю стагнацией это состояние. И здесь много причин. Не работают национальные проекты так, как хотели. Ведь национальные проекты Путин задумывал как инструмент как бы создания макроэкономического драйвера роста. Вот есть большие инвестиции целевого характера, которые в состоянии индуцировать частные инвестиции. И вокруг этого всего закипит наша деятельность. Но не получается.
Более того, население — 62% по ФОМ считают, что государственные инвестиции считаются не так, как надо. То есть почти две трети россиян убеждены, что госрасходы должны идти по другими приоритетам, чем осуществляет правительство.
Вот это всё вместе, вся мозаика представлений, мне кажется, не позволяет мне радоваться полной грудью сообщению, что мы вторые после Штатов. Потому что это такое второе место… Вы знаете, я рискну сказать вещь как бы другого масштаба — ну, критики, наверное.
Мне кажется, неправильно организована экономическая деятельность в нашей стране именно в той части, которая касается государства, потому что все силы правительства уходят на то, чтобы реализовывать указы президента. Президент избрал указы как форму достижения хоть чего-то конкретного и, как ему кажется, важного для людей.
Придумали эти национальные проекты. И всё правительство с утра до вечера занимается ими. А правительство должно заниматься созданием долгосрочных предпосылок для развития. Поэтому я бы, если бы я был президентом нашей страны, разделил эти блоки. Я бы создал ведомство, которое называется Управление проектами и создал бы правительство. Управление проектами занималось бы каждым из этих проектов, а правительство занималось бы созданием долгосрочных предпосылок к росту. Потому что 24 часа всего в сутках.
М.Максимова― Говорили мы про экономику нашей страны и про нацпроекты, что они, собственно говоря, не работают.
К.Ремчуков― Да, они не работают, и это видно по темпам экономического роста, по росту реальных доходов населения. Потому что нам, в конце концов, не сама по себе нужна. Нам нужна экономика, в которой у россиян есть рабочие места, которые генерируют доход, позволяющий жить достойно по нарастающей, чтобы обеспечивать и свою жизнь и свои не только материальные, но и культурные потребности, чтобы не все деньги уходили на квартплату либо арендованного жилья и иду, ну и минимум одежды.
Мы как-то говорили, что в пирамиде потребностей Маслоу это нижние этажи. Ну, невозможно уже для страны второй в мире по одному из показателей жить в терминах: «Ой, давайте, чтобы люди не голодали», «Ой, давайте, чтобы им было, где жить», «Ой, давайте мы это ветхое жилье куда-нибудь уберем». Потому что, в принципе, совершенно другие вещи… А другие вещи, с моей точки зрения, можно реализовывать, чтобы решить эти задачи, только если ты стимулируешь приток частных инвестиций, потому что частные инвестиции и несут в себе заряд инноваций, технологических изменений.
Потому что инвестиции сами по себе это не деньги в Резервном фонде, на который все рассчитывают. Инвестиции — это покупка технологий, ноу-хау, управленческих навыков, способов выходить на рынок, доступ к рынкам.
Что такое рыночная экономика? Это доступ к рынкам. Это не производство. Производство — это советская, социалистическая модель, когда с грехом пополам происходит распределение труда в плановом порядке: «Ты производишь эти ботинки. Ты производишь эти трубы. Ты производишь это…». И всё это производится с большой трудностью, все время дефицит какой-то. Потом произведут низкого качества, с одной стороны, а, с другой стороны, перепроизведут или недопроизведут. Вот это вся советская экономика. Буквально, по каждой пятилетке можно смотреть и с цифрами доказывать.
Раз мы переходим к рынку, мы поняли, что регулятором является рынок. Значит, задача правительства в чем? Национальные проекты отдаем президенту. У него есть 13 приоритетов. Назначаем менеджеров. Любой слушатель «Эха Москвы», думаю, слышал про это понятие «менеджер проекта». Потому что проект — это отдельная отрасль знания. Она хорошо структурирует приоритеты этого менеджера. Он выбирает цели, этап реализации, финансирование и так далее. И вот он с утра до вечера занимается тем, как реализовать этот национальный проект, он занимается координацией. Это же очень трудоемкая вещь. Что такое в масштабах страны реализовать проект «Здравоохранение»? Вот пусть он это и организовывает, увязывает, кто будет строить больницы, поликлиники, поставлять оборудование.
А задача правительства, понимая, что только рынок в состоянии обеспечивать справедливость, если он хорошо работает. Без рынка справедливости нет. И когда справедливости нет, то справедливость как категория, которая якобы больше всего интересует россиян (чаще всего говорят), то под ней понимают ограничение свободы и притеснение кого-то. Вот это будет справедливо. Давай, мы ему навешаем сейчас, и это будет по справедливости. Чего-то он гордо ходит здесь такой». Это неправильно.
Справедливость как сама концепция, она эволюционирует. И я тоже, мне кажется, уже упоминал, что в 16-м, 17-м веке в Италии уже люди пришли к пониманию, что справедливость бога — если те люди, которые верят в бога — является нам через справедливость государства. Потому что как ты с богом общаешься, если, допустим, у тебя кто-то из близких родственников заболел? И ты молишь бога, ты говоришь: «Господи, помоги ему. Пусть в больнице его примут, пусть сделают хорошую операцию, пусть все будет успешно». Но ты просишь бога об этом, а в больнице должны принять и провести операцию. Она должна успешно завершиться, должна быть реабилитация. Таким образом, всё, что вы обращаете… Замели вашего ребенка на каком-то… ты говоришь: «Господи, пусть справедливо к нему отнесутся. Он же ничего такого не сделал». Раз — разобрались. — «Действительно, мы случайно вашего ребенка задержали». — «Господи. Ты меня услышал!»
Но это всё деятельность государственных структур. Если государственные структуры действуют несправедливо, то в этом и есть как бы диссонанс в душах людей.
Поэтому государство обязано содействовать для того, чтобы был рынок. Когда люди говорят, что у нас рынка нет, что это базар — масса клише таких говорят, — а я говорю, что рынок во многих сферах есть. Есть взять журналистику. Попробуйте устройтесь работать журналистом и получать зарплату выше рынка. Это невозможно, если вы не пойдете в государственное СМИ.
М.Максимова― Вот!
К.Ремчуков― А государственные СМИ — это, как правило, нарушение рыночных условий, это, как правило, элементы монополизма. Попробуйте инженером получать больше, чем рынок сейчас предлагает. Попробуйте продать буханку хлеба, если она с буханкой другого одного качества, дороже, чем рынок.
То есть платежеспособный спрос диктует эту цену. И если мы посмотрим наше текущую жизнь, то везде есть рынок. Квартиру нельзя продать дороже, чем рынок диктует. Машину нельзя подержанную продать… То есть там, где есть конкуренция, там рынок очень хорошо работает. Телефоны мобильные, айпады, вся наша связь — рыночное ценообразование. Более того, многие цены в результате того, что здесь хорошая конкуренция на этих современных рынках, они падают. Если сопоставить 20 лет назад, то все эти телефону уже стоят копейки по сравнению с тем, что это было на заре. Потому что предложение увеличилось, благоприятная среда.
Вот задача государства: одна часть формируется — назовите его центральным, назовите главным управлением по реализации проектов и пусть с утра до вечера реализует. А министры, которые сейчас в параличе находятся, потому что они решают проблемы этих проектов, они не в состоянии заниматься микроэкономикой, они не в состоянии разбирать завалы на этих рынках, включая региональные. А раз нет — у нас, получается, монополия. И как монополия, мы видим, что там все эти социалистические вещи.
Люди, которые выступают за роль государства, и они в государственных корпорациях, — у них доходы совершенно несправедливые. Какая-нибудь «Транснефть» является монополистом, и ее генеральный директор или там… президент, будет получать зарплату или бонус какой-нибудь, несопоставимый с зарплатой россиян. Почему? Он что там, семи пядей во лбу? Нет. Потому что это монополия. И мы возьмем любую другую монополистическую структуру и увидим, как там формируется эта зарплатная ведомость. А окажись он на рынке — всё, все уже увидят совершенно другие вещи, которые связаны с его способностью увеличивать стоимость акций.
А здесь у нас эта «Транснефть» загрязнила нефть. Ущерб нанесли какой-то колоссальный. По-моему, сообщало какое-то агентство, что чуть ли не до 500 миллионов долларов готовы заплатить компенсацию ущерба. Представляете, это более 3 миллиардов рублей. А кто акционер у этой компании? Государство. Значит, это у государства-акционера изымут в виде штрафов. Значит, государство недополучит денег, которые бы пошли пенсионерам.
Поэтому задача, мне кажется, страны, чтобы она становилась устойчиво великой, не ситуационно великой. Вот сейчас такое любит, перевооружаться, нефтедоллары позволили всё это делать и производится модернизация армии, наше участие в большом количестве конфликтов, но пользы для россиян не много вижу здесь по одному критерию: рост реальных доходов, удовлетворения социальных потребностей, здравоохранения, образовательные стандарты, уровень бесплатности. Чаще всего это связано с болезнями. Особенно когда ты видишь сбор средств в пользу детей практически на каждом канале. То ты понимаешь, зачем тебе так много золотовалютных резервов, если можно оплатить эти сложные операции детям. Это же социальное государство.
М.Максимова― Или тратить на что-то другое.
К.Ремчуков― Или тратить на то, чтобы это было. Я завершаю ответ на ваш вопрос. Величие величию рознь. И величие страны, мне кажется, лучше измерять уровнем и качеством жизни населения, чем какими-то геополитическими успехами.
М.Максимова― Но в этом нам, по-моему, еще далеко и далеко расти. Коротко. Грозит ли нам в следующем году что? Рост доллара, точнее рост рубля к доллару, потому что в сенате США планируют рассмотреть, как говорит сенатор-республиканец Линдси Грэм, «адские санкции против России»?
К.Ремчуков― Это возможно. И у меня газета писала — Настя Башкатова, что он может вполне и до 75 скакнуть. Но с курсом валюты я всегда очень осторожен и не люблю этих крикливых вещей.
Дело в том, что у нас курс доллара определяется, мне кажется, огромным количеством других интересов, например, вкладами в государственные облигации и последующей конвертацией их в доллары. Bloomberg сказал, что у нас доходность по инвестициям в валюте в долларах в гособлигации в России 29% годовых. У нас никто в стране не имеет в 29%. Если мы смотрим на деятельность Центрального банка под этим углом зрения, то вполне можно предположить, что есть какие-то бенефициары такой политики, которые вложились в наши государственные облигации, а потом для того, чтобы конвертировать их в доллары и вывести их отсюда, надо удерживать этот курс доллара достаточно низким, то есть вместо 70 — 62 или 63. Разница между 70 и 63 — 7. Это 10% усечения доходов тех, кто в это вкладывается. И у нас было уже такое в 98-м году, когда спекулянты в российские государственные ценные бумаги имели по 100 с лишним процентов годовых в валюте. Это и привело к дефолту.
Но когда Bloomberg на прошлой неделе опубликовал 29% годовых — это самый доходный рынок гособлигаций в мире. И давайте посмотрим, кто на этом выиграет. Это же вообще к производству не имеет отношения. Это чисто спекулятивные вещи. Тем более, у страны, у которой избыток денег. У нас профицит бюджета. У нас большие запасы.
Поэтому, я думаю, есть очень большой пласт интересов, которые совсем не сопрягаются с интересами роста национальной экономики.
М.Максимова― То есть не санкциями едиными жив наш российский рубль.
К.Ремчуков― Да.
М.Максимова― Я возвращаюсь к этому списку, перечню самых могущественных стран. Там было несколько показателей, в том числе, там за темпы роста экономики, за уровень жизни населения, за историческое наследие (мне вот интересно, понравилось).
Тут как раз у нас днях наш президент Владимир Путин заявил, что Владимир Ленин заложил мину под российскую государственность. «Вот он придумал, — это я цитирую, — и теперь мы не можем понять, что делать с Бутовским полигоном и как выстроить там работу, чтобы люди не забыли, кто там лежит в земле. Вот он напридумывал».
Какую мину заложил Ленин, и почему, собственно, эти репрессии связываются с Лениным, а не со Сталиным?
К.Ремчуков― Я не знаю, почему Путин именно с Бутовским… Я не знаю, может быть, там контекст был. Я не следил… Потому что термин, что «Ленин заложил мину под нашу государственность» — это давно словосочетание присущее Путину, в течение несколько лет. Но раньше, в те годы, когда он это произносил, под миной он понимал концепцию Ленина о праве наций на самоопределение.
Этой концепции не было в царской России. И вот эта мина под нашу государственность, по мнению раннего Путина или более раннего Путина, скажем так, она и есть угроза для России. Потому что раньше все жили в Российской империи и никакого права у них не было. А Ленин пришел и сразу объявил: «Право наций на самоопределение». Финны отделяются, поляки отделяются. Прибалтийские всегда помнят об этом — Курляндия, — что им надо жить отдельно.
И вообще, последующая жизнь Советского Союза, а самое главное, окончание Советского Союза опять по тому же праву наций на самоопределение. И опять мы получаем референдум о независимости Украины в начале августа 91-го года с подавляющим каким-то — не помню цифры, но, по-моему — 90%, что ли, высказалось за независимость. Прибалты — опять начинается. Кавказ. И так далее.
То есть в этом смысле это всегда была мина под нашу государственность. А Бутовский полигон… Ну, я даже не понимаю, в чем эта мина. Это мина под народ. Это символ того, что цена человека в Советском Союзе, личности, она ничто, она равна цене, наверное, той пули, которая его с землею разлучала. Не больше и не меньше. Но то, что он не забывает о Бутовском полигоне, мне кажется, тоже очень важно.
М.Максимова― То есть, казалось бы, потому что это проще связать со Сталиным. Но у нас почему-то становится… Не знаю, он, действительно, живее всех живых?
К.Ремчуков― Знаете, я хочу все-таки сказать, что Ленин все-таки… Вот как говорили, что Сталин — это Ленин сегодня — не ошибались. Сталин — это Ленин сегодня. Сталин лучший ученик Ленина. Все вот эти вещи, связанные с нетерпимостью, с уничтожением как идеология. «Расстрелять немедленно!» Вот телеграммы Ленина: «Расстрелять! Не мешкать. Не проявлять преступной волокиты…». У него такие, всегда очень сочные были всегда требования в телеграммах. «Без суда и следствия расстреливать сомневающихся спекулянтов, мешочников…».
И доктринеры левого типа, они всегда считают, что то, что в их голове выстроилась какая-то идея, она до такой степени ценнее всего (ну, уж, конечно, ценнее человеческой жизни), что все, кто не вписываются в эту доктрину, это так — пыль, которую надо уничтожать, смахивать и так далее.
Вот они объявили о том, что крестьянин обладает двойственностью. Какая двойственность? Он труженик, с одной стороны. А, с другой стороны, мелкий собственник и буржуа. И вот эта двойственность крестьянина в том, что он труженик — это все быстро забывают, потому что все труженики, а то, что он буржуа и мелкий собственник и хозяйственник, — очень быстро привело к тому, что тот крестьянин, который, действительно, был хороший тружеником, уже оказывается кулаком. И эта сущность его требовала уничтожения, и то, что он труженик, уже не играло никакой роле в этом вопросе.
Поэтому кто-то голодает, ты привозишь хлеб, чтобы помочь голодным — тебя называют спекулянтом и мешочником. А как иначе ты привезешь этот хлеб, которого нет у государства? Ты же привозишь его продать. Расстрел. Либо эти будут в Петрограде голодать все, и там огромное… Я думаю, историки еще доберутся, сколько людей в 17-м, 18-м, 19-м году умерло в Петрограде. Это цифры, сопоставимые с геноцидом.
А почему? Потому что барьер по проникновению хлеба от тех крестьян, которые в тот момент, когда вырастили хлеб и повезли в Петроград, поскольку знают, что там нуждаются, — это рынок, — их берут, хлеб отнимают, расстреливают на месте. Эти умирают в Петрограде от того, что нет хлеба. Этих расстреливают, потому что они мешочники и спекулянты. И смотрите все телеграммы Ленина. Четкие указания, как надо себя вести.
Поэтому я считаю, что просто Сталин довел до практического воплощения — поскольку он намного дольше был и строил систему — всех адских идей Ленина: адских, человеконенавистнических, утопических, бредовых. Это больные идеи, это совершенно непонимание природы человека. Вот что меня поражает — что, чем меньше человек понимает в человеке, тем больше он хочет заниматься реконструкцией этого человека. Инженеры человеческих душ появились, которые, оказываются, знают, что надо делать с человеком.
И я, конечно, в этом смысле то, что Путин может позволить себе забыть Сталина, не ставлю ему сильно в вину, потому что Ленин похлеще Сталина с точки зрения этого формирования представления о том, что такое социализм реальный. Это убийства, это кровь, это уничтожение классов — классов! Вот сейчас с точки зрения современного мышления это же совершенно недопустимо. Ну как? Тебя расстреливать, потому что ты принадлежишь ни к рабочим и крестьянам — к какому-то эксплуататорскому классу. Нет конкретной вины. Нет ни конкретного деяния, нет ничего. Там же постоянно — убьют кого-то: «Взять в заложники 100 человек… 1000 человек…» И расстреливать. Горький придет за кого-то походатайствовать… — «Алексей Максимович, лучше мы убьем тысячу, но спасем десятки тысяч рабочих». Вот философия.
Но обесценение жизни людей, которые жили в России, оно произошло благодаря этой непримиримости и жесточайшей политики Ленина.
Сейчас много хороших мемуаров пишут белогвардейцев. Причем ну, белогвардейцев — это бывшие министры царского правительства, то есть высокопоставленные, высокообразованные люди. Я поражаюсь, как много в этих воспоминаниях, например, 24-го, 25-го, 26-го года по свежим следам после Гражданской войны грустных размышлений о том, что белое движение проиграло красным, потому что в рядах белых не нашлось человека с такими диктаторскими замашками, как у красных, с таким желанием и способностью убивать, беспощадно расстреливать, наказывать. «Мы мягкотелостью своей…». Хотя, конечно, там были эксцессы со стороны белых, но вот просто пишет: «Генерал-майор какой-то, — даже фамилию его не знаю, — пришел в Харьков, всех разграбил. Что нужно делать? Нужно было его расстрелять, его ближайших… Чтобы население видело. Но командующий был мягким человеком. Он пожурил его, говорит: «Не стоит грабить население Харькова». А надо было как большевики: всех к стенке…».
Поэтому на самом деле эта жестокость, эта инерция смерти, которая началась в Первую мировую войну 14-го года и перешла на Гражданскую (10 лет), когда постепенно обесценивалось представление… потому что столько горя было, столько слез выплакано по поводу утрат человеческих жизней, что эти десятилетия с 14-го по 24-й год подготовили психологию советского человека к репрессиям 37-го и последующий лет. Ну, и до 37-го были, но это как Большой террор… Потому что ну, невозможно, десятилетиями переживать смерть кого-то. Но это обесчеловечило всю эту советскую систему.
Поэтому мина под государственность в этом смысле, конечно, заложена была Лениным, но не на полигоне — это уже было частное проявление, — а в идеологии, что социализм, он без человеческого лица. Это какой-то абстрактный гуманизм. А жизнь человека ничего не стоит. Еще раз говорю: цена пули.
М.Максимова― Как-то к Ленину мы, тем не менее, возвращаемся довольно редко, реже, чем к Сталину. Тут еще и про всякие шоколадки вспоминаем. Но бог с ним пока что. На этом месте мы остановимся. Осталось пару минут на книги.
К.Ремчуков― Вот купил свежие книги в «Фаланстере». Это Владимир Хутарев-Гарнишевский. «Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи. С 13-го по 17-й год. Довольно добросовестное исследование. Те, кто интересуется, как спецслужбы начинают между собой конкурировать, не ладить: отдел политического сыска, контрразведка и прочее. И как это сейчас выглядит сейчас, через 100 лет, читая, ты понимаешь, какие это предвестники гибели царской России. Потому что спецслужбы, армия и власть у нас и сейчас являются столпами режима, так и тогда. Вот тот, кто интересуется интересную фактуру получить, рекомендую прочитать эту книгу.
А эта — «Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир». Адам Туз. Это новая книга. Институт Гайдара. Они уже помечают — и та и друга книга, — что это издание 2020, 20-го года. Очень хороший анализ кризиса, ключевых проблем, кризисной экономики. Долговая модель, стоит ли ее проводить, не стоит ли ее проводить.
Но обычно мы с американским акцентом делали. А здесь большой сегмент фактуры связан с европейской экономикой. Внутриевропейская экономика, политика Европейского Центробанка и политика Германии. Что делать с долговыми обязательствами — вот этими бондами в Германии. Какое влияние оказывает это на экономику. Стоит ли дальше долговой экономике быть центральным генератором развития, или нужно искать какие-то другие импульсы.
В общем, тот, кто интересуется, может быть, чтобы яснее представлять себе нашу экономику, советую почитать эту книгу «Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир».
М.Максимова― Это было особое мнение Константина Ремчукова, главного редактора «Независимой газеты». В студии была Марина Максимова. Спасибо, до свидания!
К.Ремчуков― Спасибо вам!
Олег Никифоров 
комментарии(0)